е так кажется.
     - Здорово объяснила. Выходит, мы с тобой в новый этап отношений вступаем? Общая постель
осталась в прошлом, теперь она не актуальна.
     - Ты так считаешь?
     - А ты разве по-другому? Или у вас с Сергеем случилось что?
     - Вроде не случилось, но что-то не так. Не пойму я.
     - Самое главное, дорогая, у тебя есть время. Уйма времени. У меня этого, увы, нет. Так что не
грусти и разбирайся потихонечку, - закончил разговор Киреев.



 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава шестнадцатая

     "И еще один день Ты мне даришь. Спасибо", - после поездки на Тамбовщину Киреев говорил эти
слова каждое утро. Засыпая, он тоже благодарил Его. Михаил Прокофьевич еще не молился по книге
     - стеснялся. От смущения подшучивал над собой время от времени. Однажды даже записал в
дневнике: "Я на старости лет в игрушки стал играть". Но продолжал каждое утро и каждый вечер
говорить слова благодарности. Оказалось, что благодарить - приятно, как и быть благодарным. А вот
просить он еще не решался. Вера Киреева, хрупкая и нежная, как паутинка, сотканная крошечным
пауком в сентябрьском лесу, не смогла бы выдержать Его неудачи. Ведь о чем просить Кирееву у
Бога? Только об исцелении. Он просто верил в свое исцеление. И эта вера, такая же хрупкая, как вера
в Бога, росла в душе и сознании Киреева с каждым днем. А если еще точнее: обе эти веры - в Бога и
собственное исцеление - слились в Кирееве в одну. От этого обе становились сильнее. Вот почему
Михаил Прокофьевич предпочитал только уповать на Него, не вмешиваясь в Его Божественный
промысел. Как было сказано в том стихотворении:
Все круче поднимаются ступени,
     Ни на одной нам не найти покоя,
Мы вылеплены Божьею рукою
     Для долгих странствий, не для косной жизни...
Его дело - карабкаться по ступенькам все выше и выше. А куда он доберется - так ли это важно? Вот
почему Наталья Михайловна была не права. Киреев вовсе не безалаберно относился к своей болезни.
Нет. Просто ему хватило мужества без обиды принять случившееся с ним, и некая сила словно давала
ему волю и силу жить без страха. Киреев жил с какой-то детской доверчивостью и верой. Со стороны
могло показаться, что он и впрямь впадает в детство. Вместо того, чтобы пить лекарства, лечиться, он
часами что-то писал, ездил в Коломенское, читал. И, главное, Киреев не убивал время, ему
действительно нравилось так жить. Он только жалел, что в сутках его мало. А вчера, после разговора
с Галиной, ему пришла в голову совершенно сумасшедшая мысль: продать квартиру и уехать в
Старгород, туда, где на Тихоновской горе у озера стоял маленький домик, оставленный ему матерью.
В конце концов, для счастья, он теперь понимал это, нужно совсем немного: клочок луга, кусочек
неба, журчащий ручеек и чтобы было куда прислонить голову.
И чем больше Киреев думал об этом, тем менее сумасшедшей казалась ему эта идея. У Галины сейчас
замечательная пятикомнатная квартира, дача под Дмитровом. Зачем ей цепляться за их
однокомнатную? В принципе, можно деньги от продажи квартиры разделить. А в Старгороде родная
сестра живет. Кладбище, где близкие лежат, рядом. Совсем худо станет - есть кому водички подать...
О самом плохом в эти майские дни думать не хотелось. Жаль, конечно, что ни в Старгороде, ни в его
окрестностях не было ничего похожего на ту речку из сна. Но ему после снился еще один интересный
сон: совершенно чудесная деревенька в глухом лесу, и как он шел куда-то по лесной тропинке и
приходил в незнакомый город. В городе шел теплый синий дождь, Киреев стоял под его струями - и
не намокал. А другой раз ему снилось поле, бескрайнее-бескрайнее. И вновь тропинка, и вновь речка
     - он уже купается в ней. Киреев не пытался разгадать значение своих снов - ему просто было
достаточно того, что после них долго не проходило ощущение радости. Огорчала только
невозможность поделиться этой радостью с другими. Пару раз Киреев пытался пересказать свои сны
     - и ничего не получалось. Абсолютно ничего. Вместо очаровательной пленительной картины -
скучное, под стать изложению, написанному троечником, описание. Вместо передачи необыкновенных
ощущений у Киреева получался сбивчивый, бестолковый рассказ ни о чем.
Так что сны эти можно будет смотреть и в старгородском домике. Сестра писала: дом в нормальном
состоянии, не хватает только человеческого духа. Ну-ка, как там у Арсения Тарковского... Киреев
встал с постели и, на ходу одеваясь, пошел рыться в книжном шкафу. Пора было думать о подарке для
Лизы, себя неплохо бы в порядок привести, но он, как старьевщик в рухляди, рылся в книгах.
Наконец-то:
     Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
     Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
     И жены ваши за одним столом, -
А стол один и прадеду и внуку:
     Грядущее свершается сейчас...
"Вот оно, главное: грядущее свершается сейчас. Письмо тетки Лены сорвало меня в дорогу - и
оказалось, что не зря. Почему меня кто-то должен опять звать в дорогу? Неужели не ясно - я должен
уехать из этого города. Уехать, обязательно уехать!" И Киреев бросился к телефону - звонить
Галине.
     * * *
День рождения Лизы получился на славу. Народу собралось немного - дети к имениннице
приходили днем. Киреев из собравшихся знал только маму Лизы и Котеночкину. Но приняли его так
тепло и сердечно, что Михаил Прокофьевич совершенно не чувствовал никакой неловкости.
Понравился Кирееву и папа Лизы. Высокий, с длинными волосами, заправленными в хвостик.
Выглядел он моложе жены. Вначале Киреев связал это с нагрузкой, прежде всего психологической,
выпадающей на плечи Ирины. Но сама она как-то очень просто призналась в том, что на пять лет
старше мужа: "Женила на себе молоденького". Виктор ответил в тон ей:
     - Не слушайте Иру. Женила... Мне всегда нравились пожилые женщины.
     - Какие?! - возмутилась его жена. Но была видна наигранность этого "возмущения".
     - Пожилые, пожилые. Это у нас в семье наследственное.
     - Наталья Михайловна, Вика, Надя, - воззвала Ира к сидящим за столом женщинам. - Скажите
этому длинноволосому наглецу, что это мы всегда выбираем, кто станет нашим спутником по жизни.
     - Мы, мы, Витенька, - откликнулась Вика.
     - Наивные, - только и мог выдохнуть Бобров, понимая, что всех женщин он не переспорит.
Кирееву нравилось, что в таком шутливом "подкалывании" обе стороны - и Ира, и Виктор - не
скрывали нежного отношения друг к другу. И все-таки больше всех в этот вечер очаровала его Лиза.
Каждый подарок она принимала с восторгом, словно ничего лучше в жизни ей видеть не приходилось.
Киреев подарил Лизе роскошный, богато иллюстрированный атлас птиц и, к своему вящему
удовольствию, он видел, что девочка забыла о куклах, игрушечных домиках и с головой ушла в
рассматривание атласа. А еще Михаил Прокофьевич принес Лизе десятка полтора значков с гербами
городов, которые он нашел у себя по сусекам. Так что им было о чем поговорить. И когда взрослые
дружно затянули под гитару "Виноградную косточку в теплую землю зарою", он потихоньку ушел в
комнату Лизы.
     - Дядя Миша, мне папа сказал, что сейчас такие кассеты продаются - с голосами птиц. Он мне
купит, и я буду слушать и смотреть на картинки.
     - Правильно.
     - А вы, наверное, всех птиц знаете.
     - Что ты! Обыкновенных, вроде галки или воробья, конечно, знаю. Соловья слышал. Красиво
поет.
     - А я вот ни разу не слышала.
     - Еще успеешь.
     Они замолчали.
     - Посмотрите, - опять заговорила девочка, - какое название у птички красивое. Коноплянка. И
сама она милая такая.
     - Коноплянка? Дай посмотрю. Да, коноплянка. И по латыни ее имя красиво звучит - кардуэлис
каннабина.
     - Здорово. Кардуэлис каннабина. А все равно, коноплянка лучше. На капельку похоже. А она
поет?
     - Ты знаешь, по-моему, еще как поет. У нас в Старгороде сад был яблоневый. До сих пор помню:
май, тихий-тихий вечер, яблони цветут, будто в снегу утопают. И вдруг откуда-то из глубины сада
раздается пение. Нежное-нежное. И весь мир затихает и слушает этого маленького певца. Я в это
время в саду сидел. Дай, думаю, посмотрю, кто это поет.
     - Увидели?
     - С трудом, но увидел. Смотрю, птичка - маленькая такая, с воробышка. Сидит на яблоневой
ветке, головку приподняла - и ну давай свои коленца выводить.
     - Почему коленца?
     - Нет, это не от слова колени. Так говорят про пение птиц, - пояснил Киреев и продолжил свой
рассказ: - Зрение у меня тогда орлиное было, да и сумерки еще не сгустились - разглядел я, одним
словом, певца. Над клювиком пятнышко темномалиновое, еще одно - на грудке. Верх у него
буровато-коричневый, низ чуть светлее. На соловья вроде не похожа птичка эта, а о других певчих
птицах я и не слыхивал. Сижу, пением наслаждаюсь. Так хорошо от него на душе сделалось. Да
подошел отец - спугнул птичку. Коноплянку, спрашивает, слушаешь? Так я узнал, что за певец пел в
саду. Жаль, что больше не приходилось с коноплянкой встречаться.
     - Так ни разу, ни разу не слыхали коноплянку?
     - А где? В городе она не живет. Здесь одни вороны да воробьи...
Лиза о чем-то задумалась.
     - О чем думаешь? - спросил ее Киреев.
     - Даже не знаю. Есть, наверное, счастливые люди. Они по свету ходят, птиц слушают, разные
новые места видят, в речках купаются... Приключения с ними всякие происходят... Я обязательно по
вашей книге всех птиц изучу, а если вырасту...
     - Почему - если, Лиза? - бодрым голосом спросил Киреев.
     - А потому что всегда надо говорить "если" или "дай Бог". Меня так девочка одна в больнице
научила. Иначе сглазить можно.
     - Сглазить?
     - Ну да. У нас в больнице девочка лежала, ее Катей звали. Она все лета ждала, мечтала к
бабушке в деревню поехать. Не получилось.
     - Почему?
     - Умерла, - вздохнула Лиза. - Вот я с тех пор всегда и говорю: "если" и "дай Бог". И вы, дядя
Миша, тоже так говорите.
     - Хорошо, - у Киреева было ощущение, что эта маленькая девочка гораздо старше и мудрее его.
Было видно, как Лиза загрустила. Видно, воспоминания разбередили девочке душу. Она отложила
атлас в сторону.
     - Дядя Миша, а хотите, я вам секрет открою?
     - Секрет? Очень люблю секреты.
     - Я серьезно. Я могу научить вас, как можно жить - и ни на кого не сердиться.
     - Разве это возможно?
     - Меня как раз Катя и научила. Вернее, то, что с ней случилось...
     - Ее смерть?
     - Мы ведь поругались с ней... так, из-за пустяка. Я больше была не права. Но тогда по-другому
считала. Ну вот, а когда Катя умерла... я поплакала, но уже...
     - Уже ничего нельзя было вернуть?
     - Да.
     - Грустно. А секрет в чем заключается?
     - Как, вы не поняли разве?
     - Нет.
     - Вы когда захотите на кого-нибудь рассердиться или поругаться с кем-то, представьте, что
должны умереть...
     - Я?
     - И вы, и тот человек. И вам сразу легче станет и совсем не захочется сердиться.
     - Спасибо за секрет. Думаю, он мне пригодится. Только тебе не кажется, что мы все о грустном
да о грустном?
     В комнату вошла Ира.
     - Дочка, иди попрощайся с гостями, да пора тебе баиньки.
     - Сегодня же день рождения, - взмолилась Лиза. - Сегодня можно.
     - Ты и так позднее обычного ляжешь. - Потом Ира мягко добавила: - Надо, доченька. Мы же с
тобой...
     - Знаю, режимщики.
     - Точно.
     - А пусть мне дядя Миша что-нибудь расскажет.
     - Бессовестная, дяде Мише больше делать нечего. Он и так весь вечер у тебя просидел.
     - А мы не наговорились.
     - Приглашай дядю Мишу, пусть к нам чаще заходит.
     - Обязательно, - подал голос Киреев. Потом неожиданно спросил Лизу: - А ты интересные
истории любишь?
     - Еще спрашиваете!
     - Тогда иди со всеми попрощайся, а я тебя подожду здесь.
     - А не обманете?
     - Лиза... - укоризненно протянула Ира. - Как тебе не совестно так говорить.
     - Простите, простите. Пошли прощаться...
У Киреева своих детей никогда не было. Но он помнил, как в молодости, будучи вожатым в
пионерском лагере, рассказывал своим воспитанникам разные страшилки. Детям они нравились. Лиза
немного младше, чем были его ребята, но... "Что-нибудь расскажу", - решил Киреев. Тему
подсказала сама Лиза:
     - Дядя Миша, а вы куда-то уезжали. Мы вам звонили, никто не отвечал.
     - Да, я уезжал. У меня под Тамбовом две чудесные тетушки живут, я к ним в гости и ездил.
     - Тамбов? А мы недавно фильм смотрели, там один дядя другому говорил: "Тамбовский волк
тебе товарищ". Папе очень понравилось. В Тамбове что, волков много?
     - А вот слушай. Только не побоишься, если немножко страшно будет?
     - Ой, я люблю, когда страшно. Только я тогда со светом засыпать буду.
     - Хорошо, слушай очень страшную историю. Мне ее мой папа рассказывал. Когда он был
маленьким, шла война. Почти всех мужчин взяли на фронт, в армию. Остались одни старики да
женщины с малыми ребятками. А надо тебе сказать, что вокруг той деревни, где жил мой отец,
простирались во все стороны поля. Ровные, бескрайние. Ни леса, ни озерца. Только глухие лощины.
     - Лощины?
     - Это такие овраги, поросшие кустарниками, деревьями. В тех лощинах и поселились волки. И
столько их развелось, что житья от них не стало.
     - А охотники?
     - Какие охотники? Я же сказал, все мужчины в армии. Не до волков. А те обнаглели. Особенно
зимой лютовали. Приходили в деревню...
     - Днем?!
     - Ночью, слава Богу, но все равно, представляешь: то овцу утащат, то собаку... Вот с той поры и
пошла такая поговорка: "тамбовский волк". Еще, правда, брянские волки были, но наши, тамбовские,
покрупнее.
     - Почему?
     - Наверное, потому что степные. А может, я так из чувства патриотизма говорю.
     - А-а. Дядя Миша, а как же они овец крали?
     - По-разному. В нашей семье волки тоже однажды убили овцу. Крыши в сараях из соломы были.
Вот волки дыру сделали в крыше и через нее овцу унесли.
     - У них такая силища была?
     - Подумаешь, овца. Если человек в поле припозднится - все, волки и лошадь, и человека...
     - Разорвут?
     - Конечно. Но когда война закончилась, с фронта мужики вернулись, с волками разделались...
     - И никто спастись не мог... если в поле? - Лиза была потрясена услышанным.
     - Да нет, одна девушка, ей лет двадцать было, спаслась.
     - Расскажите, дядя Миша.
     - Она ревизором работала. Короче, проверяла, честно ли работают в магазине или палатке. И
приехала она как-то в деревню, где жил мой папа. Проверила магазин, и оказалось, что директор
этого магазина, как бы это проще сказать...
     - Проворовался? - подсказала Лиза.
     - Точно. Проворовался. Составила она акт, в котором все отметила. Директор магазина ее
сначала подкупить хотел, а она твердая оказалась, рассердилась на него. Директор ей предложил
остаться переночевать, но девушка отказалась наотрез. А до райцентра, откуда она приехала, было
далеко.
     - И она ночью поехала?
     - Поехала. На грузовой машине. А директор-жулик сговорился  с  шофером  и... - Опытный
рассказчик, Киреев сделал паузу.
     Глазенки у Лизы горели. Она будто живыми видела и девушку-ревизора, и директора, но, самое
главное, Лиза очень отчетливо представляла бескрайнее зимнее поле и голодных, злых и очень
страшных волков.
     - Что? - шепотом произнесла она.
     - Едут они по дороге. Уже темнеет. Вдруг вроде как мотор у машины глохнет. Просит шофер
девушку помочь: выйти из машины и повертеть рычаг. Раньше машины можно было такими
рукоятками заводить. Девушка, ни о чем не подозревая, вышла. Шоферу это и надо было: он на газ -
и в обратную сторону рванул.
     - А она?
     - Она осталась в поле. Что обратно до деревни, что до райцентра - несколько часов идти. Над
головой звезды. Ночь. Снег блестит. Красиво, а у девушки слезы текут - поняла она все. И вскоре
слышит - вой.
     - Вой?
     - Да, волки на охоту вышли. Поняла девушка - это конец. Растерзают ее волки.
     - А что, других машин разве нет? Попутных?
     - Лиза, это военные годы. Самый глухой район глухой области. Какие машины! Днем одна в час
проедет. А ночью... Короче, прощается девушка с жизнью. А шофер уже в деревню приехал. Они с тем
директором бутылку достали, пьют на радостях.
     - Неужели им ее не жалко?
     - Понимаешь, тогда законы были такие суровые, что жулика этого по головке вряд ли в милиции
погладили бы. Он за себя и перепугался, а на девушку ему было наплевать. Но рано директор
радовался. На великое счастье девушки, возвращался в деревню из райцентра председатель колхоза.
Ехал он в санях, лошадь несла его во весь опор. Увидел тот человек девушку, без слов понял, что
беда с ней приключилась. Но было не до расспросов.
     - Садись, - вскричал, - видишь, волки близко!
И действительно - вой все ближе. Огоньки зеленые заблестели - глаза волчьи. Захрапела
лошадь от страха, а мужчина кнутом лупит ее.
     - Зачем кнутом?
     - Глупенькая, чтобы бежала быстрее. Девушка ни жива, ни мертва сидит в санях, мамочку
вспоминает. "Ничего, - кричит мужчина. - Не зря я, выходит, так поздно домой поехал. Живую душу
спас. Ну-ка, Зорька, выноси!" А лошади и кнута не надо. Умное животное, понимает, что от волков ей
лучше убежать. А эти серые бестии все ближе, ближе. Самый крупный, видно, вожак, вот-вот на
лошадь прыгнет... "Эх, жаль, ружья нет, - сокрушается мужик. - Кнута они не больно боятся. Давай,
Зорька, еще немного осталось".
     И точно. Показались огоньки. Это была деревня. Это было спасение. Волки отстали.
     - А что дальше?
     - Дальше? Все закончилось хорошо. Представляешь, какие лица были у тех негодяев, когда за
ними пришли?
     - Кто пришел?
     - Милиция, конечно.
     Оказалось, что в комнате стояла Наталья Михайловна и улыбалась.
     - Меня за вами прислали, сказали, что вы, граждане, припозднились.
     - Свет оставить? - спросил Киреев Лизу.
     - Нет, совсем не страшно было. Да и закончилось все отлично. Спасибо за историю. В
следующий раз еще что-нибудь расскажете?
     - Даю слово. Спокойной ночи, именинница.
     - А вот и нет. Именинник - это когда у человека день ангела. А у меня сегодня день рождения.
А день ангела, между прочим, у меня седьмого мая. Придете?
     - Надо же, а я всю жизнь думал, что день рождения и именины - это одно и то же. А придти -
приду. Получается, я ни разу на именинах не был.
     - Признайтесь, Миша, - спросила его Наталья, когда они выходили вместе из комнаты девочки,
     - придумали историю от начала до конца?
     - Нет, более правдивой истории на свете еще не было.
     - И про погоню - правда?
     - Вот здесь сочинил немного. Но - самую малость.
     - Самую?
     - Честное слово, - улыбнулся Киреев. - Главное, Лизе понравилось.
     - И мне тоже.

     Глава семнадцатая

     - Слушай, Кира, ты сдурел? - Галина на том конце провода гремела и бушевала. - Прости,
конечно, но зачем тебе московской прописки лишаться? Нужны деньги - скажи, мы дадим. Нет
проблемы. Ты слышишь меня?
     - Слышу.
     - Что  -  слышу?  Ты  пойми, дело не во мне. Ну хочешь уехать - сдавай квартиру, получай за это
денежки. Продавать-то зачем?! Куда возвращаться будешь? Что ты молчишь?
     - Я тебя слушаю.
     - И что?
     - Мне уже нет возврата. Прости. Я переживал, что... Короче, я рад.
     - Чему?
     - Что квартирный вопрос тебя не волнует. Помнишь, в одной книге написано, как он всех портит.
     - Ты мне зубы не заговаривай. Делай с квартирой, что хочешь...
     - Спасибо.
     - Почему, ну почему ты не слышишь меня? Кира, ведь ты локти потом будешь кусать.
     - Если достану.
     - И голос такой спокойный. Слушай, может, ты в секту какую попал? Они тебя охмурили, да?
     - Родная, при чем здесь секта? Просто я ухожу. А я слаб, понимаешь, надо налегке идти.
     - Ты про какой уход говоришь, Кира? Ты правда сдурел, прости за грубость. Тоже мне Лев Толстой
нашелся.
     - Он уходил, а я возвращаюсь... Галин, если мне надо будет, я тебя найду. Хорошо? Всего доброго
тебе.