едие   эпохи
первоначального накопления, отпугивала возможных партнеров. К сожалению,
эту проблему было сложно объяснить Мусе с Исой.  Степе  достаточно  было
представить контуры будущего разговора (выражение удивления на  небритом
лице Мусы, сменяющееся недоверием, а потом гневом), чтобы у него пропало
желание предпринимать хоть что-то.
   Но стоило его крыше потерять свой острый  национальный  колорит,  как
подходящий партнер нашелся сам. Через пару месяцев  после  знакомства  с
Лебедкиным  на  Степу  вышли  люди,  представлявшие   русско-французскую
нефтяную фирму  "Ойл  Эве".  Она  была  зарегистрирована  на  территории
Эвенкского национального округа (налоговая льгота, сразу понял Степа), а
ее центральный офис находился в Париже (красное  и  белое,  как  говорил
великий Стендаль). Они предложили Степе именно тот вариант, о котором он
мечтал уже давно, - превратиться в "карманный банк" (такая  операция  на
европейской банковской фене назвалась "merder" - гибрид слов "merger"  и
"tender").
   Степа проанализировал название "Ойл Эве". Первое  слово  состояло  из
трех  букв.  Второе  -  тоже  из  трех.  Это  походило  на  неустойчивое
равновесие.  Степа  истолковал  свои  ощущения   следующим   образом   -
благоприятным или неблагоприятным  союз  станет  в  зависимости  от  его
действий. Возражений со стороны чисел не предвиделось.
   Была только одна проблема. О фирме "Ойл Эве" никто ничего  толком  не
знал, из чего следовало, что это какая-то  подставная  структура.  Степа
сразу понял, в чем дело. Это был  семейный  бизнес.  Такой  внезапный  и
высокий взлет вызывал приятную щекотку под  ложечкой.  Условия,  которые
предложили загадочные нефтяники,  заставляли  вспомнить  о  божественной
любви, бесконечном милосердии и Махатме Ганди. Они даже  брали  на  себя
часть долгов, которые, если честно, у Степы к этому времени уже имелись.
Им просто нужен был свой банк в Москве, на счет которого можно  было  бы
перекачивать деньги из Парижа, хотя Степа не  очень  понимал,  зачем  им
понадобилось идти против мирового порядка вещей - все стремились  делать
прямо обратное, уводя деньги из России  как  можно  тише  и  дальше.  Но
ничего незаконного, как Степа ни вглядывался, во всем этом не было.
   Единственное  условие,   которое   он   поставил   новым   партнерам,
заключалось в том, чтобы они не меняли названия банка. Они  согласились.
Степа не верил, что его главная проблема решилась так просто  вплоть  до
момента, когда все требуемые бумаги были подписаны. Когда он  наконец  в
этом убедился, он позволил себе забыть о делах и расслабиться  на  целых
тридцать  четыре  дня.  Именно  в  это  время   и   произошли   события,
превратившие его дружбу с Мюс в роман.
 
69 
 
   В сезон слива компроматов несколько московских  таблоидов  напечатали
телефонный разговор Степы с неидентифицированным собеседником,  которого
он  называл   "дядя   Борь".   Разговор   публиковался   как   компромат
исключительно по той причине, что Степа матерился  через  каждое  слово.
Текст в газетах выглядел так:
   Собеседник: (неразборчиво)
   Степа: "Меня вообще ломают такие названия, дядя Борь. Что это  такое:
вилла "Лук Эрота", павильон "Раковина Венеры", пансион "Тс-с-с". Мне как
потребителю не нравится. Вводят в заблуждение.
   Собеседник: (неразборчиво)
   Степа: "Да потому что там ни х#я такого не будет".
   Собеседник: (неразборчиво)
   Степа: "Как честно? А вот так:  агентство  "Пи#да  за  деньги",  клуб
"Разводка х#я". Или салон "Бл#ди раком".
   Собеседник: (неразборчиво)
   Степа: "Да какая чистота языка. Они  просто  хотят  торговать  пи#дой
вразвес, а числиться купидонами. Вот и  весь  х#й,  дядя  Борь".  Степин
имидж не пострадал от  этой  публикации  совершенно.  Наоборот,  скандал
придал ему респектабельности. Раньше у него был  не  тот  статус,  чтобы
московские  таблоиды  подавали  распечатки  его  разговоров  в  качестве
острого блюда. Акулы покрупнее  презрительно  называли  таких,  как  он,
"карманниками"  -  конечно,  имея  в  виду  не  карманное  воровство,  а
"карманный банк". И прослушивали в тот раз не  его,  а  собеседника.  Но
собеседник применил хай-тек примочку, которой не было у ФСБ, и все,  что
он говорил,  не  прописалось  на  пленке.  Поэтому,  чтобы  хоть  чем-то
порадовать читателя, распечатали Степу, после чего  он  на  целый  месяц
попал в список "сто ведущих политиков России".
   Его даже сравнили пару раз с Жириновским. Степе это  было  приятно  -
Жириновский был единственным русским политиком, которого он уважал. Дело
было не  в  политической  платформе  (про  это  в  хорошем  обществе  не
говорят), а в его высоком артистизме: разница  между  ним  и  остальными
была такая же, как между актрисами-одногодками, одна из которых все  еще
пытается петь, а другие, уже не скрываясь, живут проституцией.
   Кроме  того,  смущенные  сотрудники  "Санбанка"  получили   некоторое
представление об интимной жизни шефа.
   Большинство женщин в  Степиной  жизни  были  профессионалками  -  они
появлялись из специальных агентств, стоили освежающе дорого, были  дивно
красивы и в конечном счете рождали  в  клиенте  чувство,  которое  Степа
однажды выразил в следующих словах: "Какая, если вдуматься, мерзость эта
красота". Некоторые из них были моделями,  то  есть  стояли  в  иерархии
ступенью выше, поскольку, как язвительно  говорил  Степа,  торговали  не
только  телом,  а  еще  и  сделанными  с  него  фотографиями.   Были   и
профессионалки   самого    высокого    ранга    -    актрисы,    которые
специализировались на фотографиях подразумеваемой души.
   Степины отношения с ними обычно не  выходили  за  рамки  оговоренного
контрактом и длились недолго. Степа проверял их на причастность к числам
без особой веры в то, что среди них отыщется его избранница.  Интуитивно
он чувствовал, что их отношения с его тайным миром просты  как  мычание:
чем больше нулей, тем лучше.
   Встречая девушку, которая ему нравилась, Степа старался выяснить, что
она знает о числах и что числа знают о ней. Но он никогда  не  спрашивал
об этом прямо. Окольных путей было много.  Обычно  Степа  отправлялся  с
новой подругой куда-нибудь на далекое  море.  Романтическая  поездка  на
острова давала много возможностей приглядеться к другому человеку. Степа
устраивал так, что тридцать четвертый и сорок третий номера в  гостинице
были свободны. Портье был заранее проинструктирован и проплачен - стоило
все это, конечно, довольно дорого, но на своей  судьбе  он  старался  не
экономить.
   Первый тест выглядел так: на стойку ложился лист  бумаги  со  списком
свободных номеров, и Степа со словами "Выбирай, дорогая"  передавал  его
подруге. В списке всегда было шесть вариантов, независимо от  количества
свободных мест в гостинице. Четыре были произвольными  числами,  которые
представлялись Степе подобием пустых гнезд в  барабане  револьвера.  Два
гнезда  были  заряжены.  Под  влиянием   наружной   рекламы   московских
интернет-провайдеров Степа про себя называл этот аттракцион "летка.ru".
   Если девушка выбирала сорок третий, дальнейшее развитие событий  было
неумолимым. Степа вынимал из кармана мобильный  и  имитировал  тревожный
разговор  о  делах.  Выяснялось,   что   ему   надо   срочно   навестить
американского партнера по имени Доу Джонс, который  упал  с  лестницы  и
сломал ногу. Девушке предлагалось подождать в гостинице день-два и ни  в
чем себе не отказывать. Сам Степа немедленно  улетал  чартерным  рейсом,
даже не попросив спутницу последний раз протрубить в его рог.
   Подруга  проводила  несколько  дней  в  неге  и  роскоши,   а   затем
возвращалась к  своим  баранам,  начиная  догадываться,  что  Степа  уже
никогда не станет одним из них. Можно было, конечно,  устраивать  все  и
дешевле, отшивая несчастную прямо у стойки,  но  Степа  был  галантен  с
карьерными девушками и не экономил на их простых радостях, понимая,  что
кроме быстро разрушающегося  физиологического  ресурса  у  бедняжек  нет
других активов, и их прогноз на длительную перспективу ничуть не  лучше,
чем у инвесторов, целиком вложившихся в интернет-проекты.
   Если первый  тест  оказывался  пройден,  наступала  очередь  второго,
такого же по сути, но иного по форме. Подруге предлагалось взять  машину
напрокат.  Она  отправлялась  на  стоянку  выбрать  автомобиль,  который
придется ей по душе, - ей надо было всего-навсего  записать  его  номер.
Вслед за вторым тестом шел третий - заполнение  карточек  лото.  За  ним
четвертый, пятый и так далее - рано или поздно экзамен проваливали  все,
поэтому женщины  не  удерживались  рядом  со  Степой  дольше  нескольких
месяцев.
   При этом набор его ожиданий, не связанных  с  числами,  был  довольно
скромен. "She doesn't have to be a movie  star"  ,  -  тихонько  напевал
Степа вслед за Родом Стюартом, и действительно имел это  в  виду  -  ему
достаточно  было  элементарной  привлекательности.   Он   не   ждал   от
избранницы,  что  она  будет   высокоточной   секс-бомбой   или   бывшей
шпагоглотательницей, перековавшей мечи на орал.
   Но у него была одна маленькая стыдная  тайна.  Степа  иногда  страдал
тем, что на языке уголовной медицины называется "расстройством  в  сфере
влечения", а на бытовом языке не называется никак, потому  что  о  таких
вещах люди друг с другом не разговаривают. Впрочем, на извращение это не
тянуло - так, пустячок, ничего глубокого или сверхчеловеческого. Эта его
особенность давала о себе знать редко и, как правило, не  причиняла  его
спутницам неудобств.
   Временами, когда он чувствовал, что скоро  не  сможет,  так  сказать,
удержать чашу наслаждения,  не  расплескав  ее,  Степа  проделывал  одно
странное действие. Он быстро слезал на пол, садился на корточки спиной к
партнерше и заводил согнутые  руки  как  можно  дальше  назад,  стараясь
ткнуться локтями прямо в ямочку между ее ягодицами. Он делал это потому,
что при взгляде  на  воображаемое  сечение  этой  композиции  получалось
"тридцать четыре": тройку давал контур женского зада, а четверку  -  его
торс и выброшенные назад локти. Это был его  способ  слиться  с  любимым
числом не только умственно, но и телесно: после этого движения Степе  не
нужна была никакая дополнительная  стимуляция,  чтобы  чаша  наслаждения
опрокинулась  прямо  на  пол  (в  особо  знойных  случаях  -  вместе   с
партнершей, а один раз было, что и вместе с кроватью).
   Степа был в курсе, что коллеги капитана Лебедкина провели много часов
в просмотровом зале, ломая  голову  над  этой  особенностью  его  личной
жизни. Было непонятно, могут ли считаться  компроматом  видеопленки,  на
которых  под  разными  углами  заснят  этот  однообразный  и   несколько
суетливый маневр. Выглядело это очень странно, да. Но, с другой стороны,
в этом не было ничего предосудительного  или  попадающего  под  описание
осуждаемых обществом секс-гештальтов. Во всяком случае, после  моральной
реабилитации  онанизма,  которую  Мюс   называла   величайшим   духовным
завоеванием рыночной демократии. Поэтому Степа не переживал, считая, что
трудно  будет  использовать  против  него  такую  ничтожную   странность
поведения в качестве компромата.
   Вот если бы он имперсонировал в этой ситуации число "37", тогда можно
было бы опасаться, что его позу истолкуют как нацистский салют,  который
его неудержимо тянет отдать сумрачной тени фюрера в момент оргазма.  Это
имело бы тяжелые последствия для банка, тут  все  было  ясно  на  уровне
корпоративной телепатии. А так - ну лыжник и лыжник,  даже  модно.  Кому
какое дело? Другие и не такое вытворяют.
   Степа знал, что женщинам несложно смириться с такой его особенностью,
напоминавшей о себе в дни, когда он чувствовал смятение и  неуверенность
в себе. Только этого, как заметил поэт Арсений  Тарковский,  было  мало.
Девушка его мечты должна была не просто принимать  его  странности,  она
должна была разделять его... его... Степа даже не знал, как это назвать.
Выражение "духовные запросы" не подходило -  он  ничего  ни  у  кого  не
запрашивал, запрашивали чаще  у  него.  "Интересы?"  Тоже  не  годилось.
"Религию?" Звучало слишком пафосно. "Суеверие?" Слишком  презрительно  и
бескомпромиссно.
   В общем, его спутница должна была чувствовать его душу, но не лезть в
нее слишком далеко. Ей следовало знать о его отношениях с числами, но не
все. Кроме того, она должна была быть  вовлечена  в  магию  чисел  сама.
Иначе Степа не смог бы довериться ей до конца - ему казалось бы, что она
мирится ради денег  с  тем,  что  считает  патологией  и  сумасшествием.
Понятно, что найти такого человека было нелегко даже с  его  финансовыми
возможностями, поэтому он сделался почти циничен. Женщины  проходили  по
подиуму  его  души,  не  задерживаясь  надолго,  -  покачивали  бедрами,
поправляли шляпки, улыбались, замирали на прощание в  картинной  позе  и
исчезали за кулисами, радуясь, если кроме  денег  им  удавалось  утащить
чулки и пару туфель.
   Мюс имела мало общего с этим типом связей. Ей было двадцать семь лет,
что выходило за границы возрастной  зоны  от  девятнадцати  до  двадцати
пяти, в которой Степа подбирал своих нимфет. Общение с ней позволяло  не
только   улучшить   разговорный   английский,   но   и   расширяло   его
интеллектуальный  горизонт.  Мюс  была  эффектной  спутницей   -   народ
оглядывался на торчащие из ее прически "антенны".  У  нее  была  смешная
привычка  покусывать  кончик  карандаша,  когда   она   над   чем-нибудь
задумывалась, и Степу волновали полоски  помады  на  желтом  карандашном
лаке. Ритуал ухаживания, который обычно занимал у него около часа (ужин,
коктейль, душ), в этом случае оказался очень  необычным  и  даже  сделал
Степу духовно богаче.
 
34 
 
   Все случилось во время мероприятия,  которое  даже  самый  утонченный
развратник не смог бы отнести к области возбуждающего чувственность. Это
было заседание литературного семинара, где Мюс выступала с  докладом  на
тему "Новорусский дискурс  как  симулякр  социального  конструкта".  Мюс
посещала  эти  заседания  по  профессиональным  соображениям,  а   Степа
отправился с ней просто  из  интереса,  как  мог  бы  пойти  на  женский
рестлинг в жидкой грязи или петушиные бои  под  "Хорошо  темперированный
клавир". Кроме того, ему хотелось заглянуть в мир, где Мюс проводит свое
время.
   Семинар проходил в здании одного из московских вузов, и темные пещеры
пустых коридоров, по которым Мюс провела  его  к  месту,  несколько  раз
заставили его пожалеть, что он оставил шофера-телохранителя в машине.
   На второй минуте доклада он начал раскаиваться, что согласился на это
приключение. В том, что говорила Мюс, он узнавал только слово "дискурс",
относительно которого уже твердо для себя выяснил, что  не  в  состоянии
понять  его  смысл.  Поэтому  он  перестал  слушать  и   начал   листать
художественные журналы, которые стопками были разложены по партам  -  их
принесли с собой собравшиеся на семинар. Сначала Степа взял  альманах  с
ярко-оранжевой обложкой, раскрыл его наугад и прочел:
   "Говоря о читателе и писателе, мы ни в коем случае не должны забывать
о  других  важных  элементах  творческого  четырехугольника,  а   именно
чесателе и питателе..."
   Помотав головой, как  вылезшая  из  воды  собака,  Степа  перелистнул
несколько страниц.
   "...встречаются фразы, каждой из которых мог бы всю зиму  питаться  у
себя в норке какой-нибудь мелкий литературный недотыкомзер, -  например,
такое вот: "на дворе стоял конец горбачевской оттепели". Было непонятно,
что особенного в этой фразе, и почему мелкий  литературный  недотыкомзер
должен питаться ею всю зиму. Вместо того чтобы разделить сарказм автора,
Степа вспомнил горбачевские времена, когда "Санбанк" делал первые шаги в
клубах конопляного дыма, к которому еще не успел примешаться пороховой.
   "Действительно ведь была оттепель, - подумал он с ностальгией, - а мы
не понимали".
   И ему до слез стало  жалко  свою  растраченную  юность,  а  заодно  и
неведомого недотыкомзера, которому нечем было закусить в  зимней  норке,
кроме сырого повествовательного предложения.
   Через несколько страниц после недотыкомзера в  альманахе  размещалась
большая  поэма  какого-то  уголовного   авторитета,   посвященная,   как
следовало из предисловия, могуществу человеческого разума, которое автор
со свежей силой осознал во время одного из своих  таежных  побегов.  Она
так и называлась - "Человек", и начиналась со строки:
   Я развел и лису, и медведя, и волка. Степа не смог  читать  дальше  -
ему представился голый Березовский с  калькулятором  в  руке,  озаренный
прыгающим светом костра.
   Отложив альманах, он принялся за журналы. Под  их  обложками  догорал
закат    эпохи,    которая    представлялась     современникам     такой
бесчеловечно-жестокой и хищной, а была  на  самом  деле  такой  наивной,
жалкой и простодушной - как всегда в истории. Это трогало, но все  равно
журналы были неудобоваримы, как серая бумага, на  которой  их  печатали.
Почти  на  каждой  странице  в  них  упоминались  какие-то  "эстеты"   и
"высоколобые интеллектуалы", которые презрительно морщились  от  чего-то
одного и восторженно аплодировали чему-то  другому.  Степа  вдруг  понял
(это было  головокружительное  умственное  сальто),  что  собравшиеся  в
аудитории люди, похожие не то на рассредоточившуюся очередь за пивом, не
то на участников спартакиады по зимним шахматам, и были теми эстетами  и
высоколобыми интеллектуалами, о которых шла речь.
   "А ведь в эту самую минуту, - подумал он с эйфорией, которую вызывало
в нем постижение тайн мироздания, - кто-то сидит и волнуется  -  что  же
скажут   эстеты   и   высоколобые   интеллектуалы?   Будут   восторженно
аплодировать или нет?"
   Занятнее остальных ему показался журнал "Царь Навухогорлоносор".  Как
следовало из аннотации, это был "орган лингвистических нудистов, которые
не признают лицемерных  фиговых  листков  на  прекрасном  зверином  теле
русского языка".  Журнал  был  малоинтересен,  потому  что  его  главным
содержанием был мат, от обилия которого делалось скучно (хотя  выражения
вроде "отъебись от меня на три хуя" или "иди ты на хуи  и  там  погибни"
приятно удивляли, пробуждая надежду, что русский  народ  еще  не  сказал
последнего слова в истории). Степа  мат  не  любил  и  матерился  только
тогда, когда думал, что это полезно  для  бизнеса  -  как,  например,  в
распечатанном таблоидами разговоре с  "дядь  Борей".  Вокруг  него  тоже
ругались мало. Исключением, пожалуй, был только капитан Лебедкин.  Но  в
речи джедая мат воспринимался как элемент  репрессивной  государственной
атрибутики, что-то вроде бряцанья служебной сабли.
   В  журнале  были  напечатаны  отрывки  из  "современного  эквивалента
"Божественной комедии" Данто - первого русского романа,  написанного  на
народном языке" ("Возле охуительного двухэтажного особняка, прятавшегося
в  тени  старых  лип,  резко  затормозил  невъебенный  "бугатти"   цвета
маренго". Роман Степу тоже не заинтересовал.
   Все эти поиски жанра компенсировались тем, что на последних страницах
журнала  был  напечатан  тест,  который  не  имел  прямого  отношения  к
прекрасному звериному телу. Ознакомившись с ним, Степа понял,  до  какой
степени смутные и эфемерные издания-однодневки ненавидят друг друга.  Но
тест был интересен и  другим  -  похоже,  он  основывался  на  серьезном
анализе работы человеческого мозга. Так  следовало  из  вступления,  где
цитировалась научная работа:
   "Как   известно,   базовым   механизмом   взаимодействия    полушарий
человеческого головного мозга  является  их  функциональная  асимметрия.
Лауреат Нобелевской премии  R.  Sperry  (1982)  так  обобщил  результаты
исследований функциональной асимметрии полушарий:  "В  каждом  полушарии
представлены свои функции. В левом - речь,  письмо,  счет.  В  правом  -
восприятие пространственных  отношений  и  не  идентифицируемое  словами
опо