входил на возвышение, он имел сосредоточенный  вид,
потому что у него была привычка загадывать всеми  возможными  средствами
на вопросы, которые он задавал себе. Теперь он загадал, что  если  число
шагов до кресла от двери кабинета будет делиться на три без остатка,  то
новый режим вылечит его от катара, если же не будет  делиться,  то  нет.
Шагов было двадцать шесть, но он  сделал  маленький  шажок  и  ровно  на
двадцать седьмом подошел к креслу". Степа понимал, что вряд ли  какой-то
юрист взял и рассказал  мятежному  графу  о  своей  привычке  за  рюмкой
шартреза. Скорее всего,  Толстой  наделил  героя  одной  из  собственных
тайных черт. А раз сам Толстой грешил чем-то  подобным,  волноваться  за
свой рассудок не стоило.
   Когда сомнения отпали,  Степина  жизнь  стала  проще.  Число  "34"  с
железной необходимостью диктовало ему все существенные поступки. Но  это
не значило, что Степа с утра до вечера занимался только тем, что  искал,
как бы втиснуть эти цифры в  реальность.  Пустяковые  каждодневные  дела
могли находиться  в  нейтральной  зоне  -  там,  где  большинство  людей
проводило все свои жизни.  Но  если  решение,  которое  Степа  собирался
принять, могло  иметь  серьезные  последствия,  он  обращался  к  своему
невидимому союзнику. Практически в любом событии или процессе можно было
выделить область, которая находилась под согревающими  лучами  заветного
числа. Можно было сесть на тридцать четвертое место в поезде,  увозившем
в новый город, отжаться тридцать четыре раза во время зарядки или выпить
чай за тридцать четыре глотка. Проще всего было сосчитать  про  себя  до
тридцати четырех. По  этой  причине,  кстати,  Степа  слыл  человеком  с
железным самообладанием, который никогда не срывается и не ввязывается в
склоки - даже тогда, когда не выдерживали самые непробиваемые,  те,  кто
следовал правилу "сосчитать до десяти" перед тем, как ответить грубостью
на грубость или заехать обидчику кулаком в рожу.  У  его  выдержки  было
математическое объяснение: 34"10.
   Однако не все в жизни было гладко. Постепенно на  горизонте  возникла
туча,  которая  с  каждым  днем  закрывала  все  большую  часть  некогда
безоблачного простора. И пришла она из того же измерения,  откуда  перед
этим появилось число "34",
   Дело было в том, что из тех же цифр - тройки и четверки - можно  было
составить еще одно число, "43". Но если "34" вмещало в себя все  лучшее,
что было в Степиной жизни, то "43" было его антиподом, эдаким  портретом
Дориана Грея. Это сравнение казалось Степе уместным, потому  что  Дориан
Грей и "43" находились в отдаленном родстве - "D" была четвертой  буквой
латинского алфавита, а  согласных  в  слове  "Дориан"  было  три.  Степа
сознательно выбрал "34"  в  качестве  своего  ангела-хранителя.  А  "43"
влезло в его жизнь без спроса, совершенно не интересуясь, хочет он этого
или нет.
   Мало-помалу Степа стал замечать неприятные  вещи,  связанные  с  этим
числом. То, что цифры стояли в нем в обратном порядке, делало его как бы
противоречащим мировой гармонии -  или,  во  всяком  случае,  той  части
мировой гармонии, которая работала на Степу. У этого  было  историческое
доказательство - в тысяча девятьсот сорок третьем году произошла одна из
решающих битв великой войны, Курское танковое сражение, - и  число  "43"
было до сих пор заряжено жутковатым эхом той даты. Во время  этой  битвы
было уничтожено  огромное  количество  "тридцатьчетверок".  Число  "43",
несомненно, символизировало гибель всего того, что сулило Степе удачу  и
свет.
   Степа стал обращать внимание на то, при  каких  обстоятельствах  "43"
появляется  в  его  жизни.   Этому   всегда   сопутствовало   что-нибудь
малоприятное. Встретив это число, Степа заранее настраивался на неудачу,
а четвертого марта с самого утра помнил, что в этот день его  ждут  одни
беды.
   Могло ли быть так, что он  подсознательно  устраивал  эти  беды  сам?
Такая возможность приходила ему  в  голову.  Все  можно  было  объяснить
простым самовнушением. Только это объяснение на самом деле не  объясняло
ничего. Человеческое существование, говорил один Степин знакомый, и есть
не что иное, как сеанс самогипноза с принудительным выводом  из  транса.
Слово "самовнушение" звучало научно, но Степа не изучал  свою  жизнь,  а
жил ее. Как бы это ни называли другие, радость,  наполнявшая  его  душу,
когда судьба посылала ему тройку с четверкой в нужном порядке, была  для
него совершенно реальна. Но за это приходилось платить такой же реальной
тоской, которая  сжимала  его  сердце,  когда  порядок  цифр  оказывался
обратным.
   Сильнее всего пугало даже не то, что в его жизни без спроса появилось
число "43", вокруг которого концентрировалось зло. Он  догадывался,  что
свет и тень нераздельны. Проблема была  в  другом.  Иногда  трудно  было
понять, с чем он имеет дело - с сорока тремя или с  тридцатью  четырьмя.
Например, глядя на фотографию "Титаника", он сразу замечал четыре  трубы
и три промежутка между ними. Это было "43",  что  не  требовало  никаких
доказательств. А если доказательства были бы нужны, судьба этого корабля
говорила сама за себя.
   С другой стороны, вилка, которой он каждое утро цеплял залитый  яйцом
бекон, тоже имела четыре зубца и три промежутка  между  ними.  Но  он  с
давних пор видел в этой комбинации  число  "34",  заряжавшее  позитивной
энергией каждый кусок, который отправлялся ему в рот.  В  таких  случаях
искать рационального объяснения было бесполезно.
   Впрочем, логике и здравому смыслу все равно находилось место в жизни.
Но в действие они вступали не тогда, когда надо было принять решение,  а
тогда, когда оно было уже принято. И нужны они  были  только  для  того,
чтобы подобрать этому решению убедительное обоснование.
   Ладонь с поджатым большим пальцем означала "43", когда он смотрел  на
нее с внутренней стороны. А с внешней она означала "34". Степа видел это
безо всякой логики. Но он не знал, почему это так.  И  тут  приходил  на
помощь разум. Он говорил, например, следующее: ноготь  чем-то  похож  на
стекло мотоциклетной каски  или  забрало  космического  шлема.  Поэтому,
подавая хороший знак, ладонь как бы поворачивается к нему лицом. А когда
она  отворачивается,  да  еще  становится   виден   скрюченный,   словно
побежденный большой палец, это дурное  знамение  -  "43".  Но  Степа  не
сомневался, что если бы подсознание расставило числа наоборот, логика  и
здравый смысл тоже что-нибудь придумали бы. Поэтому он относился к ним с
добродушной иронией, как к информационным проституткам из телевизора,  и
не принимал их всерьез. Возможно, именно  по  этой  причине  он  добился
успеха в  бизнесе,  где  рациональность  решает  все  только  на  взгляд
дилетанта.
 
34 
 
   Степин бизнес начался обыкновенно - с торговли компьютерами в позднюю
горбачевскую эру. Любимому числу было где разгуляться на этом  просторе,
и нелюбимому тоже. Договоры, в порядковых  номерах  которых  выскакивало
"43", Степа брал под особый  контроль,  а  если  это  число  повторялось
дважды, он вообще отказывался подписывать такую бумагу под любым,  самым
смехотворным предлогом - что бы ни орали партнеры и заказчики.  Разбивая
компьютеры на партии, Степа старался, чтобы их было  именно  34  ("Такая
поставка, - объяснял он клиенту, заказавшему сотню "экстишек", -  завтра
столько же, а послезавтра остаток"). Если партии были совсем мелкими, то
он старался распределить их так, чтобы в первый день ушло три машины,  а
на следующий - четыре. Потом он брал паузу, чтобы случайно не получилось
число "43". Таких технологий у него было много.
   Поскольку  весь  вырабатываемый  душой  страх  тратился  у  него   на
отношения с числами, бандитов Степа почти не боялся. Его  пугала  мысль,
что в него могут выстрелить из "кольта" сорок третьего калибра, но такая
вероятность была мала. Бывало, что очередное появление братков  каким-то
образом совпадало с манифестацией ненавистного числа, и тогда Степа  вел
себя как обычный трусливый коммерсант. Но  бандиты,  ошибочно  принявшие
это на свой счет, могли поплатиться.
   Один раз на Степин бизнес наехали гастролировавшие в Москве чеченцы -
некие "урус-мартанские". Проанализировав  по  укурке  это  слово,  Степа
путем замысловатых вычислений, связанных с номерами букв  в  алфавите  и
порядком букв в слове, нашел в нем дважды  повторяющееся  число  "43"  и
согласился на все их требования. Но, повторив расчеты с  утра  на  ясную
голову, он понял, что ошибся. Проверив себя еще два раза, Степа позвонил
своей крыше, тоже чеченской, - двум братьям с библейскими именами Иса  и
Муса. Когда урус-мартанские приехали  за  деньгами,  состоялся  короткий
геральдический диалог, прямо в ходе  которого  Иса  и  Муса  расстреляли
гостей надпиленными крестом пулями из своих "Стечкиных". Урус-мартанские
принадлежали к враждебному тейпу.
   Кресты на пулях не имели никакого отношения к  христианству  -  такая
пуля, попадая в тело, не прошивала его насквозь, а распускалась косматой
свинцовой розой и отшвыривала собеседника назад,  не  оставляя  ему  тех
нескольких секунд дееспособности, которые часто портят все на  свете.  В
результате о Степе пошла слава как о расчетливом и жестоком  человеке  с
железной хваткой, который не просто может устроить  обидчику  встречу  с
Аллахом, но способен даже стравить чеченов друг с другом.
   Эта слава оказалась кстати, когда Степа стал расширять  свой  бизнес.
Числиться негодяем и убийцей было полезно. Это защищало от  человеческой
подлости: души повышенной конкурентоспособности узнавали  демона  старше
рангом и уходили восвояси - кидать об колено тех, в ком угадывались хоть
какие-то черты Спасителя. Степа по натуре был добрым человеком, склонным
прощать обидчиков и помогать тем, кто попал в беду, но из-за  истории  с
урус-мартанскими это удалось скрыть от общества.
   Вскоре выяснилось, что его  давнее  решение  поступить  в  финансовый
институт было мудрым выбором. Пригодились не полученные знания о природе
социалистических финансов (от  них  ничего  не  осталось  в  голове),  а
знакомства:  бывший   профорг   курса   помог   Степе   зарегистрировать
собственный банк. Оказалось, что многих ключевых людей он  знает  еще  с
тех времен, когда бизнес  назывался  комсомолом.  По-настоящему  сложным
было только одно - придумать банку название.
   Над этим вопросом он ломал голову  долго.  Скомканные  листы  бумаги,
исписанные  отвергнутыми  вариантами   ("Воробьевы   горы",   "Волшебник
Гудвин", "Великий Гермес"), заполнили  сначала  корзину  для  мусора,  а
потом все углы рабочего кабинета. Сотрудникам было  запрещено  соединять
со  звонящими,  пока  длятся  муки  творчества,  и  они   уже   начинали
беспокоиться о состоянии шефа, когда решение нашлось.
   Оно было парадоксальным. Степа вспомнил  надпись  на  спинке  кресла,
увиденную в кинотеатре в день семнадцатилетия - "САН-34". В слоге  "САН"
не было ничего общего с "34". С другой стороны, трудно было найти слово,
до такой степени родственное главному числу Степиной судьбы.  Но  понять
этого не смог бы даже  самый  проницательный  недоброжелатель,  и  тайна
оставалась тайной. Так родился "Санбанк".
   Под название подобралось и поле деятельности. Естественным образом им
оказались проекты, связанные с санитарией и городской канализацией.  Над
Степой посмеивались  друзья  и  знакомые  из  банков,  названия  которых
напоминали об оазисах  в  знойных  пустынях  или  тропических  орхидеях,
питающихся жуками и мухами. Но Степа  не  обижался  -  от  романтических
имен, которыми его однокурсники награждали свои детища, за версту тянуло
статьей и пулей. Было ясно, что долго они существовать не будут.  А  вот
"Санбанк" был чем-то настолько унылым и никому не  нужным  -  а  значит,
никому и не мешающим, - что это название ("несколько пованивающее  имя",
как выразился один эстетствующий таблоид) оказалось отличным камуфляжем.
Многие сразу оценили, насколько спокойнее проводить  серьезные  операции
через контору, которая ассоциируется с санитарным делом, чем иметь  дело
с каким-нибудь "Гламур-банком" или "Бонн-банком". Меньше  гламура,  зато
меньше головной бони.
   Его бизнес рос и расцветал, словно гадкий утенок из сказки Андерсена,
который незаметно  превращался  в  лебедя.  Этому  помогла  элементарная
имиджевая операция - незадолго до кризиса девяносто восьмого года  Степа
перевел имя  банка  на  английский  как  "Sun  Bank".  Когда  эти  слова
засверкали рядом с русским названием на всех документах, стало казаться,
что банк с самого начала  имел  отношение  не  столько  к  отечественной
санитарии, сколько к англоязычному солнцу свободного мира, и "Санбанк" -
просто русская транскрипция его настоящего имени. Не имея на это никаких
прав, Степино детище стало восприниматься  как  ответвление  сразу  всех
западных корпораций,  в  название  которых  входит  слово  "Sun".  Степа
сознательно сыграл  на  этом,  содрав  эмблему  банка  с  логотипа  "Sun
Microsystems". Получилось похоже, только  на  месте  стилизованных  букв
"s", "u" и "п" стояли цифры "3" и "4", настолько измененные  художником,
что непосвященный наблюдатель видел в них геометрический узор. Тех,  кто
помнил, с чего начиналось Степино дело, оставалось вокруг все  меньше  и
меньше - да Степа и не особо за них держался.
   Бизнес он вел так же, как во  время  торговли  компьютерами.  Разница
была в том, что вместо коробок с надписью "fragile" теперь отгружались и
загружались огромные суммы денег, и происходило это не в области видимых
и ощутимых предметов, а в смутном измерении электромагнитных  зарядов  и
электрических цепей, про которое Степа мало что понимал.
   Всеми его решениями  управляли  два  числа  -  "34"  и  "43";  первое
включало зеленый свет, а второе - красный. Несмотря на это, дела у  него
шли лучше, чем у  большинства  конкурентов.  Другие  объясняли  это  его
парадоксальной интуицией; сам же Степа знал, что все дело в  животворном
влиянии тридцати четырех. Впрочем, иногда, особо темной и длинной зимней
ночью, в нем просыпался рационалист, и  он  принимался  соображать,  как
такое может быть  -  люди  с  целым  штатом  консультантов,  референтов,
аналитиков и астрологов принимают взвешенные решения  и  проигрывают,  а
он, случается, отвергает верный выигрыш только из-за  того,  что  где-то
рядом с ним мелькает "43", или, наоборот, кидается в  омут,  откуда  ему
подмигнуло "34", и снимает банк (не всегда, конечно, но  чаще,  чем  те,
кто руководствовался здравым смыслом). Постепенно в его голове забрезжил
ответ.
   Эпоха и жизнь были настолько абсурдны в своих глубинах, а экономика и
бизнес до такой степени зависели от черт знает чего, что любой  человек,
принимавший решения на основе трезвого анализа, делался похож на  дурня,
пытающегося кататься на коньках  во  время  пятибалльного  шторма.  Мало
того, что у несчастного не оказывалось под ногами ожидаемой опоры,  сами
инструменты,  с  помощью  которых  он  собирался  перегнать   остальных,
становились гирями, тянувшими его ко дну. Вместе  с  тем,  повсюду  были
развешены правила катания на  льду,  играла  оптимистическая  музыка,  и
детей в  школах  готовили  к  жизни,  обучая  делать  прыжки  с  тройным
оборотом.
   Степа же следовал закону, о котором мир не имел никакого понятия.  От
броуновских частиц, которые метались в поисках наикратчайшего пути  и  в
результате проводили свой век, вращаясь в бессмысленных водоворотах,  он
отличался тем, что траектория его жизни не зависела от калькуляций  ума.
Он был как разумный человек среди диких  зверей,  которых  гнал  куда-то
инстинкт. При этом дикими зверями остальных делало  как  раз  стремление
поступать как можно обдуманней, а его в  разумного  человека  превращало
то, что вместо путаных указаний рассудка  он  раз  за  разом  подчинялся
одному и тому же  иррациональному  правилу,  о  котором  не  знал  никто
вокруг. Это  была  самая  настоящая  магия,  и  она  была  сильнее  всех
построений интеллекта.
 
34 
 
   Степе исполнилось тридцать четыре года  в  разгар  ельцинской  эпохи.
Степа понимал, что это центральный год его жизни - он был  молод,  полон
сил, банк крутил такие деньги, что иногда становилось страшно оставаться
одному в темноте, но главным было не это. Он  и  число  "34"  на  триста
шестьдесят дней  слились  в  одно  целое.  Степа  чувствовал,  что  стал
сакральным существом, чем-то вроде римской  весталки  или  понтифика,  и
невидимое присутствие божества будет осенять каждый его шаг  весь  срок.
Надо было использовать это время с умом, и Степа старался.
   Дела шли хорошо. Он заработал много денег и спрятал часть за границей
- не потому, что чего-то боялся, а потому, что так делали  все.  Но  ему
жалко  было  тратить  этот  необычный   год   только   на   материальные
приобретения. Древние авгуры предсказывали будущее, наблюдая за  полетом
птиц с возвышенных мест. Так же и он хотел увидеть все главное про  свою
жизнь с  вершины,  на  которой  оказался.  Степа  чувствовал,  что  надо
обратиться к какому-нибудь духовному авторитету, посреднику между хаосом
жизни и вечным порядком небес. Но к кому?
   Отношение Степы к религии определили  впечатавшиеся  в  память  буквы
"ХЗ", которые он ребенком увидел в церкви во время Пасхи  (на  церковной
стене должно было гореть "ХВ", но одна стойка ламп не  работала).  Дело,
однако, было не в сходстве этого  сокращения  с  эмблемой  воинствующего
агностицизма. Все было куда  серьезней.  Число  "43"  проступало  сквозь
четыре конца буквы "X" и тройку "3" (а если  даже  и  воскрес,  "В"  все
равно было третьей буквой алфавита).
   С такими рекомендациями  библейский  бог  не  имел  в  Степиной  душе
никаких шансов. После юношеского чтения Библии  у  него  сложился  образ
мстительного и жестокого самодура, которому милее всего  запах  горелого
мяса, и недоверие естественным образом  распространилось  на  всех,  кто
заявлял о своем родстве  с  этим  местечковым  гоблином.  К  официальной
церкви Степа относился  не  лучше,  полагая,  что  единственный  способ,
которым  она  приближает  человека  ко  Всевышнему,   -   это   торговля
сигаретами.
   Но это не значило, что он был вульгарным атеистом, признающим  только
силу денег. Он понимал, что  число  "34"  -  приоткрытая  дверь,  сквозь
которую он общается с той же силой, которая доступна другим людям  через
бесконечное многообразие форм, в том числе и  тех,  которые  пугали  его
своим кажущимся уродством. Но на рынке религий не было продукта, который
мог бы утолить его тоску по чудесному лучше, чем общение с числами.
   Во всем, что выходило за пределы его тайного  завета,  Степа,  как  и
большинство обеспеченных россиян,  был  шаманистом-эклектиком:  верил  в
целительную  силу  визитов  к  Сай-Бабе,  собирал  тибетские  амулеты  и
африканские  обереги  и  пользовался  услугами  бурятских  экстрасенсов.
Поэтому,  когда  он  ошутил  потребность  в  духовном   напутствии,   он
отправился к болгарской прорицательнице Бинге, которая  считалась  в  то
лето в Москве хитом сезона. Говорили, что Бинга видит чужое будущее  так
же ясно, как обычный человек свое прошлое.
   Бинга оказалась полной женщиной, одетой в  ворох  пестрых  тряпок.  В
комнате, где она принимала посетителей,  пахло  травами,  пучки  которых
сушились на  нитке  под  потолком.  По  углам  стояли  обломок  античной
колонны, почерневшая  прялка,  ламповый  приемник  "Siemens"  и  древняя
закопченная лавка. На стене висела книжная полка  с  подшивками  журнала
"National Geographic", портрет Елены Блаватской и плакат художника Мухи,
изображавший загадочную красавицу в стиле  модерн  на  фоне  раскрывшего
крылья орла.
   Степу  разочаровало  увиденное.  Этнографические  экспонаты  отдавали
какой-то дешевой декорацией. Бинга брала за свои услуги  столько  денег,
что было понятно - ей не надо ни прясть, ни сушить травку на  нитке.  Ее
дом окружала целая бизнес-деревня