е так темно, что я  боюсь сбиться  с пути. Я  новичок в этой
стране грез.
     -  Дайте  мне руку, я покажу  вам дорогу.  Ваша рука казалась мне такой
сильной,  почему  же она дрожит? Да, вы правы, это только сновидение, и надо
молчать, - или оно рассеется. Слышите! Это соловей.
     - Нет, это дрозд!
     - Это, несомненно, соловей. Не говорите, слушайте, слушайте!
     Жюльетта запела нежным голосом, ласковым, как ночной ветерок в листве:
     Non, non, ce n'est pas le jour,
     Се n'est pas l'alouette,
     Dont les chants ont frappe ton oreille inquiete,
     C'est le rossignol
     Messager de l'amour [54].

     - Молчите, молчите!
     C дерева над  нами  раздался  крик  совы,  зловещий,  предостерегающий.
Графиня испуганно вскочила. Мы молча пошли обратно.
     - Спокойной ночи, - сказала графиня. - Завтра полнолуние. До завтра!

     Лео  ночевал  в моей  комнате  - без спросу, и мы оба  чувствовали себя
виноватыми.
     -  Где  ты был и  почему  ты так  бледен?  - спросил меня Лео, когда мы
тихонько проскользнули  в мою  спальню. - Все огни погашены,  и все собаки в
деревне молчат. Должно быть, очень поздно!
     -  Я был  очень  далеко, в  краю  сновидений  и  тайн, и  чуть-чуть  не
заблудился.
     - Я уже засыпал в конуре, но тут меня вовремя раз будила сова, и  я как
раз успел проскочить за тобой в замок.
     - Она и меня тоже разбудила вовремя, милый Лео!
     - А ты любишь сов?
     -  Нет, -  сказал Лео, - предпочитаю молодых фазанов. Я как раз  такого
съел. Он пробегал  в лунном  свете перед самым моим  носом. Я знаю,  что это
запрещено, но я не мог противостоять искушению. Ты меня не выдашь лесничему,
правда?
     - Нет,  мой  друг!  А ты не  скажешь  дворецкому,  что  мы  так  поздно
вернулись домой?
     - Конечно нет.
     - Лео, но тебе хоть совестно, что ты украл этого молодого фазана?
     - Я уговариваю себя, что совестно!
     - Но это не легко! - сказал я.
     Нет! - пробормотал Лео, облизываясь.
     - Лео, ты  вор, и не  единственный  здесь,  а кроме того,  ты -  плохой
сторож. Тебя держат в замке для того,  чтобы отгонять воров; почему же ты не
будишь  громовым лаем  своего хозяина,  а  сидишь здесь  и смотришь  на меня
ласковыми глазами?
     - Что поделаешь! Ты мне нравишься.
     - Лео, мой друг, во всем виноват сонливый ночной сторож там, в небесах.
Вместо того чтобы  освещать своим фонарем все темные уголки  парка, где  под
липами  стоят  уединенные  скамейки, он  нахлобучил  на лысую голову  ночной
колпак из туч и мирно спал,  препоручив свои обязанности сове! Или он только
представлялся  спящим, а сам все  время подглядывал за  нами,  хитрый старый
греховодник, дряхлый донжуан, гуляющий среди звезд, подобно старому фланеру,
который слишком изношен, чтобы любить, но рад поглядеть, как делают глупости
другие.
     - Некоторые утверждают, что луна - юная красавица, - сказал Лео.
     - Не верь этому, мой друг. Луна - высохшая старая  дева, которая злобно
подглядывает за бессмертной трагедией смертной любви.
     - Луна - это призрак, - заявил Лео. - Призрак? Кто тебе сказал?
     - Один  из  моих предков  в незапамятные времена  слышал это от старого
медведя на перевале Сен-Бернар. Тот узнал это от Атта Троля,  который слышал
это от  Большой  Медведицы, царящей над всеми медведями. Там на небе они все
боятся луны. Не удивительно,  что и мы, собаки, ее боимся и на нее лаем, раз
даже  блистательный  Сириус,  Небесный  Пес,  царящий  над  всеми  собаками,
бледнеет,  едва  она  покидает свою  могилу  и  из  сумрака  показывается ее
зловещее лицо.  Что же, по-твоему,  на земле только ты один не можешь спать,
когда встает луна? Все дикие звери, все твари, которые ползают и копошатся в
лесу и  в поле, -  все они покидают свои убежища  и мечутся  в страхе под ее
злокозненными лучами. Сегодня  вечером в парке ты, наверное, не отрывал глаз
от  кого-то  другого, не то ты заметил  бы,  что она -  призрак  и следит за
тобой. Она  любит  проникать  под липы  старых парков, в развалины замков  и
церквей, любит бродить по старым  кладбищам,  склоняясь  над каждой могилой,
чтобы  прочитать имя покойника.  Она  любит созерцать серо-стальными глазами
унылую снежную пелену,  саваном окутывающую мертвую землю, любит заглядывать
в спальни, чтобы пугать спящих кошмарами.
     - Довольно, Лео!  Не будем больше говорить про луну, или мы всю ночь не
сомкнем  глаз.  У меня и  так  уже  мороз  по коже  пробегает.  Пожелай  мне
спокойной ночи, дружок, и пойдем спать.
     - Но ведь ты закроешь ставни? - спросил Лео.
     - Да. Я всегда закрываю их в полнолуние.


     Утром за завтраком  я  сказал  Лео,  что должен немедленно вернуться  в
Париж:  так будет  безопаснее, ведь сегодня полнолуние, а мне двадцать шесть
лет, а  его хозяйке  двадцать пять - или  двадцать девять?  Лео видел, как я
укладываю  чемодан,  а каждая собака знает, что это означает. Я  заглянул  к
аббату  и прибегнул к обычной лжи: меня пригласили  на консилиум, и я должен
уехать  с утренним же поездом. Он  сказал, что очень об этом сожалеет. Граф,
уже садившийся на  лошадь,  также выразил  сожаление,  ну,  а о  том,  чтобы
тревожить графиню в  столь ранний час,  не могло  быть  и речи. К  тому же я
обещал вернуться в самом скором времени.
     По дороге  на станцию я встретил моего  друга  сельского врача, который
возвращался в своей тележке от виконта. Больной чувствовал большую  слабость
и  требовал, чтобы ему подали завтрак, но  доктор наотрез отказался взять на
себя ответственность и разрешить  ему что-нибудь, кроме воды.  Может быть, я
порекомендую другое лечение.
     О  нет, зачем же!  Больной в  надежных руках, я  в этом  не сомневаюсь.
Конечно,  если  состояние  больного  не изменится,  можно  положить  горячую
припарку на голову и пузырь со льдом на живот.
     А сколько времени, по моему мнению, следует держать больного и постели,
если дело обойдется без осложнений?
     - По крайней мере, неделю, а лучше - до новолунии.


     День тянулся долго.  Я был рад  снова очутиться на авеню Вилье. Я сразу
лег спать. Мне было не по себе, пожалуй, меня лихорадило, ведь врачи никогда
не знают, есть  у  них жар или нет. Я  сейчас же уснул,  так велика была моя
усталость. Не знаю, долго ли я спал,  но вдруг я почувствовал, что в комнате
я не один. Открыв глаза, я увидел в окне свинцово-бледное лицо,  глядящее на
меня белыми, пустыми глазами - на этот раз я забыл закрыть ставни. В комнату
незаметно и бесшумно  прокралось  что-то, и по  полу  к кровати  протянулась
белая рука, как щупальца громадного осьминога.
     - Так, значит,  ты  хочешь  вернуться в  замок? - насмехался надо  мной
беззубый рот с бескровными губами. - Как мило и уютно было вчера под липами,
когда я служил вам шафером, а  кругом  пели  соловьи,  не так  ли? Соловьи в
августе!  Право, вы оба  унеслись в какой-то очень дальний кран. А теперь ты
хотел бы снова очутиться  там? Что же,  одевайся,  садись на этот белый луч,
который ты так  любезно назвал щупальцем осьминога, и менее  чем за минуту я
отнесу тебя  назад под липы, ибо мой свет летит так же быстро,  как  и  твои
грезы.
     - Я уже не грежу. Я очнулся от сновидений  и но хочу туда возвращаться,
призрак Мефистофеля!
     - О, так тебе снится, что ты проснулся? И твой запас нелепой брани  еще
не  исчерпан? Призрак Мефистофеля!  Ты  уже  называл  меня  старым фланером,
донжуаном и шпионящей старой девой. Да, я действительно подсматривал за вами
вчера вечером в парке  и хотел бы знать,  кто из нас двоих был донжуаном,  -
или ты предпочтешь,  чтобы я назвал тебя Ромео?  Только ты на него совсем не
похож! Слепой дурак  - вот кто ты. Дурак, который не понимает даже того, что
было ясно твоему  псу - что у меня нет возраста, нет пола, нет жизни,  что я
призрак.
     - Чей призрак?
     - Призрак мертвого мира. Бойся призраков! И перестань оскорблять  меня,
не  то  я ослеплю  тебя  лучом моего холодного света, который гораздо  более
смертоносен для человеческих глаз,  чем золотая стрела бога-солнца. Больше я
ничего не скажу тебе, кощунствующий сновидец. На востоке занимается заря,  и
мне пора возвращаться в  мою могилу, иначе я не  найду дороги.  Я стар,  и я
устал.  Ты  думаешь, легко всю  ночь блуждать,  когда все  отдыхают?  Ты вот
называешь меня зловещим и угрюмым, а  разве легко быть веселым, когда живешь
в могиле- хотя  жизнью это называете  только  вы, смертные.  Ты  тоже умрешь
когда-нибудь, и земля, на которой ты живешь, как и ты, обречена смерти.
     Я поглядел на призрака и в  первый раз  заметил, какой у  него старый и
усталый  вид,  но жалость  во  мне сменилась  гневом, когда я услышал угрозу
ослепить меня.
     - Прочь отсюда, могильщик! - закричал я. - Тебе нечего  здесь делать! Я
полон жизни!
     -  А  знаешь ли ты, -  захихикал он,  взбираясь  на  кровать и  положив
длинную белую руку мне на плечо, -
     а знаешь ли ты, зачем ты уложил дурака виконта в постель с пузырем льда
на животе?  Чтобы отомстить за ласточек?  Как бы не так! Ты лицемер, Отелло!
Ты не хотел, чтобы он прогуливался по парку при лунном свете с...
     - Убери свою лапу, ядовитый паук, не то я вскочу с постели и разделаюсь
с тобой.
     Я  сделал  отчаянное  усилие,  чтобы  сбросить  с  себя  оцепенение,  и
проснулся  весь в ноту.  Комната  была  полна  серебристого  света. Внезапно
пелена спала  с моих глаз,  и  в открытом  окне я увидел в безоблачном  небе
полную луну - прекрасную и безмятежную.
     Девственная  богиня Луна!  Ты слышишь  меня в ночной  тиши? Ты кажешься
такой кроткой  и вместе с  тем такой печальной. Можешь ли ты попять  скорбь?
Можешь ли ты простить? Можешь ли  ты залечить раны  бальзамом своего чистого
света? Можешь ли ты научить забвению? Приди, нежная сестра, побудь  со мной,
я  так устал! Положи свою  прохладную  руку на мой  горячий лоб, успокой мои
беспорядочные мысли. Шепни  мне на ухо. что я должен сделать, куда я дол жен
уйти, чтобы забыть песню сирен.
     Я долго  стоял  у окна и смотрел, как  царица ночи свершает  свой  путь
среди звезд. Я хорошо их знал но  бессонным ночам и  стал называть их имена:
пламенный  Сириус, Кастор  и Поллукс,  которых так  любили моряки древности,
Арктур, Альдебаран, Капелла, Вега, Кассиопея.
     А  как  называется эта звезда надо мной, манящая меня  ровным, надежным
светом? О, я ее  хорошо знаю! Не  раз  ночью  я направлял по ней  свою лодку
среди  бурного моря, часто она указывала мне  дорогу в заснеженных  полях  и
лесах моей родины - Stella Polaris, Полярная звезда!
     Вот путь! Следуй за моим светом, и ты спасен.
     ------------
     Доктор уехал на месяц. Обращаться к  доктору Норстрему, Бульвар  Осман,
66
     ------------



     Глава VII
        "ЛАПЛАНДИЯ"

     Солнце уже закатилось за Вассо-ярви, но было еще светло от пламенеющего
сияния, которое  медленно сгущалось  в золотые и рубиновые  тона.  Розоватый
туман спускался  на синие горы, на которых  сверкали лиловые  пятна снега  и
желто-серебристые березы в первом инее.
     Трудовой день  закончился.  Мужчины возвращались на стойбище с арканами
на плечах, женщины - с  большими березовыми мисками, полными свежего молока.
Большое стадо оленей  уже  вернулось к стойбищу, и вокруг него расположились
бдительные  псы, готовые  поднять тревогу  при появлении  волков или  рысей.
Постепенно замерло мычание телят и постукивание копыт, и тишину нарушал лишь
редкий лай собак, крик козодоя да далекое уханье филина где-то в горах.
     Я  сидел в дымном чуме на  почетном месте рядом с  Тури. Эллекаре,  его
жена,  бросила  кусок оленьего сыра в висящий над огнем  котел  и раздала по
очереди - сначала нам, мужчинам, а  потом женщинам и  детям - миски с густым
супом, который  мы съели молча. То,  что  осталось в  котле, было  разделено
между собаками, не сторожившими стадо, - они, одна за другой, вползали в чум
и  ложились  у огня.  Потом мы  по  очереди пили прекрасный кофе  (две чашки
ходили по кругу), а затем все вынули из  кожаных кисетов короткие трубки и с
большим  удовольствием закурили.  Мужчины сняли  сапоги  из  оленьих шкур  и
разложили перед огнем связки осоки для просушки - лапландцы не носят носков.
И вновь я пришел в восхищение при виде их маленьких ног с упругим подъемом и
сильно  выступающей пяткой.  Некоторые женщины вынули  спящих  младенцев  из
подвешенных к шестам  берестовых  люлек и  дали  им  грудь, другие  взяли на
колени малышей постарше и принялись искать у них в голове.
     - Я  жалею, что  ты так скоро нас покинешь, - сказал старый  Тури. - Ты
был желанным гостем. Ты мне нравишься.
     Тури хорошо говорил по-шведски  и когда-то даже ездил в Лулеа, чтобы от
имени  лапландцев  подать жалобу  на новых поселенцев губернатору провинции,
который  был стойким защитником  их безнадежного  дела и, кстати, приходился
мне дядей.  Тури был могучим человеком,  единовластным  хозяином стойбища из
пяти чумов, в которых жили его пять взрослых сыновей,  их жены и дети, - все
они  с утра до вечера трудились, ухаживая за  его  оленьим  стадом из тысячи
голов.
     -  Мы и сами, наверное, скоро сменим место стоянки, - продолжал Тури. -
Зима обещает  быть ранней. Снег под березами скоро затвердеет,  и  олени  не
смогут  выкапывать из-под  него мох, так что  до конца  месяца  нам придется
спуститься в сосновые леса.  По лаю собак я  слышу, что они чуют волка. А ты
говорил, что  видел вчера в ущелье Сульме след  большого медведя,  верно?  -
спросил  он у молодого лапландца, который только что вошел в чум и скорчился
у огня.
     Да, юноша видел этот след и еще много волчьих следов.
     Я  сказал, что радуюсь  тому, что в округе еще встречаются медведи, - я
слышал, их уже почти не осталось. Тури  ответил, что так оно и  есть.  А это
старый  медведь,  который живет здесь уже много лет,  -  его  часто видят  в
ущелье.  Три  раза  зимой  его берлогу  облагали охотники, но он всякий  раз
уходил  - он очень  стар и хитер. Тури даже один  раз стрелял  в него,  а он
только  покачал  головой и  посмотрел хитрыми, маленькими  глазками, так как
знал, что  обыкновенная пуля его не убьет. Убить его может только серебряная
пуля,  отлитая  в  ночь под воскресенье возле кладбища. Это потому, что  его
любят ульдры.
     - Ульдры?
     Разве я  не знаю  ульдров, маленький народец, который живет под землей?
Когда  медведь зимою  спит, ульдры приносят ему ночью пищу  -  ведь  ни один
зверь не может  проспать всю зиму без еды. И Тури засмеялся.  Медвежий закон
запрещает убивать людей. Если медведь  нарушает этот закон, ульдры перестают
его кормить, и он  зимой не  спит. Медведь  не так коварен  и вероломен, как
волк.  У  медведя сила  двенадцати человек  и хитрость  одного, у  волка  же
хитрость  двенадцати человек, а  сила -  одного. Медведь любит честный  бой.
Того, кто с ним встречается и говорит: "Подходи, давай бороться,  я  тебя не
боюсь!" - медведь только сбивает  с ног  и уходит,  не  причинив ему  вреда.
Медведь никогда не нападает на  женщину - ей надо  только показать  ему, что
она женщина, а не мужчина.
     Я спросил Тури, видел ли он когда-нибудь ульдров.
     Нет, он их не  видел, a его жена их видела, и дети их часто видят. Зато
он слышал, как они ходят под землей. Ходят они ночью, потому  что днем спят,
так как  при  дневном  свете  они ничего не видят.  Если лапландцы  случайно
ставят  чум над тем местом, где живут ульдры, те подают  им  знак, чтобы они
шли дальше. Ульдры  никому не причиняют зла, пока им не мешают. Если  же  их
потревожат,  они   рассыпают  по  мху  порошок,  от  которого  олени  гибнут
десятками. Бывали  случаи,  когда  они  утаскивали  из  люльки  лапландского
ребенка  и  клали на  его место  своего  собственного. Лица их детей  сплошь
покрыты  черными волосами,  а во  рту  у них длинные острые  зубы. Некоторые
говорят,  что в  таком случае надо  стегать  их  ребенка розгами  из горящих
березовых прутьев  -  мать-ульдра  не  выдержит  его  крика и вернет  твоего
ребенка,  а  своего  заберет.  Другие  говорят,  что  с ее  ребенком следует
обходиться  так же  хорошо,  как  со своим,  и мать-ульдра из  благодарности
вернет твоего ребенка.
     Тут среди женщин поднялся оживленный спор, какой способ лучше, и матери
с тревогой крепче прижимали младенцев к груди.
     Злейший враг лапландцев - это волк. Он не осмеливается открыто нападать
на стадо оленей, а стоит совсем  тихо,  чтобы ветер донес до  них его запах.
Почуяв волка,  олени в страхе разбегаются, и волк  режет их поодиночке, иной
раз по десятку в ночь. Бог  создал всех животных,  кроме волка, порожденного
дьяволом.  Если  у  человека  на  совести  кровь  другого  человека и он  не
признается  и своей вине, дьявол превращает его в волка. Волк  может усыпить
лапландцев, сторожащих ночью  стадо, - для этою ему достаточно посмотреть на
них  из  темноты своими сверкающими глазами. Обыкновенной  пулей волка можно
убить,  только  если перед этим  сходишь  с ней в  церковь  два  воскресенья
подряд.  А лучше  всего - обогнать его  на лыжах по мягкому снегу и  ударить
палкой по носу. Тут он перевернется на спину и сразу сдохнет. Тури сам  убил
этим способом не один десяток волков,  только однажды он  промахнулся и волк
укусил  его за  ногу.  (Тут  он  показал мне страшные рубцы.) Прошлой  зимой
одного лапландца  укусил волк,  который  уже упал на спину и умирал. Человек
потерял так много крови,  что заснул в снегу, и на следующий день его  нашли
замерзшим рядом с мертвым волком. А есть  еще  росомаха,  которая вцепляется
оленю в горло, как раз у главной жилы, и висит,  пока олень, пробежав  много
миль, не падает  от потери крови. Еще есть орел, который утаскивает в когтях
новорожденных оленят, если  матка  отлучится хоть на  минуту.  Если же олень
отобьется от стада, его задерет  рысь, которая подкрадывается к добыче тихо,
точно кошка.
     Тури сказал,  что не  понимает, как лапландцы умудрялись сохранять свои
стада в те времена, когда они еще не заключили союз с собаками. Тогда собаки
охотились на  оленя  вместе с волками.  Только собаки  умнее  всех  зверей и
поняли, что  им выгоднее  дружить с  лапландцами, а не  с  волками. И собаки
предложили лапландцам свою службу, поставив такие условия: при жизни  с ними
будут обходиться, как с друзьями, а когда их жизнь будет подходить  к концу,
то хозяин будет  их вешать. Вот почему и по сей день лапландцы вешают собак,
когда  они состарятся и не  могут больше работать, а  также и  новорожденных
щенят,  которых приходится убивать из-за недостатка  корма. Собаки  лишились
дара речи, когда его  обрел человек,  но  они понимают  каждое  твое  слово.
Прежде  все  звери могли  говорить,  как и  цветы,  деревья, камни,  которые
созданы тем же богом,  что  и  человек.  Поэтому  люди  должны  быть добры к
животным, а  со  всеми  неодушевленными  предметами  следует обходиться так,
словно те могут видеть  и слышать. В день Страшного суда бог сначала вызовет
животных, чтобы они могли свидетельствовать  против покойника. А уж после он
выслушает людей.
     Я спросил у Тури, есть ли в их краях стало, - я так много слышал  о них
в детстве, что готов отдать что угодно, лишь бы посмотреть на одного из этих
великанов-людоедов.
     -  Сохрани  бог!  -  сказал Тури со страхом.  - Река,  через которую ты
завтра будешь переправляться, до сих пор называется рекой Стало,  потому что
там некогда жил старый людоед со своей  женой-колдуньей. У них на  двоих был
лишь один глаз, и они постоянно ссорились, кому он должен принадлежать и кто
из них должен видеть.  Они всегда съедали своих  собственных детей, но ели и
лапландских  детей,  когда  им  удавалось  их  поймать.  Стало говорил,  что
лапландские дети вкуснее, так как его отродье слишком пахнет серой. Однажды,
когда они ехали по озеру на санках, запряженных двенадцатью волками, они, по
обыкновению,  затеяли  ссору из-за глаза, и стало впал  в такую ярость,  что
пробил дырку