ла на  фабрику,  безнадзорная Надька гуляла где-то,  а
Соню Вера,  глянув в окно,  увидела на огороде у дальнего забора.  Там росли
помидоры,  благо вокруг не  было деревьев и  ничто не мешало солнцу,  там же
частью была посажены и огурцы,  и теперь Соня полизала их.  Когда-то отец то
ли с  перепою,  то ли просто так,  от непонятного ему самому душевного зуда,
принимался за домашние дела и по нескольку дней трудился на огороде;  в один
из таких приступов хозяйственной озабоченности он прикрутил к водопроводному
крану резиновый шланг,  плохо где-то лежавший или выменянный на четвертинку.
Клумбы и ближние гряды поливали из шланга, до дальних его струя не долетала,
приходилось носить лейки и ведра.  Соня и мучилась сейчас на жаре с лейкой -
может,  мать попросила полить ее огурцы,  а может быть, надумала сама. Росла
она работящая и совестливая,  к жизни и ее заботам,  как и мать,  относилась
всерьез.   Глядя  на  Сонину  напряженную  худенькую  фигурку,   Вера  снова
почувствовала, как она любит Соню и как ей жалко среднюю сестру. Хотя Вере и
было  не  велено поднимать тяжести,  она  непременно бы  подсобила Соне,  но
сейчас,  после поездки в  город,  ей  не хотелось выходить из дома,  даже во
двор. Она крикнула в окно сестре:
     - Слушай, я лягу. Если кто ко мне придет, скажи - ее нет.
     - И Нине?
     - Ее пусти.
     - Ладно, - кивнула Соня.
     Она больше не  спросила ни  о  чем и  ничего не сказала,  полную лейку,
поблескивающую серебром,  понесла к  забору.  А  Вера  пошла в  свою  душную
комнату и,  скинув стоптанные и запыленные туфли,  легла на кровать.  Теперь
она  была недовольна собой,  никак не  могла объяснить себе,  почему она так
малодушно сбежала из  города,  почему неслась как  угорелая,  будто  за  ней
кто-то гнался,  чего боялась.  "Нервы,  что ли,  совсем у меня разошлись?  -
думала Вера.  -  Зачем я  бежала?  Зачем я  прячусь?"  Она возмущалась своим
малодушием,  она  задавала  себе  сердитые вопросы,  а  отвечать на  них  не
отвечала,  да  и  ничего не  могла бы ответить,  и  снова виделся ей Сергей,
приодетый,  в  чистенькой рубашке,  с  галстуком в жару,  шагавший,  опустив
голову,  по тротуару напротив,  и снова думала: "А он не почувствовал, что я
стою у магазина. Я как вышла на улицу, так сразу поняла, что Сергей здесь. А
он меня не почувствовал..."
     Пришла с  работы мать,  гремела чем-то  на кухне,  потом отправилась на
огород,   а  может,  стала  кормить  кур.  В  прежние  времена,  даже  самые
благополучные для Навашиных,  лежание дочери на постели без дела и днем было
бы  расценено матерью как чрезвычайное происшествие,  как явление позорное и
безнравственное.  За него следовало стегать ремнем. Если и случалось такое с
Верой,  мать сейчас же обрушивалась на нее: "Во, разлеглась! Тебе бы в нашей
деревне расти,  тебе бы  показали!  Валяйся,  валяйся,  еще мужа заведи себе
лодыря, и будете вы с ним на диванах полеживать".
     А  вот  теперь Вера лежала на  постели,  ничего не  желала делать и  не
могла.  Вернуть бы прошлое,  хоть и с руганью матери, и ругань бы эта сейчас
была сладка.
     Во  дворе или в  прихожей возник разговор,  голос матери звучал громче,
кто-то  отвечал ей  вполголоса,  но  вроде  не  Соня.  Вера  подняла голову,
прислушалась.  Или показалось? Показалось, слава богу... Однако тут же вошла
Соня и сказала:  "Тебя спрашивают". - "Меня нет! - закричала Вера. - И долго
не будет!" - "Да понимаешь, - покачала головой Соня, - мама сказала ему, что
ты тут.  Парень там один..."  -  "Какой парень?"  -  "Да как тебе сказать...
Белобрысый такой,  блондин...  а может, русый... скорее каштановый..." - "Ну
ладно, иди поливай!" - проворчала Вера.
     Соня исчезла. И тогда вошла мать, а за ней Сергей.
     - Милости просим, - кивнула Вера.
     - Вот к тебе товарищ, - сказала мать.
     Вера встала, одернула юбку.
     - Здравствуй, Вера, - сказал Сергей.
     - Здравствуй...
     Помолчали.
     - Вот, понимаешь, - сказала Вера матери, - это Сергей.
     - Очень приятно. - Мать протянула Сергею руку.
     - Сергей, - сказал Сергей.
     - Ну вот, - сказала Вера, - Сергей. А фамилию-то его я и не помню.
     - Как же так? - спросил Сергей.
     - Что-то она у меня из головы вылетела за последние месяцы.
     - Ржевцев моя фамилия, - сказал Сергей. - Совсем не трудная.
     - Точно!  -  как будто бы обрадовалась Вера и  повернулась к матери:  -
Точно,  Ржевцев. А я-то думала - то ли с рожью, то ли с ржавчиной она у него
связана.
     - Это  она  шутит,  -  сказала мать  Сергею,  улыбнувшись извинительно,
робко. - От нервов у нее. Она вас все ждала...
     - Будто мне и ждать больше некого!
     - Зачем ты так? - расстроилась мать.
     - Зачем? - сказала Вера. - Это я от радости.
     - Нехорошо так.  -  Мать сердилась,  но  и  жалела при этом и  дочь,  и
Сергея. - Если я мешаю, так я уйду.
     - Твое дело,  -  сказала Вера.  Потом добавила:  -  Никто тут никому не
мешает.
     Она замолчала, видела, что Сергей смутился и не знает, как ему быть, он
вообще говорун был не из важных, а теперь ее атака, видимо, выбила из головы
Сергея все приготовленные им слова.  Вера и сама растерялась, хоть вспоминай
вслух припевку:  "Здравствуй,  милая моя,  я тебя дождался...", - дождалась,
точно, а дальше что? Мать даже после обидного вопроса следователя ни разу не
завела разговора о Сергее,  удивив Веру неожиданной деликатностью, но теперь
ее присутствие смущало Веру,  и мать это, наверное, поняла. Но в то же время
Вере хотелось,  чтобы мать ушла не  сразу,  чтобы прежде Сергей каким-нибудь
словом,  пусть неловким,  показал бы матери,  что его отношение к  ее дочери
серьезное, что он не чужой в их семье.
     - Пойду я, - сказала мать как бы самой себе.
     - Жалко,  Настасья Степановна, - спохватился Сергей, - что знакомство у
нас с вами происходит такое невеселое...
     - Я тут,  в огороде,  буду с Соней, дела у нас там, - сказала мать и на
секунду остановилась,  словно бы  давая ему понять,  что не  по  ее  вине не
получается знакомство и  что  в  случае  нужды  ее  можно  будет  кликнуть с
огорода.
     - На  огороде так на огороде,  -  сказала Вера торопливо,  выпроваживая
мать.  Последние слова Сергея ее не обрадовали,  а,  напротив,  насторожили.
Отчего же,  считал он,  знакомство получалось невеселым: оттого ли, что она,
Вера,  встретила его нынче неприветливо,  или оттого, что сам он, узнав о ее
беде, все обдумал не спеша и приехал, чтобы прекратить их отношения?
     Мать постояла еще немного, оглядывала Сергея, привыкала к нему, а потом
вздохнула и вышла.
     - Что ты? - сказал Сергей.
     - А  что?  -  спросила Вера с  вызовом,  подошла к окну,  стояла теперь
спиной к Сергею.
     - Зачем глаза прячешь?
     - Чегой-то  мне  прятать-то  их!  -  Вера обернулась резко,  глядела на
Сергея, губы сжав в презрении.
     - Верка! - сказал Сергей.
     Он подошел к ней, обнял ее, стал целовать ее и что-то ей говорил, а она
уже не слышала его слов, и что они значили, было ей неважно, она прижалась к
нему,  повторяла:  "Сережка,  Сережка!" - и смеялась, и плакала, гладила ему
руки,  и все, что передумала она в последние, горькие дни о Сергее, все, что
ее мучило и злило,  все,  что тлело надеждой и распухало в гордыне,  все это
улетело сейчас легким облаком и растаяло вдалеке.
     - Ты все знаешь, да? Знаешь?
     - Знаю.
     - Ты мне веришь? Скажи - веришь?
     - Верю.
     - Не бросишь меня теперь? Не прогонишь?
     - Что ты...
     - Спасибо,  Сереж,  спасибо,  милый,  - говорила Вера с нежностью и все
глядела в серые Сережины глаза,  не могла утолить жажду.  - Кушать хочешь? -
спросила вдруг Вера. - А то, может, голодный?
     - Нет, - сказал Сергей.
     - Я бы скоро приготовила.
     - Правда, не надо.
     - Когда ты вернулся?
     - Вчера вечером.  Задержали нас.  Я уж хотел уехать,  да нельзя -  я за
бригадира.
     - Все время, что ли, у тебя работа будет в разъездах?
     - Пока в  разъездах.  Но  работа неплохая.  А  потом еще на кого-нибудь
выучусь, поступлю в вечерний техникум. Или заочный.
     - Лучше уж на одном месте. Где твой дом, там и работать.
     - Пока холостой, можно... - сказал Сергей и замолчал.
     - Ну да, ты же холостой, - кивнула Вера.
     Опять она вспомнила сегодняшнюю суету районной столицы,  себя на пороге
галантерейного магазина и Сергея напротив,  в толпе, под липами, дурманящими
в  последние дни голову медовым запахом,  и снова,  размыв минутную радость,
вернулось отчаяние, безысходное и оттого властное.
     - Ты был сегодня в городе?
     - Был.
     - И по Московской улице шел?
     - Шел.
     - И меня не заметил?
     - Ты была в городе?
     - Да, была - сказала Вера. - И тебя видела.
     - Почему же ты не подошла ко мне? Хоть бы окликнула...
     - А потому,  -  в Верином голосе звучала обида, - а потому, что я сразу
почувствовала,  что ты  рядом,  а  ты  не  только не  увидел меня,  но и  не
почувствовал, что я здесь.
     - Ну, и что?
     - Как что? - возмутилась Вера.
     - Ну, подошла бы...
     - Что же мне подходить к тебе, если ты меня даже и не почувствовал!
     - Зря ты это...
     - Ты даже ничего не понимаешь...
     - Ну хорошо,  ну,  прости...  Шел рассеянный,  ехал к  тебе,  а тут,  в
городе, мне все рассказали...
     - Хоть бы поглядел в мою сторону...
     - Что-то кольнуло меня, а вот не поглядел.
     - Значит, ты только вчера из Чекалина?
     - Вчера.
     - Вчера?
     - Верк, что ты вбила себе в голову?
     - А может,  и не вчера?  Может,  в тот самый день,  как ты и обещал? Но
узнал  обо  всем,  да  затаился,  перепугался и  вот  только  теперь надумал
показаться...
     - Раньше ты мне верила...
     - Раньше и ты мне верил...
     - Для меня в тебе ничего не изменилось.
     - Ах,  так?!  Значит, ничего не изменилось? Значит, со мной ничего и не
произошло?  Так,  пустяк?..  Я-то надеялась:  вот Сергей приедет -  он сразу
отплатит этим четверым...
     - Я  и  приехал.   Надо  -  так  и  отплачу...  Но  прежде  нужно  было
посоветоваться с тобой...
     - Мог бы обойтись и без советов!
     - Зря ты так...
     Она и сама подумала,  что она зря распаляет себя, Сергей-то здесь в чем
виноват?  Но  подумала так на  мгновение и  тут же  устранила примирительную
мысль,  загнала ее в дальний уголок души, рассудила: а то как же не виноват!
Если бы Сергей приехал вовремя,  если бы оставил свои столбы в Чекалине,  не
было бы у нее нужды ходить на вечеринки,  искать развлечений, и не стряслось
бы с ней беды, да вдобавок ко всему сегодня в городе он опять же предал ее -
не увидел,  не почувствовал ее,  не побежал за ней.  Гневная,  взволнованная
стояла теперь Вера перед Сергеем, была готова выгнать его - и уж навсегда, в
эти секунды она не помнила о  своих горьких думах в  последние дни,  о своих
страхах и  надеждах,  она на самом деле могла выгнать Сергея,  а  как бы все
пошло дальше,  ее сейчас не интересовало. Она бы тут же выгнала его, если бы
заметила,  что слова ее  вызвали раздражение Сергея,  если бы он высказал ей
свою обиду, если бы губы его покривились, но Сергей стоял неожиданно робкий,
подавленный, как будто бы он пришел к ней просить прощения и уже не надеялся
это прощение вымолить. Внезапная Верина ненависть к Сергею стала утихать, но
утихнуть совсем не смогла.
     - Я отплачу, если хочешь, - сказал Сергей. - Но надо, чтоб был суд.
     - Суд...
     - Не  считай меня трусом.  Или считай кем хочешь...  Но пойми,  что суд
лучше всего...
     - А если не пойму?
     - Поймешь...
     - Ну хорошо. Суд - значит, суд...
     И  ведь она уже смирилась с  мыслью о неизбежности следствия и суда как
пусть  мучительного,  но  единственного,  из-за  болезни матери,  выхода  из
нынешнего своего положения.  Еще вчера,  думая о встрече с Сергеем, она и не
собиралась просить его о мести четверым парням, напротив, она хотела уберечь
Сергея от какого-либо безрассудного поступка.  Сейчас же она упрямо и даже с
вызовом упрекала его в нежелании рисковать ради нее, понимала, что упреки ее
имеют одну цель -  получить от Сергея доказательства его любви к ней и того,
что любовь его осталась прежней,  и это было нехорошо, противно, но поделать
с  собой она  ничего не  могла,  дурное,  ненасытное чувство забрало Веру  и
командовало ею.
     - Не мог я вернуться раньше, - сказал Сергей.
     - Значит, для тебя во мне ничего не изменилось?
     - Ничего...
     - А если бы во мне...  от этого...  от всего... остался ребенок? Что бы
тогда сказал?
     - То же бы и сказал.
     - А если он и остался?
     - Слушай,  знаешь что,  я  вот тебе что хотел сказать...  -  Тут Сергей
замолчал,  а Вера,  взглянув на него,  заметила,  что он волнуется. - Знаешь
что... Мы этого с тобой не обсуждали... Но давай, как только тебе исполнится
восемнадцать, поженимся. А? Если ты согласна... Я серьезно...
     Она  и  сама видела,  что последние слова Сергея были самыми что ни  на
есть серьезными,  и  дались они ему тяжело,  это она тоже видела,  он  долго
готовился произнести их и вот как будто бы свалил ношу с плеч.
     - Я ведь тебя люблю,  -  сказал Сергей. - Я по тебе соскучился, ты и не
поймешь, как...
     - А я не соскучилась!.. Сережка!..
     Она шагнула к  Сергею,  и прижалась к нему,  и опять обо всем забыла на
мгновение, - ничего и не случалось в доме Колокольникова, не переломилась ее
судьба,  а было одно -  она ждала Сергея,  скучала по нему, тосковала по его
словам и  ласкам,  лишь в  этом была ее жизнь,  и теперь в жарком порыве она
желала снова  стать  его  женой,  она  ничего не  боялась,  ничто бы  ее  не
остановило,  не пугало ее и то, что в комнату ненароком могли заглянуть мать
или сестры,  и не потому,  что она потеряла стыд,  - просто для нее не стало
никаких людей на земле, а любовь Сергея была ей теперь необходима, она могла
бы принести ей очищение,  она могла вернуть ей ее прежнюю жизнь, она вернула
бы ей Сергея. Вера ласкала Сергея, ерошила ему волосы, целовала его, шептала
какие-то слова и слышала знакомые слова в ответ, но вдруг она почувствовала,
что  Сергей целует ее  не  так,  как  целовала она его и  как целовал он  ее
прежде.
     Она отступила на шаг.
     - Ты брезгуешь мной?..
     - Верка...
     - Ты все мне врал!
     - Верка...
     - Значит, ты не веришь мне и не простил меня!
     - Зачем ты так?
     - Уходи - и навсегда! Знать я тебя не знаю и видеть больше не хочу.
     - Верк, - сказал Сергей твердо, - ведь я и уйду.
     - Уходи! Беги! Брезгуешь мной... Проживем без таких знакомых!
     - Ладно,  -  сказал Сергей.  - Извини, что не угодил. Если будет нужда,
позови.
     И  ушел.  Дверью не хлопнул,  а  так,  в  сердцах,  с той стороны резко
толкнул ее,  затворил темницу,  вылетел ясный сокол в  чистое небо,  оставил
одну,  горемычную. Вера упала на кровать, заплакала; кончить бы ей все разом
и  просто,  но мысль о матери и сестрах держала ее в жизни,  не было бы этой
заботы - все полетело бы в никуда.


        "11"

     Следователь Виктор Сергеевич Шаталов кроме  никольского дела  занимался
еще  и  дракой,  случившейся полтора месяца назад  возле  клуба  стекольного
завода.
     И там история была с подростками,  впрочем,  как и все истории, которые
Виктор Сергеевич должен был расследовать по долгу службы.
     Виктор Сергеевич был коренной москвич и сейчас жил в Москве,  но каждый
день  поутру  отправлялся за  тридцать километров от  дома  на  электричке с
платформы Каланчевской. Случилось так, что после окончания университета, - а
учился он  в  старом здании на  Моховой,  -  его распределили в  пригородную
районную столицу,  юристом на  экскаваторный завод.  Там  он  проработал два
года,  из Витьки превратился в Виктора Сергеевича,  уважаемого товарища,  но
обязательные финансовые дела,  собесовские тяжбы, жилищные хлопоты наскучили
ему, не подходил он к ним.
     И тут один из новых приятелей поманил его пойти следователем в районную
прокуратуру.  Не  то  чтобы мерещились Шаталову на  новой службе рискованные
приключения,  на манер приключений героев Агаты Кристи и Сименона,  но он не
отказался бы и от них.  Однако же выпадали приключения редко,  да и чересчур
запутанные детективные клубки тоже доставались ему  не  часто.  Дело Шаталов
имел  с  подростками,  а  их  проступки и  преступления совершались обычно в
пьяном  виде  или  по  глупости,  в  состоянии бесшабашной лихости,  и  улик
"подопечные" Виктора Сергеевича оставляли после себя достаточно.  Но  как-то
потихоньку выяснилось,  что  интереснее распутывания детективных клубков ему
было возиться с  ребятами,  которые могли стать преступниками или  уже стали
ими по случаю,  возиться с  ними и возвращать их на путь праведный.  За семь
лет  работы в  прокуратуре у  него  появилось много  "крестников",  знакомые
говорили   ему,   что   он   ошибся   институтом,   следовало   поступать  в
педагогический.  Виктор Сергеевич отшучивался. Пытаясь сам для себя уяснить,
почему все именно так,  а  не иначе идет в  его жизни,  он полагал,  что его
потребность  возиться  с  ребятами  имеет,   видимо,  существенные  причины.
Наверное,  сказывалось тут и то, что сам он вырос без отца, погибшего осенью
сорок четвертого в Польше,  вырос на Большой Переяславке, известной в войну,
да и в послевоенную пору своей разбойничьей славой, и много горечи испытал в
детстве.  Сказывалось тут  и  то,  что  у  них с  Леной детей не  было и  не
предвиделось.  Виктора Сергеевича тянуло не только к забавным малолеткам, но
и  к  тем,  кто  уже  начинал считать себя взрослыми мужчинами и  женщинами.
Конечно,  Виктор Сергеевич мог работать с подростками и в Москве,  поближе к
дому,  но человек он был чрезвычайно тяжелый на подъем и так привык к своему
району, так узнал его до последней деревни, до последней проселочной дороги,
что и  думать перестал о  переводе в  Москву.  К тому же в Москве многие его
знакомые тратили по часу,  а то и по полтора на дорогу из дома в учреждение,
у  него же выходило сорок минут на электричке,  благо платформа Каланчевская
была рядом с его квартирой.
     Заявление  о   драке  возле  клуба  стекольного  завода  подали  братья
Залогины,  пролежавшие после драки в больнице один две недели, другой - три.
Они  просили  наказать своих  обидчиков и  заставить их  уплатить деньги  на
лечение.   Дело  теперь  Виктором  Сергеевичем  было  закончено,  и  по  его
соображениям судить следовало именно избитых Залогиных.
     В  клубе  вечером того  памятного дня  показывали фильм "Виниту -  друг
индейцев".  За полчаса до открытия кассы понасыпало к клубу мальчишек. И тут
появился  известный в  поселке  здоровяк Сеня  Залогин,  шестнадцати лет,  и
пожелал встать у кассы первым.  Ему возразили.  "Что?" -  удивился Залогин и
оглянулся,  скривив губы.  Ему было все равно, на ком показать свою силу, но
уж  особо не  понравился ему  в  ту  минуту его  ровесник с  Цементной улицы
Николай Матвеев.  Он давно ему не нравился,  и  не по какой-либо причине,  а
просто так. "Это ты, что ли, шипишь?" - спросил Залогин, подошел к Матвееву,
схватил его за  рубашку и  раза два крепко,  со  звуком,  приложил к  стене.
Однако Матвеев и  его  соседи вытолкали Залогина за  дверь.  "Ну  ладно?"  -
сказал им Залогин,  злой,  поспешил домой, жаловаться старшему брату. А брат
его, крепыш Залогин Алексей, слыл в поселке хулиганом и задирой, связываться
с которым никогда не советовали. Братья пришли в клуб воинственные, но и как
бы спокойные, при ясном сознании своей силы. "Вот этот и вот эти", - показал
младший  Залогин.  "Давай",  -  сказал  старший.  И  младший  принялся  бить
Матвеева, а потом приступил к делу и старший брат.
     Очередь возмутилась, с поселковой площади прибежали приятели Матвеева и
прочих обиженных,  и  драка пошла горячая,  пока ее  не прекратили взрослые.
Попало и тем и тем,  но больше Залогиным. Залогины написали бумагу с жалобой