и уставшим
-  уставшим от своих легких побед и от своего ада. Медный старик  Вельзевул!
Быть  может,  в конечном счете вовсе  не ты виновник  того что в нашем  мире
что-то  идет не  так.  Ведь не  ты дал жизнь нашему миру, не ты послал людям
страдания и смерть.  Ты родился  с крыльями,  а не  с когтями, и  в  дьявола
превратил тебя  бог, он низверг тебя  в ад и назначил сторожем  проклятых им
душ. Несомненно, ты не простоял бы на крыше Нотр-Дам тысячу лет под дождем и
ветром, если бы твои обязанности доставляли тебе удовольствие. Не легко быть
дьяволом тому, кто родился крылатым, я в этом уверен.
     Князь Тьмы,  почему бы тебе не погасить огонь в своем подземном царстве
и  не поселиться среди нас  в большом  городе (деревни,  поверь мне,  не для
тебя) -  не стать богатым рантье, которому нечего  делать, кроме  как  есть,
пить и копить деньги? Ну, а если ты во что бы то ни стало хочешь приумножить
свои капиталы, так почему бы тебе не попробовать свои силы на новом приятном
поприще - не открыть еще один игорный притон в Монте-Карло или публичный дом
в Париже, не  стать ростовщиком или  владельцем бродячего зверинца,  морящим
голодом  беззащитных   зверей  в  железных  клетках?  А  если  тебе  хочется
переменить климат, так почему бы тебе не уехать в Германию и  не открыть там
еще одни  завод  отравляющих  газов? Кто,  как  не  ты,  руководил их слепым
налетом на  Неаполь  и  направил  полет зажигательной  бомбы  на  богадельню
"сестриц бедняков?  Но  дозволено ли мне будет в награду за  столько советов
задать тебе  один вопрос? Зачем ты  высовываешь  язык? Не знаю,  как на  это
смотрят  в  аду,  но  у  нас  на  земле  это считается  знаком насмешки  или
презрения. Прошу простить меня, владыка,  но кому ты  все  время показываешь
язык?


     Глава XXVI
        "МИСС ХОЛЛ"

     Многие  мои  пациенты тех  дней, разумеется, еще помнят мисс Холл. Тот,
кто ее хоть раз увидел, вряд  ли мог ее забыть! Только Великобритания  в миг
высшего    вдохновения    могла   создать    этот    совершенный    образчик
ранневикторианской  старой  девы,  прямой  и сухой как палка, ростом в шесть
футов три дюйма. За пятнадцать лет моего знакомства с мисс Холл ее внешность
ничуть   не   изменилась   -   все   то   же   сияющее   лицо,   обрамленное
блекло-золотистыми локонами, все то же пестрое платье, все тот же цветник на
шляпе.  Не  знаю, сколько  лет своей однообразной жизни  мисс Холл провела в
тихих римских пансионах в ожидании приключений. Знаю только, что в тот день,
когда она встретила Таппио и меня  на вилле  Боргезе, она нашла наконец свое
жизненное призвание и обрела себя. С тех пор все утренние часы она проводила
в моей холодной задней гостиной под лестницей  Тринита-деи-Монти, расчесывая
и приглаживая шерсть моих собак. Она возвращалась в свой  пансион ко второму
завтраку, но в три часа уже  снова выходила  из дома Китса, по  ее  правую и
левую руку семенили доходящие ей до плеча Розина и  Джованинна, в деревянных
башмаках и  красных платках,  а  вокруг  прыгали  и  лаяли  все мои  собаки,
радостно  предвкушая  прогулку   на  вилле  Боргезе.   Джованиина  и  Розина
принадлежали к штату Сан-Микеле,  и  лучшей прислуги у меня никогда не было:
легкие, проворные, они пели за работой с утра до вечера. Разумеется, никому,
кроме меня, не пришло бы в голову привезти  в Рим этих дикарок  из Анакапри.
Ничего хорошего из этого и  не вышло бы, если бы не мисс Холл, которая стала
для них  своего рода  приемной  матерью и  заботилась  о них, словно  старая
наседка о своих цыплятах. Мисс Холл никак но могла взять в толк, почему я не
позволяю девушкам гулять одним  на вилле Боргезе, и  говорила, что она много
лет ходила  но  всему Риму  совсем одна, но никто никогда не  обращал на нее
внимания  и  не заговаривал с ней. Мисс  Холл, оставаясь верной своему типу,
так  и не научилась говорить по-итальянски, но девушки прекрасно ее понимали
и очень к ней привязались, хотя, боюсь, не принимали ее  всерьез,  точно так
же, как и я сам. Меня мисс Холл видела очень мало, а я ее и того меньше, так
как всегда избегал смотреть на  нее, если  это  было возможно. В тех  редких
случаях,  когда мисс Холл бывала приглашена  к завтраку,  между нами  всегда
ставилась большая  ваза с  цветами.  Хотя мисс  Холл  было строго  запрещено
смотреть на меня, она тем не менее нет-нет да высовывала  голову над цветами
и исподтишка бросала на меня быстрый взгляд. Мисс Холл, по-видимому, не была
способна понять, какой черной  неблагодарностью  платил я ей за все, что она
для меня делала. Как ни трудно было  мисс Холл добывать необходимые сведения
(ей  не разрешалось  задавать мне вопросы),  она  все  же  каким то  образом
умудрялась узнавать довольно много о том, что происходило в доме, и о людях,
которые в нем бывали. Она вела бдительное наблюдение за моими  пациентами, и
в часы  приема прохаживалась по площади,  следя  за тем, как они прибывают и
отбывают. Открытие "Гранд-отеля" нанесло смертельный удар уходящей в прошлое
простоте римской жизни. Началось последнее нашествие варваров - Вечный город
стал  модным,  и  сливки  парижского  и  лондонского общества,  американские
миллионеры,   великосветские  авантюристы   с  Ривьеры  наводнили  громадную
гостиницу. Мисс Холл знала их всех по имени и из  года в  год следила  за их
жизнью  по столбцам  светской хроники "Морнинг пост". Во всем,  что касалось
английской аристократии, мисс Холл была  подлинной энциклопедией. Она  могла
по  памяти   перечислить  все  дни  рождений  и  совершеннолетии  сыновей  и
наследников.  Знала,  когда  обручались  и  выходили  замуж  дочери  знатных
фамилий,  какие  платья были на  них при представлении ко двору, с  кем  они
танцевали на балах,  какие устраивали  приемы и когда  уезжали в заграничные
вояжи.  Многие  эти светские  знаменитости,  к  вящему восторгу  мисс  Холл,
кончали  тем,  что  становились моими  пациентами, другие,  им подобные, так
тяготились перспективой  хотя бы на короткий срок  остаться наедине с собой,
что  приглашали меня  к  завтраку  или  обеду.  Третьи  приезжали посмотреть
комнату",  в  которой  умер Китс,  или  останавливали свои экипажи на  вилле
Боргезе, чтобы погладить моих собак и сделать комплимент мисс Холл по поводу
их прекрасного  вида. Постепенно  мы  с  мисс  Холл  рука  об руку  покидали
предназначенную нам безвестность ради горных сфер. В эту  зиму я часто бывал
в  свете  -  мне  еще  многое  надо  было  узнать об этих  благодушествующих
бездельниках,  чья   способность  ничего  не  делать,  неизменно  прекрасное
настроение и крепкий сон всегда ставили меня в тупик. Мисс Холл начала вести
дневник, занося в  него  все  события  моей  светской жизни. Сияя гордостью,
одетая в свое лучшее платье, она развозила по  городу мои визитные карточки.
Наша восходящая звезда светила все ярче и ярче, все  выше и выше  подымалась
наша  тропа, и ничто уже не могло остановить  нас. Однажды, когда  мисс Холл
гуляла с собаками на вилле Боргезе, дама с черным пуделем на коленях сделала
ей знак  подойти к коляске. Дама погладила  Таппио и  сказала, что маленьким
щенком подарила его доктору.  У мисс Холл подкосились ноги -  перед ней была
наследная принцесса Швеции. Красивый господин, сидевший возле ее высочества,
с очаровательной улыбкой подал ей руку и сказал:
     - Здравствуйте, мисс Холл, доктор мне много о вас рассказывал.
     Это был принц Макс Баденский, супруг - подумать только! - племянницы ее
возлюбленной королевы Александры!
     С  этого  незабываемого  дня  мисс  Холл  презрела  блестящее  общество
"Гранд-отеля" и каждую свободную минуту посвящала высочайшим особам, которых
в ту зиму в Риме собралось не менее полудюжины. Она часами простаивала перед
их резиденциями в  надежде увидеть, как они садятся в экипаж или  выходят из
него; почтительно склонив голову, она глядела, как они катаются по Пинчо или
по вилле  Боргезе;  как  сыщик,  она следовала за ними в  церкви и музеи. По
воскресеньям в английской церкви  на виа Бабуина она садилась возможно ближе
к скамье английского посольства  и, скосив один глаз в молитвенник, а другой
на какое-нибудь  королевское высочество, напрягала свои старые уши, стараясь
различить в  хоре звуки царственного  голоса,  и  с  пылом  первых  христиан
молилась за королевскую семью и всех их родственников во всех странах.
     Вскоре  мисс  Холл  завела  второй дневник,  посвященный  только  нашим
встречам  с высочайшими  особами. В  прошлый  понедельник  она  имела  честь
отнести письмо доктора в отель "Квиринал" ее королевскому высочеству великой
герцогине  Веймарской.   Ответ,  который  ей  вручил  портье,  был   украшен
герцогской короной Саксен  Веймара. Доктор любезно подарил ей этот бесценный
конверт.  В среду  ей  было доверено  письмо  к  ее  королевскому высочеству
испанской инфанте Евлалии в "Гранд-отель". К сожалению, ответа не было.
     Однажды, гуляя с собаками на вилле Борбезе, мисс Холл заметила высокую,
стройную  даму  и  черном, которая быстро ходила  взад и вперед  по  боковой
аллее. Она  сразу  вспомнила,  что  уже  видела ее в  саду Сан-Микеле - дама
неподвижно стояла возле сфинкса, и взгляд ее  прекрасных  грустных  глаз был
устремлен  на  море. Проходя  мимо,  дама  что-то  сказала  своей спутнице и
протянула руку, чтобы погладить борзую Джаллу. Вообразите, как была поражена
мисс Холл, когда к ней подошел сыщик и велел побыстрее  уйти оттуда вместе с
собаками, - это были австрийская императрица и ее сестра графиня Трани.
     Как  жестоко было со стороны доктора  не сказать ей этого тогда, летом!
Лишь  случайно  она впоследствии узнала, что через неделю  после визита этой
дамы в  Сан-Микеле доктор получил письмо из австрийского посольства в Риме -
австрийская  императрица хотела  бы купить  Сан-Микеле.  К  счастью,  доктор
отклонил это  предложение  -  какая  была бы  жалость,  если  бы  он  продал
Сан-Микеле,  лишив  себя  столь  редкой возможности видеть  высочайших особ!
Разве  прошлым  летом она неделю за  неделей  не  наблюдала с  почтительного
расстояния,  как  внучка  ее  возлюбленной   королевы  Виктории  сидела  под
колоннадой и рисовала? Разве кузина самого царя  не прожила там целый месяц?
А какая ей выпала честь,  когда она стояла за кухонной дверью, и императрица
Евгения, впервые  посетившая  Сан-Микеле,  прошла  совсем  рядом! Разве  она
своими  ушами  не слышала,  как  императрица  говорила  доктору,  что голова
Августа, которую доктор откопал у  себя в саду, удивительно походит на  бюст
великого  Наполеона? А несколько лет спустя  ей  довелось услышать  властный
голос самого  кайзера, который соизволил  сам объяснять своей свите смысл  и
значение  многочисленных античных сокровищ  искусства, а  сопровождавший  их
доктор  почти  не  раскрывал  рта? Приблизившись  к  кипарисам,  за которыми
пряталась  мисс Холл,  его  императорское  величество  указал на полускрытый
плющом женский  торс и сообщил своей свите, что перед ними шедевр, достойный
занять  почетное  место  в его  берлинском  музее,  -  быть  может, это даже
неизвестное  творение  самого  Фидия.  Затем  пораженная  ужасом  мисс  Холл
услышала, как  доктор  заметил,  что  это  единственная  скверная  статуя  в
Сан-Микеле.  Она  была  из  лучших   побуждений   навязана  ему  благодарным
пациентом,  который купил ее  в Неаполе  - Канова и  на редкость плохой.  К,
большому сожалению мисс Холл, блистательный гость почти  немедленно отбыл из
Сан-Микеле, чтобы на быстроходном пароходе "Слейпнер" вернуться в Неаполь.
     Да,  кстати, об австрийской  императрице! Следует  упомянуть; что  мисс
Холл была кавалером  австрийского ордена Святого  Стефана.  Она получила это
высокое отличие в день, когда,  вероятно, совесть особенно меня  мучила, и я
решил вознаградить ее за верную службу мне и  моим собакам. Почему сам я был
награжден этим орденом, право, не знаю. Мисс  Холл приняла  его из моих рук,
склонив голову, с глазами, полными  слез.  Она сказала,  что  возьмет  его с
собой в могилу.  Я сказал, что ничего не  имею  против: тем  более, что она,
несомненно, попадет на небеса. Однако я не предвидел, что прежде она наденет
его,  отправляясь в английское  посольство. По  моей просьбе, добрейший лорд
Дафферин прислал  мисс Холл приглашение на прием в  посольство, устроенный в
честь дня  рождения королевы. (На этот прием была  приглашена вся английская
колония,  за   исключением  бедной  мисс  Холл.)  Преисполненная  радостного
предвкушения, мисс  Холл  занялась  подготовкой  своего туалета, и несколько
дней мы ее не  видели. Вообразите мое смущение, когда, представляя мисс Холл
посланнику ее страны, я увидел, что лорд Дафферин вставляет в глаз монокль и
в оцепенении  смотрит на ее  грудь.  К  счастью,  лорд Дафферин недаром  был
ирландцем. Он ограничился тем, что с хохотом отвел меня в  сторону и взял  с
меня обещание, что мисс Холл не попадется на глаза его австрийскому коллеге.
Когда  вы  возвращались   домой,  мисс  Холл  сказала,  что  это  был  самый
знаменательный день в ее  жизни - все ей  улыбались и,  она уверена, что  ее
туалет имел большой успех.
     Конечно,  почему бы и не посмеяться над мисс Холл? Но хотел бы я знать,
что будет с высочайшими особами, когда мисс  Холл перестанут  писать о них в
дневниках,  не будут, почтительно  склонив голову  и еле держась на ногах от
волнения,  смотреть,  как они  катаются на Пинчио  и прогуливаются  на вилле
Боргезе, и не захотят более  возносить за них молитвы в английской церкви на
виа  Бабуино?  Что  станется  с их  звездами и лентами,  когда  человечество
вырастет из этих игрушек? Почему бы не подарить их все сразу мисс  Холл и не
покончить с ними раз и навсегда? Тем более, что останется еще Крест Виктории
-  кто не  обнажит головы  при виде бесстрашия  перед лицом смерти?  Знаете,
почему Крест Виктории так  редок в английской армии? Потому  что храбрость в
ее высшей форме - наполеоновская courage de la nuit [1] - редко награждается
Крестом  Виктории,  потому что доблесть,  когда  ей  не сопутствует счастье,
истекает кровью и гибнет, не получая наград.
     После  Креста  Виктории  наиболее завидным  в  Англии  считается  Орден
Подвязки - день его уничтожения был бы черным днем для страны.
     "Мне нравится Орден Подвязки  - сказал  лорд Мельбурн, - он  дается без
всяких заслуг!"
     Мой  друг, шведский  посланник в Риме, показал мне на днях  копию моего
письма, написанного почти двадцать лет  назад. Подлинник, по его  словам, он
отослал в шведское министерство иностранных дел для ознакомления  и принятия
к  сведению.  Это  был  запоздалый  ответ  на повторную  официальную просьбу
шведского  посольства,  настаивавшего,  чтобы  я,  хотя  бы  из  уважения  к
приличиям,   поблагодарил  итальянское   правительство,   наградившее   меня
мессинской  медалью за услуги, якобы  оказанные мной во время землетрясения.
Письмо гласило:
     "Ваше Превосходительство!
     До сих пор я принимал только те награды, которые ничем  не заслужил,  и
всегда  старался  строго придерживаться этого принципа.  Заглянув  в Красную
книгу,  вы можете  убедиться в том,  к  каким  замечательным результатам это
приводило  на  протяжении многих лет. Новый  принцип, предложенный в  письме
Вашего Превосходительства, сводится к требованию публичного  признания  того
немногого, что мне,  быть  может, удалось сделать, и это  представляется мне
рискованным  и бесполезным шагом. Он только внесет путаницу в мою  жизненную
философию и, возможно,  прогневит  бессмертных богов.  Я  незаметно  покинул
холерные  трущобы  Неаполя и хочу  столь же незаметно  покинуть  и развалины
Мессины. А для  того, чтобы навсегда запомнить  то, что я видел там,  мне не
нужно памятной медали".

        "x x x"

     Впрочем, должен признаться, что это письмо - одно притворство. Шведский
посланник  не возвратил мою медаль  итальянскому  правительству - она до сих
пор лежит в одном из ящиков моего  стола,  не смущая моей совести и не внося
никакой путаницы  в  мою жизненную философию. Да у меня и не  было оснований
отказываться  от этой медали: ведь то, что я сделал в Мессине, было ничтожно
малым  в сравнении с тем, что на моих глазах с риском для жизни делали сотни
безвестных, нигде не упомянутых людей. Мне же не грозила  никакая опасность,
если  не  считать  того,  что  я мог  умереть  с голоду  или  по собственной
глупости.  Правда,  я  с  помощью  искусственного  дыхания  вернул  к  жизни
некоторое число полузадохнувшихся людей, но кто из врачей, сестер и служащих
береговой охраны не сделал того же! Да, я в одиночку  вытащил старуху из-под
развалин ее кухни,  но ведь я оставил ее лежать на улице, хотя она взывала о
помощи, и обе ее ноги были сломаны. Но что мне оставалось делать? До прихода
первого госпитального  судна у меня  не было ни перевязочного  материала, ни
лекарств. Еще  я как-то  поздно вечером подобрал во дворе голого  младенца и
принес в свой подвал, и  он, укрытый  моим  пальто, мирно проспал всю  ночь,
посасывая во сне  мой палец. Наутро я отнес его  к монахиням Святой Терезы в
их полуразрушенную часовню, где на полу уже  лежало  более десятка маленьких
детей, которые плакали от голода - целую неделю  в Мессине нельзя было найти
ни капли молока. Меня всегда  удивляло, что столько младенцев было извлечено
из-под  развалин и  найдено  на улицах живыми и здоровыми. Словно всемогущий
бог оказал  им  больше милосердия, чем взрослым.  Водопровод был разрушен, и
воду удавалось доставить только на нескольких зловонных колодцев  - но всему
городу валились  тысячи гниющих трупов. Ни  хлеба, ни мяса,  ни  овощей,  ни
рыбы, так как почти все  рыбачьи  лодки были потоплены  или разбиты огромной
волной, которая заодно  смыла в море более тысячи человек, искавших спасения
на берегу. Сотни из  них были затем выброшены  обратно  на пляж,  где  они и
лежали, разлагаясь на солнце. И с ними море живьем  выбросило на берег самую
большую акулу, которую я когда-либо видел, - Мессинский залив кишит акулами.
Голодными  глазами я смотрел,  как ее вскрывают,  -  в  надежде,  что  и мне
достанется кусочек. Я всегда  слышал, что  мясо  акул  очень  вкусно.  В  ее
желудке  нашли женскую  ногу  в красном шерстяном  чулке и  грубом  ботинке,
словно ампутированную хирургом. Вполне возможно,  что  в  те дни  не  только
акулы ели человеческое мясо, - но чем меньше об этом говорить, тем лучше. Во
всяком случае, бесчисленные  бездомные собаки и кошки, бродившие ночью среди
развалин, питались только им, пока их не ловили  и  не  съедали оставшиеся в
живых люди. Я сам зажарил кошку на своей спиртовке. К счастью, в садах можно
было  раздобыть  много апельсинов, лимонов и мандаринов. Вина  было  сколько
угодно. Уже с первого дня началось разграбление винных погребов и магазинов.
К вечеру все, а в том числе и я, бывали более или менее пьяны - и к счастью:
томительное ощущение голода притуплялось, и люди даже засыпали, на  что вряд
ли  решились бы,  будь они трезвы. Почти каждую ночь бывали новые  подземные
толчки,  сопровождавшиеся треском рушащихся домов и отчаянными воплями людей
на  улицах.  В  целом, я спал в  Мессине прекрасно, несмотря на  то, что мне
часто приходилось менять  место ночлега. Наиболее надежным пристанищем были,
конечно,  погреба,  но  в  них человека преследовал  жуткий страх  оказаться
погребенным заживо, если вдруг обрушатся стены. Лучше всего было бы ночевать
под деревом в апельсиновой роще, но после двухдневного проливного дождя ночи
стали слишком  холодными,  чтобы  человек,  весь  багаж которого находился в
дорожном  мешке  за  спиной, мог позволить себе  роскошь ночевать на  свежем
воздухе. Лишившись своего  любимого  шотландского плаща,  я старался утешить
себя  мыслью, что он прикрывает  теперь одежду  еще более  ветхую,  чем моя.
Впрочем, я  бы ни за  что не сменял мое платье на лучшее, даже если бы  мог.
Лишь  очень  отважный  человек  был  бы способен  чувствовать себя спокойн