оторую она скрывала от нее,  Веры, а может
быть,  и от самой себя? Неужели Нина любит Сергея ("Он ведь и не москвич", -
мелькнуло секундное соображение),  неужели все эти последние четыре месяца с
тех пор, как Вера познакомилась с Сергеем ("Ну да, с помощью Нины, это с ней
он приехал из Щербинки,  ну и что из этого?"), неужели все эти четыре месяца
Нина так умело скрывала свои чувства, что ни у Веры, ни у Сергея не возникло
никаких подозрений,  никаких интуитивных сигналов,  а  ведь,  несмотря на их
жаркую любовь, они с Сергеем обостренно и даже болезненно относились ко всем
движениям и  словам окружающих их людей.  Неужели Нина любит Сергея и четыре
месяца назад любила его?  Выходит,  что она,  Вера,  и  в  самом деле отбила
Сергея у подруги?  Впрочем, Нина по взбалмошности могла сочинить сегодняшние
слова и  уверить себя в их правде,  чтобы смягчить страдания,  вызванные бог
знает какой чепухой.
     То ли, это ли было причиной нынешнего взрыва или истерической вспышки -
неважно,  Вера теперь была сердита на Нину крепче,  чем в драке,  и говорила
себе,  что Нину не  простит,  ни за что не простит,  руки ей не подаст.  Все
теперь.  Еще вчера Вера любила Нину,  и утром она была ей как сестра, сейчас
же  Вера  вспоминала Нинины  глаза  во  время  стычки,  и  они  казались  ей
ненавидящими,  вражескими.  И все прежние свои отношения с Ниной Вера теперь
просматривала заново,  выискивая все  ранее  скрытое в  них,  высвечивая это
скрытое рентгеновскими лучами собственной обиды  и  раздражения.  Да,  их  в
Никольском считали неразлучными,  а  вон  как  все  обернулось.  Теперь Нина
представлялась Вере человеком дурным,  противным,  все,  что было между ними
хорошего,  забылось или же казалось ложью,  свойства Нининого характера,  на
которые прежде Вера  не  обращала внимания,  приобретали совсем иной  смысл,
распухали,  возводились в  высшую степень.  "Ах ты гадина,  ах ты стерва!" -
разъярялась Вера  и  уж  конечно  вспоминала с  моментальными прояснениями и
догадками все,  что касалось отношения Нины к Сергею:  и то, как она на него
глядела,  и  как  о  нем говорила,  и  что выспрашивала.  В  прежних Нининых
действиях и  словах Вера усматривала сейчас вред для себя,  Нинину корысть и
хитрый  маневр,  только  слепая дура  ничего не  могла  вовремя заметить!  И
сегодня, конечно, Нина вокруг пальца обвела ее со злополучной сумкой, да еще
и поиздевалась, наверное, в душе, язык свой ехидный высунула, личико у нее в
ЦУМе было,  несомненно, лисье. Это соображение еще горше расстроило Веру, ей
вдруг явились мысли о Сергее,  вдруг и он от нее скрывает что-то, - тоскливо
стало  Вере,   тоскливо  и  страшно,  глаза  ее  повлажнели,  руки  повисли,
почувствовала она,  что  в  рассуждениях своих  может  зайти далеко и  лучше
отправиться в клуб.
     И когда она пошла в клуб, горечь словно бы разбавилась целебной медовой
настойкой.  Она уже думала,  как хорошо ей будет на людях,  а  пройдя метров
сто,  уверила себя в  том,  что  Сергей и  знать ничего не  знает о  Нининых
симпатиях,  приедет через два  или  три  дня,  все  объяснит,  посмеется над
Ниниными претензиями и отгонит злые сомнения.
     Мать сидела в комнате кассира.
     - Ну вот и я,  - сказала Вера. - Дома скучно стало, я решила сходить на
танцы. Сонька там хозяйничает.
     Встала она к  окошечку кассы боком на всякий случай,  чтобы не углядела
мать ссадину на  левой щеке.  Хотела было придумать причину,  по  которой не
купила матери в  Москве обещанную обнову,  но  ничего путного не  придумала.
"Завтра ей чего-нибудь наговорю", - решила Вера.
     - Потанцуй,  -  сказала мать миролюбиво и устало.  -  Недолго гуляй-то.
Завтра тебе с утра. Я скоро домой пойду. Съездили-то хорошо?
     - Ничего...  С  Нинкой мы,  правда,  чего-то  поругались.  Мы теперь не
подруги больше.
     - Как же так? - забеспокоилась мать.
     - Да так,  -  сказала Вера.  -  Ну ладно,  давай билет,  музыку хорошую
завели.
     - Ненадолго, слышишь? И с Ниной ты...
     - Ну, привет. Я, может, еще к Колокольникову на день рождения забегу...
     В дверях стояли билетерша Мыльникова и дружинник Самсонов. "Эх, черт! -
подумала Вера.  -  Значит,  нынче смена Маркелова!" Дружинники в Никольском,
следившие за вокзалом и клубом, были разные - обыкновенные и принципиальные.
Первые,  но мнению Веры, занимались именно хулиганами, а порядочным людям не
мешали, при них, как правило, происшествий на танцах не случалось, а мелодии
в  клубе звучали самые что ни на есть насущные и ходовые.  Принципиальные же
любили,  чуть что,  показывать власть и  силу.  То  ли  они  были искренними
ревнителями благонадежных бальных танцев,  то  ли  именно на танцплощадке им
легче было командовать своими же никольскими,  володеть и править ими четыре
часа. Маркелов как раз был принципиальный дружинник, и ребята из его патруля
тоже.  А  с  Верой у  них  установились отношения,  известные в  поселке под
названием "дружбе крепнуть". "Ничего, - сказала себе Вера, - разберемся".
     Пока  же  Самсонов ей  улыбался и  билетерша Мыльникова тоже.  В  фойе,
украшенном  плакатами  и  обязательствами  пуговичной  фабрики,  называемой,
впрочем,  пластмассовым заводом,  Вере встретились знакомые.  Она  подумала:
сразу ей появиться на танцах в  парике или же,  показавшись людям,  выйти на
минуту и  вернуться в  зал  преображенной?  Последнее было заманчивее,  Вера
протанцевала танго,  обошла зал так,  чтобы все ее  заметили в  естественном
виде,  и  забралась в  темную комнату за сценой.  Минуты через две появилась
оттуда и  вела себя так,  будто бы  уже сто лет носила эту пышную,  красивую
прическу. Подошла к компании Татьяны Дементьевой: "Привет, девочки. Я с вами
посижу,  если  не  возражаете".  Дементьева смотрела  на  нее,  рот  открыв.
"Чегой-то ты?" -  "А чего? - сказала Вера. - Я ничего... Как прическа-то?" -
"Ну!  -  восхищенно  выдохнула  Дементьева.  -  Люкс!"  Начались  расспросы,
восторги,  советы. "Да чего вы, девчонки, ни о чем другом, что ли, не можете
говорить!   -  сказала  как  бы  смущаясь  Вера.  -  Подумаешь,  парик!  Эка
невидаль..."  Она была вовсе не  из  тех,  кто подпирает на  танцах стены и,
томясь, ждет счастливой минуты, когда наконец возникнет великодушный молодой
человек и  скажет:  "Разрешите пригласить?" Чего-чего,  а кавалеров хватало,
Вера  не  ломалась,  а  принимала  все  приглашения и  танцевала,  танцевала
всласть.  Музыка  и  впрямь была  постная,  дозволенная Маркеловым,  вальсы,
фокстроты и  даже  падеспани,  только в  летке-енке и  чарльстоне можно было
отвести  душу,  не  дожидаясь,  пока  Маркелов  с  товарищами  спохватятся и
напомнят о  культуре поведения.  И  все же Вера танцевала с  удовольствием и
успевала разглядеть весь зал: знала уже, что своего добилась, что все на нее
смотрят -  кто с удивлением,  кто с восторгом, кто с завистью, а кто фыркая,
ей-то  что,  ей хорошо,  она себе позволила сделать то,  что хотела,  и  она
довольна собой и тем,  что на нее все смотрят, и все о ней говорят, и завтра
будут говорить, и послезавтра, на долгие годы останется в памяти Никольского
ее появление в диковинном парике.
     - Ну,  ты даешь!  -  сказал шалопай Корзухин, никольский битл, глядя на
Веру влюбленными глазами. - Мне потом дашь на день поносить?
     - Как же, для тебя, дурного, только деньги и тратила! - заявила Вера.
     - Не,  я серьезно, походишь с ним, надоест, мне дашь на денек напрокат,
вот радости будет!
     - Издеваешься!
     - Да ты что!  Завидую! Вон как на тебя Маркелов смотрит, на меня бы так
смотрел, я бы пятерку отдал...
     Маркелов действительно смотрел на Веру с раздражением,  но придраться к
ней он не мог.
     - А-а, плевала я на Маркелова, - сказала Вера, - мне хорошо - и все...
     - Правильно живешь, - обрадовался Корзухин. - Вина хочешь выпить?
     - Пошли.
     Вышли на улицу,  пробирались зарослями крапивы и  лопухов к деревянному
крыльцу,  ведущему на  второй этаж,  в  будку киномеханика.  На лестнице под
лампочкой сидела  нешумная компания парней и  девчонок.  Гитары чуть  слышно
выводили  доморощенный никольский шейк,  явление  Веры  смутило  гитаристов,
пальцы их перестали трогать струны.  Снова выслушивала Вера слова одобрения,
принимала позы, соображала, где бы встать повыгоднее, так, чтобы и здесь все
могли разглядеть ее голову.  Корзухин поднес Вере стакан вермута,  теплого и
терпкого,  рубль семь копеек бутылка. "Закуси нет, - предупредил Корзухин, -
извините".  -  "Спасибо,  -  сказала Вера.  - Чего вы тут сидите-то в скуке?
Допивайте - и пошли опять на танцы".
     Повалили в  клуб,  добавили там шуму.  Снова Вера принялась танцевать -
плясуньей она считала себя посредственной,  неуклюжей,  завидовала Нине,  ту
хоть в  ансамбль к  Моисееву бери,  и обычно,  стесняясь публики,  танцевала
где-нибудь  на  задах,  сейчас  же  разошлась,  совсем  не  следила за  тем,
правильно у  нее  выходит или нет,  ей  казалось,  что все у  нее получается
красиво и  легко и  что  люди  вокруг этой  красоты и  легкости не  могут не
заметить.  "Ты сегодня в ударе",  -  говорили ей парни.  "А что?  Я такая! -
смеялась Вера.  -  Я  еще и  не  это могу!"  Она веселилась,  была довольная
жизнью, о драке с Ниной и не помнила, то есть помнила, но так смутно, словно
подруга ее  обидела или  она  ее  обидела давным-давно,  в  туманной юности,
никакие сомнения в Сергее уже не бередили ей душу.
     Одно Веру расстраивало -  то,  что Сергея не было рядом и  они не могли
уйти  с  ним  вдвоем с  танцев куда-нибудь.  Чувство это  было резким,  Вера
осознала его,  когда танцевала танго с  Корзухиным и  он  прижал ее  к  себе
властно,  а  она не  отстранилась,  думала:  вот бы Сергей появился сейчас в
клубе,  вот бы явился он из Чекалина,  - но он не мог явиться по ее хотению,
оставалось терпеть два дня,  ждать два та. "Ну ладно, - сказала себе Вера, -
потерпим..."
     Заспешила музыка, нервная, громкая, ноги сами пустились в пляс, плечи и
согнутые в локтях руки ходили резко,  рывками, подчеркивали капризные толчки
ритма. "Давай, давай, Навашина!" - подзадоривал ее Корзухин, заведенный, как
и она,  шейком. Вера старалась, ошибок как будто не делала, торопилась и, не
ломая танца, двигалась чуть вбок, в сторону, метр за метром вела Корзухина в
центр зала,  на лобное место,  где все могли ее видеть,  где все могли снова
рассмотреть ее красоту и ее наряды.  "Кончайте,  кончайте безобразничать!  -
возник из ниоткуда дружинник Самсонов, сам по себе или посланный Маркеловым.
- Добром прошу".  Раз добром просил, успокоились, но как только вырвалась из
динамика ветреная мелодия молдавеняски,  на шейк ничем не похожая, разве что
темпераментом,  забыла Вера о предупреждении и потащила Корзухина танцевать,
и начали они шейк,  не все ли равно подо что! Музыка была быстрая, разошлись
пуще прежнего -  где наша не пропадала,  -  то изгибались Вера с  Корзухиным
картинно,  то раскачивали себя в прыжках,  эх, хорошо... И вдруг чьи-то руки
оказались  на  их  плечах,  суровые  отеческие  глаза  уставились на  них  в
строгости.  Маркелов  с  товарищами.  Вере  с  Корзухиным  за  безобразие  в
общественном месте,  за  нарушение эстетики быта  предложили пойти с  танцев
прочь.
     Вере  было  обидно.  Сорвали ее  развлечения,  так  и  не  получила она
настоящего удовольствия от сегодняшних танцев.
     И тут она вспомнила, что может пойти к Колокольникову, на день рождения
Турчкова.


        "5"

     Сначала  Вера  полагала  зайти  домой  и  нарвать  для  Турчкова,  ради
приличия,  цветов,  но  потом сообразила,  что в  палисаднике Колокольникова
растут  цветы  ничем  не  хуже  навашинских,  и,  подумав  так,  свернула на
Севастопольскую улицу.
     Дом Колокольникова стоял в  духоте июньского вечера -  душа нараспашку,
все  окна  настежь,  шумел,  веселился,  смущал соседей беззастенчивым ревом
магнитофона.  Вера открыла калитку с фанерным почтовым ящиком и по дорожкам,
посыпанным песком,  стараясь остаться незамеченной, прошла к клумбе. Отцвела
черемуха,  отцвела сирень,  впрок тянули соки из земли гладиолусы, георгины,
астры,  чтобы к  закату лета проявить себя и удивить мир,  раскрасить его на
месяц,  вспыхнуть и  отжить,  впустив осень.  Теперь же  Вера  нарвала букет
мелких,  неярких,  но  пахучих цветов на  тонких стебельках.  "Ну ничего,  -
решила Вера, - и этому букету он должен спасибо сказать. Сколько ему лет-то?
Семнадцать..." Тут она вспомнила,  что мать не раз рассказывала ей,  как она
гуляла с  ней,  грудной,  по никольским улицам и  как мать Лешеньки Турчкова
гуляла рядом со своим сыном, завернутым в голубое одеяло.
     Стучать в  дверь было  бессмысленно,  и  хотя  дверь не  заперли,  Вера
надумала попасть в дом Колокольникова через окно,  подтянулась,  чуть платье
не  порвала от  усердия,  но  все вышло хорошо,  на  пол с  подоконника Вера
спрыгнула мягко  и  затем  картинно взмахнула букетом.  В  комнате зашумели,
обрадовались, стали лить вино и водку в рюмки и стаканы, требуя: "Штрафную!"
Вера,  церемонная,  галантная, подошла в Лешеньке Турчкову, поклонилась ему,
вручила цветы,  при этом произнесла ласковые слова,  расцеловала Лешеньку, и
тот,  бедный,  порозовел от смущения. Стол был небогатый - консервы, вареная
картошка,  соленые огурцы,  грибы  и  селедка,  "Экстра" тульского завода  и
знакомый вермут по рубль семь.  Гостей было человек двадцать, а то и меньше,
все  знакомые  -  парни  и  девчонки  из  Никольского  и  соседних  станций.
Присутствовал,   естественно,   и  хозяин  -  Василий  Колокольников,  возле
Колокольникова вертелся его приятель из  Перервы -  Юрий Рожнов,  парень лет
девятнадцати,  с залысинами, мужиковатый, тертый, охочий до баб. Он сразу же
стал подмигивать Вере,  будто хороший знакомый,  будто у  них с  ней имелись
какие-то общие секреты.  "Наглая рожа,  -  отметила про себя Вера,  -  пусть
только пристанет!"
     Ей  радовались,  Вера это видела,  но  ее удивляло то,  что ей радуются
просто так,  как радуются всегда свежему человеку,  явившемуся в благодушную
компанию,  где все от выпивки добры.  Так оно и было на самом деле,  сначала
компания приняла ее, согрела, напоила и уж потом рассмотрела. То есть многим
сразу бросилась в  глаза необычность Вериной прически,  но  мало ли на какие
чудеса за  умеренную даже  плату  способны московские парикмахеры!  Когда же
было замечено,  что на Вере диковинный парик,  тут и пошли удивления, потому
что свои волосы,  пусть даже и в наилучшем виде, - это одно, а приобретенный
за  деньги парик,  может быть,  даже иностранный,  -  это  другое.  Девчонки
расспрашивали  Веру  -   кто  громко,  а  кто  на  ушко,  смущаясь,  и  Вера
рассказывала,  где  она  купила  парик  и  сколько  он  стоит,  как  мечтала
приобрести его знаменитая актриса, подруга самого Вячеслава Тихонова, он был
с ней в магазине и советовал ей непременно купить этот парик,  но что-то там
у них не вышло, вроде бы деньги они дома забыли или еще что. Вера объясняла,
где  находится актерский магазин,  и  добавляла,  что  покупать такие парики
сумасбродство,  пустая трата денег,  вот Нина сумку приобрела -  это да! Так
говорила Вера,  а сама все радовалась своей покупке и замечала, что девчонки
ей завидуют, парни же смотрят с восхищением, будто бы в первый раз видят ее.
"Пусть, пусть посмотрят!" - думала Вера.
     - Ну,   ты  даешь!  -  сказал  ей  восторженно  Колокольников,  и  Вера
вспомнила, что эти слова она уже слышала от кого-то на танцах.
     - Голубушка,  как  ты  хороша!  -  вынырнул из-за  плеча Колокольникова
лысоватый крепыш Рожнов и  опять подмигнул Вере,  словно на самом деле между
ними было что-то тайное и важное.
     - Не имею чести знать, - сказала Вера.
     - Ишь ты, зазналась, мадам! - рассмеялся Рожнов.
     - Ну  как же,  это же  Юра Рожнов,  мой приятель из Перервы,  -  сказал
Колокольников, - я тебя с ним знакомил однажды...
     - Это тот слесарь,  что ли?  -  поморщилась Вера.  -  Слесарь,  токарь,
пекарь... Уж больно нахальный...
     - Точно! - обрадовался Рожнов. - Нахальный!
     Он в подтверждение своих слов тут же схватил Верину руку, смеялся и был
уверен в  успехе,  сказал:  "Пошли станцуем",  -  но  Вера руку его  отвела,
заявила:  "Не имею с вами желания" -  и,  помолчав добавила,  чтобы смягчить
резкость: "Вот с Лешенькой я потанцую, он ведь сегодня новорожденный".
     С Лешенькой они протанцевали вальс,  сказали приятные слова друг другу,
и, когда мелодия стихла, Леша отвел ее к столу и усадил галантно.
     Тут  Вера почувствовала,  что  она  устала,  очень устала,  находилась,
нагулялась по Москве,  ноги ее гудели,  ей захотелось прилечь сейчас дома, в
саду,  под папировкой,  в  тишине и  прохладе.  Ей  вдруг стало скучно,  все
надоело, и парик надоел, и успех надоел, сыта она им была по горло, хорошего
и  вправду полагается понемножку,  надо было выбрать мгновение и  невидимкой
ускользнуть с  вечеринки домой  -  ведь  завтра утром ей  ехать на  работу в
Столбовую.  Никто ее вокруг не радовал,  а уж развеселый слесарь Рожнов,  со
своими   наглыми   глазами,   неотразимыми  якобы   баками   провинциального
цирюльника, ужимками первого парня на деревне, просто раздражал.
     - Ты что?
     - Я? - очнулась Вера.
     - Что с тобой? - обеспокоенно спрашивал Турчков. - Что ты сникла?
     - Устала я, Лешенька, - виновато улыбнулась Вера. - В Москву ездила.
     Турчков сидел  рядом,  был  вроде  бы  трезв,  на  щеках  его,  правда,
появились розовые пятна,  и  уши  покраснели.  Лицо у  Турчкова было нежное,
девичье,  парни в  Никольском называли его малолетком и  маменькиным сынком,
девчата же ласково - Лешенькой.
     - Выпей для бодрости, - сказал Турчков. - За меня выпей.
     - Что ж, и выпью!
     Чокались,  глядя друг другу в  глаза.  Вере показалось на секунду,  что
Лешенька смотрит на  нее  своими кроткими синими глазами не  как  всегда,  а
по-особому,  чуть ли не влюбленно;  ну и  пусть смотрит так,  подумала Вера,
дурачок. Стало чуть веселее, захотелось еще выпить, опьянеть Вера не боялась
- сколько бы  она  ни  пила,  пьяной  обычно никогда не  бывала,  вокруг все
хмелели,  и  здоровые мужики тоже,  а  она,  выпив с  ними  наравне,  всегда
оставалась почти трезвой.
     - От матери-то с отцом не попадет? - спросила Вера.
     - За что?
     - За это чаепитие-то?
     - Они знают.
     - И сколько вина тут стоит, знают?
     - А  зачем им знать-то?  -  важно сказал Леша.  -  Я и сам взрослый.  И
деньги кое-какие получаю...
     - Прямо тысячи?
     - Ну, не тысячи...
     Лешенька  старался  и  в  самом  деле  выглядеть  человеком взрослым  и
независимым, но в своих стараниях был смешон, понимал, что на него смотрят с
улыбкой,  снисходительно,  и пыжился от этого еще больше. Вера сдерживалась,
чтобы не рассмеяться, - впрочем, теперешними ребяческими стараниями Лешенька
вызывал у Веры чувства чуть ли не материнские и был ей приятен.
     - Еще налей, - сказала Вера, - может, усталость и вправду снимет...
     - С удовольствием! - обрадовался Лешенька.
     Он хотел сказать ей что-то,  но замолчал,  растерялся, а хотел сказать,
видимо,  важное, и когда уже решился сказать это важное, затих магнитофон, и
с  шумом прихлынула ватага танцоров,  и все принялись корить Веру и Лешеньку
за уединение, за измену товариществу, делались при этом и намеки.
     - Ох,  и глупые же вы! - смеялась Вера лениво. - Болтуны! Нельзя уж и с
именинником посидеть!
     Потом гости пристали в  Турчкову,  упрашивали его сыграть что-нибудь на
гитаре,  и  хотя  он  объяснял,  что  учился в  музыкальной школе  в  классе
фортепьяно и не знает гитару, все же инструмент ему вручили и теперь просили
исполнить модные песни. Лешенька забренчал потихоньку, Колокольников, тоже с
гитарой,  стал  его  энергично  поддерживать,  песни  зазвучали знакомые  по
туристским компаниям,  иногда  на  ломаном  английском языке,  вроде  бы  от
битлов.  Вера, если слова з