отцу с печатью молчания на устах".
     Я  погладил  большую  голову  Волка,  но  мои  онемевшие  руки  уже  не
чувствовали прикосновения его мягкой шерсти.
     Когда  я  наклонился  для прощального поцелуя,  в его  глазах  вспыхнул
внезапный страх, он испуганно  отпрянул назад и  уполз на  свой  коврик  под
столом. Я позвал его, но он не пришел. Я знал, что это означает.  Я и раньше
видел такие вещи, но я думал, что у меня еще есть  день или два. Я  встал  и
попробовал подойти  к окну, чтобы  вдохнуть свежего  воздуха, но ноги мне не
повиновались, и я вновь  опустился в кресло. Я обвел взглядом старую  башню.
Кругом  было  темно  и тихо, но мне показалось, что я слышу,  как  Артемида,
суровая  богиня, достает из  колчана быструю стрелу,  готовясь  поднять лук.
Невидимая рука дотронулась до моего плеча. Дрожь  прошла у меня по телу. Мне
казалось,  что я  падаю  в  обморок,  но я не чувствовал боли  и моя  голова
оставалась ясной.
     "Добро  пожаловать,  повелительница! Я  слышал ночью  стук копыт вашего
вороного коня. Вы выиграли скачку, так как я вижу ваш темный лик, склоненный
надо мной. Вы не  чужая  мне - мы часто встречались с тех пор, как  стояли у
одной и той же кровати в палате Святой Клары. Тогда  я называл вас злобной и
жестокой, сравнивал  с палачом, радующимся  долгим мукам своей  жертвы. В ту
пору я еще  не знал Жизнь  так хорошо, как я  ее знаю теперь. Теперь я знаю,
что вы милосерднее, чем она, то,  что вы берете одной рукой, вы  возвращаете
другой. Теперь  я знаю, что  Жизнь,  а  не вы,  порождала ужас в этих широко
раскрытых глазах и напрягала мышцы этой тяжко вздымающейся груди, отвоевывая
еще один вздох, еще одну минуту мучений. Я же не стану бороться с вами. Если
бы вы пришли за мной в дни моей  молодости, я  не сказал бы так. Тогда я был
полон жизни и отчаянно защищался бы, отвечая ударом на удар. Теперь я устал,
мои глаза  потускнели,  тело ослабело, а  сердце  измучилось, - мне остается
только разум, а  он  говорит, что бороться  нет смысла.  Поэтому я буду тихо
сидеть в своем кресле и предоставлю вам делать то, что вы должны делать. Мне
любопытно  посмотреть, как  вы за это  приметесь,  - я всегда  интересовался
психологией.  Предупреждаю вас, что я скроен из прочного материала  -  бейте
сильнее, иначе  вы  можете вновь не достичь цели, как это  уже несколько раз
случалось, если я не ошибаюсь.  Надеюсь,  повелительница, что вы не  затаили
против меня зла. Боюсь, я доставлял вам много хлопот тогда,  на авеню Вилье.
Но я не так смел, как притворяюсь, и был  бы бесконечно признателен, если бы
вы дали мне  две-три  капли  своего  напитка  вечного  сна  перед  тем,  как
приступите к делу".
     "Я  это делаю всегда, и ты должен был бы это знать, ведь ты часто видел
меня за работой. Может быть, ты хочешь послать за священником, пока еще есть
время? При моем приближении обычно посылают за священником".
     "К  чему?  Священник  сейчас ничем  не  может мне  помочь.  Мне  поздно
раскаиваться, ему еще  рано меня проклинать, а для  вас  это,  наверное,  не
имеет значения".
     "Мне все равно. Хорошие и плохие люди для меня одинаковы".
     "К чему призывать  священника, который скажет мне только, что я родился
во грехе,  что  мои мысли и  деяния  запятнаны грехом, что я  должен во всем
раскаяться, от всего отречься. А я лишь в немногом раскаиваюсь и  ни от чего
не  отрекаюсь.  Я жил,  руководствуясь моим инстинктом,  и я считаю, что мой
инстинкт  был  здравым.  Я  наделал  достаточно  глупостей,  когда   пытался
полагаться на разум. Виноват был мой разум, и я уже понес наказание. Я хотел
бы поблагодарить  тех, кто был добр ко мне.  Врагов у меня было мало - почти
все это  были врачи, и  они не причинили мне  особого  зла:  я все равно шел
своим путем. Я хотел бы  попросить прощения у тех, кому я причинил боль. Вот
и  все, а остальное касается бога и меня, но не священника, за которым  я не
признаю права меня судить".
     "Я  не люблю  ваших  священников.  Это они научили  людей бояться моего
приближения, запугав их вечностью  и адским огнем. Это они сорвали  крылья с
моих плеч, обезобразили мое ласковое лицо и, превратив меня в отвратительный
скелет, заставили  по-воровски красться  из дома в дом  с  косой  в руках  и
танцевать Danse Macabre[104] на стенах их монастырей рука об руку со святыми
и грешниками. А я не имею никакого отношения  ни к их небу, ни к их аду. Я -
закон природы".
     "Вчера я  слышал  в саду  песню иволги,  а на заходе  солнца  прилетела
малиновка и пела под моим окном. Услышу ли я их когда-нибудь?"
     "Там, где есть ангелы, там есть и птицы".
     "Я хотел  бы, чтобы дружеский голос еще  раз прочитал мне  вслух диалог
Платона о бессмертии души".
     "Голос был смертен, но слова бессмертны. И ты их услышишь вновь".
     "Услышу ли я когда-нибудь вновь моцартовский реквием, и  творения моего
любимого Шуберта, и титанические аккорды Бетховена?"
     "Все, что ты слышал, было лишь эхом, доносящимся с небес".
     "Я готов. Наноси удар, друг!"
     "Я не буду этого делать. Я навею на тебя сон".
     "А буду ли я видеть сны?"
     "Да, все вообще сон".
     "Проснусь ли я?"
     Ответа не было.
     "Кто  ты,  прекрасный юноша? Ты Гипнос, ангел сна?"  Он стоял  рядом со
мной, задумчивый и прекрасный, как Гений Любви, с венком на кудрях.
     "Я его брат, рожденный той же  Матерью  Ночью. Мое имя Танатос. Я ангел
смерти. Это твоя жизнь гаснет с факелом, на который я наступил".
     Мне  снился старик,  который устало брел по пустынной дороге. Иногда он
падал на колени, не в силах идти дальше, ожидая, что кто-то укажет ему путь.
Леса и поля, реки и озера уже лежали у его ног, а вскоре и увенчанные снегом
горы  исчезли  в  тумане уходящей вниз земли. Вперед  и  выше  вел его путь.
Гонимые   бурей  тучи   подхватили  его  на  мощные   плечи  и   понесли   с
головокружительной быстротой по бесконечности, мерцающие звезды вели его все
ближе и ближе к  стране, где нет ночи и  смерти.  Наконец  он очутился перед
небесными вратами.
     Их створки  были  закрыты.  Вечность,  день  или  мгновение  провел  он
коленопреклоненно  у  порога,  надеясь, вопреки  надежде, что  его  впустят.
Вдруг,  движимые  невидимыми  руками,  огромные  врата  распахнулись,  чтобы
пропустить  парящую в  воздухе  фигуру  с  крыльями  ангела и лицом  спящего
ребенка.   Путник  быстро  вскочил  на  ноги  и   с   поспешностью  отчаяния
проскользнул между створками, когда они уже смыкались перед ним.
     - Кто ты, дерзкий, что вторгаешься сюда? - послышался суровый голос.
     Передо мной  стоял высокий старец в белом  одеянии  с золотым  ключом в
руках.
     - Ключарь небесных врат, святой Петр, молю тебя, позволь мне остаться!
     Святой Петр бросил  взгляд на мои бумаги, на жалкий отчет о моей земной
жизни.
     -  Плохо!  - сказал  святой Петр.  - Очень плохо!  Как  ты попал  сюда?
Наверное, какая-то ошибка!..
     Он  внезапно  умолк,  так как перед  нами  опустился ангелочек-вестник.
Сложив  пурпурные  крылышки,  он  поправил  короткую  тунику,  сотканную  из
паутинок и розовых лепестков,  окропленных росой, розовые ножки были обуты в
золотые  сандалии. Кудрявую головку  украшала сдвинутая набекрень шапочка из
тюльпанов  и ландышей.  В  его  глазах играл  солнечный свет,  а на губах  -
радость. В руках оп держал сверкающие скрижали, которые с важным видом подал
святому Петру.
     - Вот они всегда обращаются ко мне, когда попадают в трудное положение!
-  заворчал святой  Петр.  - Когда все  ладится,  они  никакого  внимания не
обращают на мои  предостережения.  Скажи им, что я  сейчас приду.  Пусть без
меня не отвечают ни на какие вопросы.
     Ангел  приложил   розовый  пальчик  к  шапочке  из  тюльпанов,  раскрыл
пурпурные крылышки и улетел, напевая, как птица.
     Святой Петр  растерянно и  пристально посмотрел на меня. Повернувшись к
пожилому архангелу,  который,  опершись на сверкающий меч, стоял на  посту у
золотой завесы, он сказал, указывая на меня:
     - Пусть постоит здесь до моего возвращения. Он смел, хитер и вкрадчив -
смотри не разговорись с  ним! У  вас  у всех  есть свои слабости, и твоя мне
известна. А в этой душе есть что-то не совсем обычное, -  не понимаю, как он
вообще сюда попал. Кто знает, не принадлежит ли он к той шайке, которая тебя
одурачила  и склонила последовать  за  Люцифером? Будь бдительным,  молчи  и
бодрствуй!
     Он ушел. Я поглядел на пожилого архангела, а пожилой  архангел поглядел
на меня. Я рассудил, что  заговаривать  мне с ним не  следует, но  продолжал
исподтишка  посматривать  на  него. Вскоре  он  отстегнул  меч  и  осторожно
прислонил  его к колонне  из  ляпис-лазури.  На его лице  отразилось большое
облегчение.  Его морщинистое лицо было таким кротким, а глаза лучились такой
добротой, что весь мой страх исчез.
     - Досточтимый  архангел!  - робко спросил я.  -  Долго  ли мне придется
ждать святого Петра?
     - Я слышал трубные звуки в зале суда,  -  сказал архангел. -  Там судят
двух кардиналов, которые только что послали за святым Петром, в надежде, что
он  поможет  им  оправдаться. Мне кажется, тебе  придется  ждать недолго,  -
добавил  он,  усмехнувшись. -  Обычно  даже  святому Игнатию, самому хитрому
небесному адвокату, не удается протащить их.  Прокурор не менее красноречив.
Он был монахом по имени Савонарола, которого сожгли на костре.
     - Но высший судия - бог, а не человек, - сказал я, - а бог милостив.
     - Да, высший судья - бог, и бог  милостив! - повторил архангел. - Но он
правит  бесчисленными  мирами, куда  более  великолепными  и  богатыми,  чем
полузабытая звездочка, с которой явились сюда они.
     Архангел схватил меня за руку и  подвел к  открытой арке. С  изумлением
увидел  я  тысячи  сверкающих звезд и  планет, исполненных  жизни  и  света,
совершающих предначертанный им путь в пространстве.
     -  Видишь  вон ту крохотную искорку,  тусклую,  как  огонек  догорающей
сальной свечки? Это тот  мир, откуда пришли эти люди -  ползучие муравьи  на
комке глины.
     - Бог создал их мир и создал их, - ответил я.
     - Да, бог создал их  мир. Он приказал Солнцу  растопить замерзшие недра
их  земли. Он наделил эту землю реками  и морями, одел ее грубую поверхность
лесами и  полями, заселил  милым зверьем.  Земля была прекрасна, и  все  шло
хорошо. Потом, в последний день, он сотворил человека. Может, было бы лучше,
если  бы  он почил от  дел своих  за  день  до  создания человека, а  не  на
следующий день!  Наверное,  ты знаешь, как  это  произошло. Однажды  древняя
обезьяна,  разъяренная голодом, принялась корявыми руками  мастерить оружие,
чтобы  убивать  других  животных.  Как  могли  семидюймовые клыки  махайрода
противостоять ее  заостренным  кремням, более острым, чем  зубы  саблезубого
тигра?  Что могли  поделать  серповидные когти пещерного  медведя против  ее
древесного  сука,  усаженного  шипами,  колышками  и   острыми,  как   ножи,
раковинами? Как могла их дикая сила противостоять ее хитрости, ее силкам, ее
ловушкам? Так возник  жестокий протантроп, убивающий и друзей и врагов, ужас
всего сущего, сатана среди зверей. Распрямив спину над грудами своих  жертв,
он  воздвиг свое  запятнанное  кровью  победное знамя над  миром  животных и
провозгласил себя венцом творения.  Естественный отбор выпрямил  его лицевой
угол,  расширил  вместилище его  мозга.  Его  гневное  и  испуганное рычание
обогащалось  звуками,  превращалось  в слова. Он приручил огонь.  И медленно
эволюционировал  в  человека. Его детеныши  высасывали кровь из парного мяса
убитых им животных,  и дрались  между собой, как голодные волчата, за кости,
которые  он разгрызал своими могучими челюстями и разбрасывал по пещере. Так
они вырастали такими же сильными и дикими,  как и  он,  жадными  до  добычи,
готовыми напасть на любое  живое существо  и пожрать его, будь  это даже  их
молочные братья. Лес  содрогался при их  приближении, и  в зверях укоренился
ужас перед  человеком. Вскоре опьяненные жаждой убийства  люди стали убивать
друг друга каменными топорами. Началась кровавая война, которая не кончилась
и поныне. Гнев сверкнул в  очах бога; он раскаялся, что создал их, и сказал:
"Истреблю  с  лица земли  человеков, ибо растленны  они  и  наполнили  землю
злодеяниями". И он повелел, чтобы разверзлись все источники великой бездны и
отворились  окна  небесные,  дабы  поглотить  людей  и  землю,  которую  они
осквернили кровавыми преступлениями.  Ах! Если бы  он утопил их всех!  Но  в
своем  милосердии  он  повелел их миру вновь вынырнуть омытым чистыми водами
потопа.  Однако проклятие по-прежнему  таилось в  семени  той горсти  людей,
которой он позволил спастись в ковчеге. Снова начались убийства, развязалась
бесконечная война. Бог взирал на это с безграничным долготерпением, не желал
карать,  до конца готовый прощать. Он даже послал своего сына в злобный мир,
чтобы научить людей кротости и любви. Он молился за  них, но ты  знаешь, что
они  с ним сделали. Бросив вызов  небесам, они  вскоре предали весь свой мир
адскому  пламени.  С  сатанинской сноровкой  они создавали все новое оружие,
чтобы  убивать друг  друга.  Они обрушивали  смерть  с неба  на жилища,  они
отравляли животворящий воздух испарениями ада. Рев их  битв сотрясает всю их
землю.  Когда небо окутано покровом ночи,  мы отсюда видим, что даже свет их
звезды  стал  красным, как кровь,  и мы слышим  стоны  их  раненых. Один  из
ангелов, стоящих у  престола  Божия,  говорил мне,  что  каждое  утро  глаза
мадонны красны от слез, а рана в боку ее сына вновь кровоточит.
     -  Но  как же бог  - ведь  он бог  милосердия  - позволяет  этим  мукам
длиться? - спросил я. - Как может он спокойно слушать эти крики боли?
     Пожилой архангел  боязливо осмотрелся,  не услышит  ли  кто-нибудь  его
ответа.
     - Бог стар, и  сердце  его  устало,  - прошептал  он,  словно  страшась
собственных  слов. -Его приближенные полны такой  бесконечной любви к  нему,
что  не  решаются  нарушать его покой и не говорят ему об  этих  бесконечных
ужасах  и  страданиях.  Часто  он  просыпается  от  своей тяжелой  дремоты и
спрашивает, что вызывает оглушающий гром, доносящиеся до его ушей, и вспышки
зловещего света, пронизывающие  ночь. А приближенные  отвечают, что грохот -
это голос его собственных туч, а свет - это вспышки его собственных  молний.
И он снова смыкает усталые веки.
     -  Так лучше, достопочтенный  архангел, так  лучше!  Если бы  его глаза
увидели то, что видели мои, и его уши услышали то, что слышали мои, он вновь
раскаялся бы, что создал людей. Вновь он повелел бы разверзнуться источникам
глубин и уничтожить людей. На  этот раз  он утопил  бы их  всех и в  ковчеге
оставил одних животных.
     - Бойся гнева Господня!
     - Я не  боюсь бога. Но я  боюсь  тех, кто некогда были  людьми: суровых
пророков, отцов церкви, святого Петра, который строгим голосом  приказал мне
ждать здесь его возвращения.
     - Я сам немного боюсь святого Петра,  - признался престарелый архангел.
- Ты слышал, как он упрекнул меня за то, что я дал себя прельстить Люциферу?
Сам  бог меня простил и позволил мне вернуться на небо. А разве  святой Петр
не знает, что  простить - значит, забыть!  Ты  прав, пророки суровы.  Но они
справедливы, они просвещены  богом  и говорят  его  голосом. Отцы же  церкви
могут лишь читать мысли других людей в тусклом свете смертных глаз, и потому
их голоса - человеческие голоса.
     - Ни один человек не знает другого. Как могут  они судить  то, чего они
не  знают  и не  понимают?  Я хотел бы,  чтобы  среди моих судей  был святой
Франциск. Я любил его всю жизнь, а он знает и понимает меня.
     - Святой Франциск никогда никого не судил,  он  только прощал,  как сам
Христос,  который вложил свою руку в его руку,  как будто они братья. Святой
Франциск редко  появляется в зале суда, там, где ты будешь вскоре стоять. Да
его там  и  не очень любят. Многие  мученики и святые завидуют его священным
стигматам,  и не  один небесный вельможа  чувствует  себя  неловко  в  своем
сверкающем одеянии,  осыпанном золотом и  драгоценными камнями,  когда среди
них  появляется il Poverello в рваной  сутане, превратившейся в лохмотья  от
долгой носки. Мадонна штопает ее и ставит на нее заплатки; она  считает, что
дарить ему новую не имеет смысла, он все равно ее кому-нибудь отдаст!
     - Если  бы я  только мог  его  увидеть! Я  задал бы ему вопрос, который
задавал  себе  всю жизнь. Наверное,  ответа не знает  никто, кроме него. Но,
может  быть,  ты мне  ответишь,  мудрый  старый  архангел?  Куда  идут  души
безгрешных животных? Где их рай? Я хотел бы это  знать, потому что... потому
что...
     Больше я не посмел ничего сказать.
     "В  доме  отца  моего  обителей  много",  -  сказал  Христос.  Господь,
создавший  всех  животных,  позаботился и об  этом. Небеса велики и  вместят
всех...
     - Слушай!  -  прошептал старый архангел  и  указал на открытую  арку. -
Слушай!
     Чудесная  мелодия арф  и детских голосов  донеслась  до  меня, когда  я
заглянул в небесные сады, напоенные ароматом неземных цветов.
     - Подними  глаза и  смотри,  -  сказал  архангел,  почтительно  склоняя
голову.
     Еще  до  того  как мои  глаза  увидели священный  бледно-золотой  нимб,
который обрамлял ее чело, мое сердце ее узнало. Каким все-таки  несравненным
художником был Сандро Боттичелли!  Она шла совсем такая, какой он ее столько
раз изображал, - юная, чистая и все же с нежной материнской заботливостью во
взоре. Ее  сопровождали  увенчанные цветами  молодые  женщины с улыбающимися
губами и девическими глазами - нескончаемая  весна! Ангелочки с пурпурными и
золотыми  крылышками поддерживали края ее  одежд, другие расстилали у ее ног
ковер из  роз. Святая  Клара,  подруга  святого  Франциска,  что-то  шепнула
Мадонне  на  ухо,  и мне даже показалось,  что  Матерь божия,  проходя мимо,
обратила взор на меня.
     - Не бойся  ничего! - шепнул архангел. - Мадонна  тебя видела, она тебя
вспомнит в своих молитвах!
     -  Святой  Петр что-то  медлит, -  сказал архангел.  -  Ему  приходится
выдерживать трудный бой против Савонаролы для спасения своих кардиналов!
     Приподняв край золотой завесы, он заглянул в галерею.
     -  Видишь вон  ту ласковую душу мужчины  в белом одеянии и с цветком за
ухом? Я часто болтаю с ним. Его здесь все любят, так он прост и детски чист.
Я подчас с удивлением наблюдаю  за  ним: он  всегда ходит  один, поднимает с
пола ангельские перышки, вяжет из них метелочки, и, когда он думает, что его
никто не видит, он наклоняется  и смахивает  звездную пыль с золотого  пола.
Он, кажется, сам не понимает, зачем он это делает. Хотел бы я знать,  кем он
был  при  жизни. Он  явился  сюда  совсем  недавно  и,  может  быть,  сумеет
рассказать тебе о последнем суде?
     Я взглянул на душу в белом одеянии - это был мой друг Арканджело Фуско,
подметальщик улиц из  квартала итальянских бедняков в Париже! То же смирение
в бесхитростных глазах, тот же цветок за ухом  - роза, которую  он рыцарским
жестом  южанина  преподнес  графине в тот день,  когда  я  привез  ее, чтобы
раздать куклы детям Сальваторе.
     -  Дорогой Арканджело  Фуско!  - сказал я,  протягивая моему  другу обе
руки. - Я всегда знал, что ты попадешь сюда!
     Он посмотрел на меня с безмятежным равнодушием, словно не узнав.
     -  Арканджело  Фуско, разве ты меня не  узнаешь?  разве  ты забыл меня?
Забыл, с какой любовью ты день в ночь ухаживал за детьми Сальваторе, когда у
них был дифтерит, как  ты продал свой праздничный костюм, чтобы заплатить за
гроб старшей девочки, которую ты так любил?
     Тень боли прошла по его лицу.
     - Я не помню.
     - О  мой  друг,  какую огромную тайну ты  мне открываешь этими словами.
Какой груз ты снимаешь с моей души! Ты не помнишь! Но почему помню я?
     - Может быть, ты не умер? Может быть, тебе только снится, что ты умер?
     - Я  всегд