асти
глаз, - есть вещи, которых вам лучше не знать. Крепче спать будете.
   - Вид у вас усталый. О чем-то тяжелом вспоминаете?
   - Угадали, - ответил Степа.
   - Не поделитесь?
   - Да вам не интересно будет.
   - Попробуйте.
   - Охота вам лезть в чужую душу.
   - Ну почему лезть. Сами расскажите. Глядишь, и легче станет.
   Степа несколько секунд молчал, подыскивая слова.
   - Оказывается, я не только пидор, - сказал он наконец. - Оказывается,
я еще и тварь дрожащая...
   - Да? - тускло переспросил милиционер. - И чем вы это объясняете?
   Степа пожал плечами.
   - Может быть, подсознательные склонности, в которых не  отдавал  себе
отчета. Раболепие, которым заразили детскую душу в советские  времена...
А может, порошок такой.
   - Понятно. А документики ваши можно?
   Степа сунул руку в  карман,  вытащил  сложенную  вдвое  стодолларовую
бумажку и, раскрыв ее книжечкой, протянул через  стол.  Милиционер  взял
купюру двумя руками, посмотрел на президента в овале,  потом  на  Степу,
потом опять на президента.
   - Без бороды снимались, что ли? - спросил он подозрительно.
   Степа кивнул. Беседа  начинала  его  раздражать.  Милиционер  спрятал
банкноту, встал и козырнул.
   - Ну что ж, отец  Бенджамин,  -  сказал  он,  -  добро  пожаловать  в
город-герой Москву.
   Степа налил себе еще коньяку. Ему вспомнились суетливые  манипуляции,
которые Сракандаев проделывал вчера с фотографией Путина  -  словно  его
пугала даже минутная  разлука  с  этим  изображением.  А  то  раболепие,
которое проснулось  в  нем  самом,  было  вообще  необъяснимо.  Хотелось
верить, что это всего лишь эффект проклятого порошка,  от  которого  все
утро текли из носа кровавые сопли.
   Но Степа подозревал, что дело было глубже.
   "Откуда в русском  человеке  это  низкопоклонство,  это  генетическое
холопство перед властью? - думал он. - Непонятно. И ведь самое забавное,
что мы хорошо эту свою  особенность  знаем.  Даже  слово  "ментальность"
научились говорить. Только куда девается то, что мы  понимаем  про  свою
ментальность,  когда  эта  самая  ментальность  включается  по   первому
ментовскому свистку? Говорят - умом Россию не понять. А почему? Да очень
просто. Когда это самое начинает шевелиться в душе, ум сразу  уезжает  в
Баден-Баден. А когда отпуск берет это самое, ум  возвращается  и  делает
вид, что ничего не было, и у нас тут чисто Европа, просто медведи белые.
Каждый, кто здесь родился, все понимает до  мельчайших  подробностей.  И
все равно попадает по полной программе... Сэ ля мы".
   Степа посмотрел на лежащие на столе уши, и  воспоминание  о  недавнем
кошмаре покрыло его щеки густым румянцем. Он  прикрыл  глаза,  чтобы  не
видеть своего отражения в окне.
   В кармане зазвонил мобильный.
   - Ало, - сказал Степа, поднося к уху трубку.
   - Здорово, - жизнерадостно крикнул в трубке Лебедкин. - Как дела?
   - Нормально.
   - Тоже осла ебал? Добро пожаловать в члены клуба!
   - А? - ошарашенно спросил Степа.
   - Запись уже в Москве. Сейчас  быстро  -  по  интернету  гоним.  Всем
отделом с утра уссывались, как ты его  хуярил.  Просто  какая-то  победа
добра и света. Чего это ты руки к потолку  так  поднимал?  Молился,  что
ли?
   Степа ничего не ответил.
   - А рычал-то как... Тебе, Степ, в кино сниматься надо, а не  в  банке
штаны просиживать.
   Степа снова промолчал.
   - Но ты учти, что, когда осел так орет, это  всерьез  и  надолго.  Он
влюбчивый... Ты чего молчишь?
   - Не знаю, что сказать, - признался Степа. - Голова болит.
   - А потому что дрянь эту нюхал. Вот этого от тебя,  если  честно,  не
ждал. Осла отхуярить - святое дело. Но это-то зачем?
   - Будет теперь и на нас с ослом компромат.
   - Какой компромат, - вздохнул Лебедкин. - Если бы. Осел  хитрый.  Вот
прикинь - на тебя  у  нас  компромат  есть.  Ты  сам  на  меня  материал
кое-какой тоже имеешь, знаю-знаю... А вот на осла, которого  все  ебали,
ни у кого ничего нет. А  пленки-то  есть,  и  какие  пленки!  Альмодовар
отдыхает. Представь - стоит осел раком и орет в мобилу: "У  меня  хватит
политического влияния в этой стране, чтобы вас всех поставить раком!"  И
головой трясет, чтоб уши с глаз отбросить, а то самому не видно, кто его
пялит. Я реально говорю, на это смотреть для здоровья вредно, так ржешь.
Ну и что? Пленки есть, а компромата нету! Можешь представить?
   - Нет, - ответил Степа. - Не могу. Как такое может быть?
   - А так. Думаешь, зачем он портрет Путина рядом  ставит?  Потому  что
знает - в таком виде мы  это  ни  на  один  сайт  не  повесим.  Умный...
Понимает ситуацию. А раньше фото было, где он с Ельциным в обнимку...
   Степа  долго  ничего  не  мог  ответить.  Наконец,   молчание   стало
невыносимым, и он почувствовал необходимость сказать хоть что-нибудь.
   - А почему... э-э-э... а почему вы не можете старые  пленки,  ну  те,
где он с Ельциным, сейчас запустить?
   Теперь надолго замолчал Лебедкин.
   - Ладно, - сказал он наконец, - я не за этим звоню. У тебя  телевизор
рядом есть?
   Степа поглядел под потолок.
   - Да есть тут один, не знаю, работает или нет.
   - Включай.  Сейчас  первый  выпуск  "Чубайки".  Он,  правда,  немного
неровный, не обкатали еще до конца. Как говорится, первый  блиц  кригом.
Но людям, кто видел, нравится. Короче, включай.
   - Понял, - сказал Степа без особого энтузиазма.
   - И еще, - продолжал Лебедкин, - личный вопрос. Если не  секрет,  где
это ты так переодеваться научился? Что, бля, тоже  в  Панкисском  ущелье
тусовался?
   - Я... Да нет, я...
   - А то смотри. Люди нервничают. Осел, когда ты к нему в банк  с  этой
бородой первый раз пришел, вообще обосрался. В час ночи мне  позвонил  -
он даже не понял сначала, что это ты.
   - А он что, он знал? - изумленно спросил Степа.
   - А ты думал. Я же лучшая крыша в городе. А у него три видеокамеры  в
приемной. Я ему и сказал, чтоб он не парился, - у тебя к нему  реального
базара быть не может, что-то личное, романтическое. Так что  он  тебя  с
тех пор и дожидается. У тебя вазы в офисе есть?
   - А что?
   - Купи, если нет. Будешь  каждый  день  букет  получать  с  курьером.
Знаешь,  Степа...  Я  тебя,  с  одной  стороны,   конечно,   понимаю   -
присмотреться к партнеру, то да се... Но  с  другой  стороны,  нашел  ты
геморрой на свою голову, вот что я скажу.
   - Почему?
   - Ты просто не все про него знаешь. Тебе ведь его  не  только  пялить
надо будет, а еще на лугу пасти  и  волков  отгонять.  Иначе  он  реветь
будет, и довольно громко. А волками у него на даче два таких  сенбернара
работают, что ты, прямо тебе скажу, заебешься.
   - Все, капитан, - сказал Степа. - Я пошел телевизор смотреть.
   - Ну давай, братан. До скорого.
   Телевизор под потолком вагона-ресторана  работал  плохо.  Сигнал  был
слабым - по экрану шли косые полосы помех, и звука почти  не  было.  Как
только кончился  рекламный  блок,  экран  почернел,  а  потом  взорвался
радужной вспышкой салюта. Когда огни угасли, на экране осталась огромная
золотая цифра "43". Четверка задрожала, несколько раз крутанулась вокруг
оси, качнулась и, как язык колокола, со звоном ударила в тройку. Волнами
от удара разбежались веселые разноцветные  буквы,  сложившиеся  в  слова
"Чубайка" и "Зюзя". Затем  между  ними  с  чпокающим  звуком  вылупилась
маленькая зеленая буква "и", напомнившая  Степе  своим  ядовитым  цветом
число "77" из его петербургского делириума. Он почувствовал подступающую
к горлу тошноту, вскочил и кинулся в туалет.
   Когда он вернулся, Зюзя и Чубайка были уже на экране. Степа не понял,
куклы это или  анимация,  но  сделано  было  здорово.  Они  выглядели  в
точности так, как  описал  в  проекте  Малюта,  только  Зюзя,  одетый  в
зэковский ватник с тельняшкой, был даже страшней, чем Степа представлял.
Мрачно поглядывая на Чубайку и делая время от времени уродливые медвежьи
жесты, он продолжал разговор, начало которого Степа пропустил:
   - Чубайка, хотите я напомню, как в России началась новая эпоха?
   - Попробуйте, Зюзя.
   - Сидел русский человек в темном сарае на табуретке. Сарай был старый
и грязный и ужасно ему надоел. Русскому человеку говорили, что он  сидит
там временно, но он в это не верил, потому что  помнил  -  то  же  самое
говорили его деду с бабкой. Чтобы забыться, русский человек пил водку  и
смотрел телевизор. А по нему шли вести с полей, которые тоже страшно ему
надоели.
   - Разве не жуть, Зюзя?
   -  Однажды  телевизор  показал  огромный  светлый  дом  с  колоннами,
каминами и витражами, с красивой мебелью и картинами. А потом,  Чубайка,
на экране появились вы. На вас был этот же самый смокинг и  бабочка.  Вы
попросили зрителя ответить на вопрос, где лучше - в грязном старом сарае
или в этом огромном светлом доме?
   - И что ответил русский человек, Зюзя?
   - Русский человек ответил, что лучше,  конечно,  в  огромном  светлом
доме. Вы сказали, что такой выбор понятен, но путь туда непрост, и плата
будет немалой. И русский человек согласился на эту плату, какой  бы  она
ни была.
   - Продолжайте, Зюзя.
   - И тогда, Чубайка, вы открыли русскому человеку страшную  тайну.  За
право находиться в этом  доме  ему  придется  стать  табуреткой  самому,
потому что именно так живет весь мир, и людей этому обучают с детства...
   - Ну и?
   -  А  когда  русский  человек  перекрестился  и  действительно   стал
табуреткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис.  Поэтому  огромных
светлых домов на всех не хватит. И ему, то есть как бы уже ей,  временно
придется стоять в том же самом сарае, где и раньше. Но только в качестве
табуретки.
   - Интересно излагаете, Зюзя. И что дальше?
   - А затем уже без всяких объяснений на табуретку  уселась  невидимая,
но очень тяжелая задница, которая  на  своем  языке  разъяснила  бывшему
русскому человеку, что не следует интересоваться, чья она, потому что  у
табуреток тоже бывают проблемы. А лучше подумать  о  чем-нибудь  другом.
Например, о том, какая у него, то есть у нее, национальная идея...
   - Вот. Наконец-то мы добрались до темы сегодняшней передачи, - сказал
Чубайка, повернулся к телезрителю, и камера  дала  его  крупным  планом,
оставив Зюзю за кадром. - Здравствуйте,  дорогие  россияне!  Меня  зовут
Чубайка. А это, как вы догадались, Зюзя. Вообще-то он не  такой  дурень,
каким мог показаться, но до него все слишком  медленно  доходит.  Он  не
понимает, что табуретка  в  нынешних  условиях  молиться  должна,  чтобы
привлечь к себе инвестора. А какой инвестор захочет, чтобы его  называли
задницей? Кстати, Зюзя, вы с  рыночной  точки  зрения  табурет  никакой.
Скрипите сильно - это я вам как единственный реальный инвестор говорю...
   Степа понял, что больше не может выносить  этих  гуннских  плясок  на
могиле своей мечты. Когда он выходил из  вагона-ресторана,  на  вахту  у
телевизора заступил замасленный железнодорожный  люмпен,  непонятно  что
делавший среди чистых  скатертей  и  сверкающих  столовых  приборов.  Он
переключил программу, попал на новости и довольно осклабился:
   - У-у, Колин Пауэлл... А вон и Коля...
   Добравшись до купе, Степа рухнул на свое место. Полежав на спине,  он
понял, что не уснет, и вытащил из  портфеля  "Братьев  Карамазовых".  Он
никогда  не  читал  этой  книги,  хотя  помнил,  что  в  детстве  смешил
родителей, выговаривая ее название как  "Братья  Кармалазовы",  а  потом
раза два писал по ней сочинения в школе ("мучительные раздумья  большого
художника о судьбах России и духовных поисках живущего в ней  человека",
высший возможный балл - "три" за содержание, "четыре" за грамотность).
   Сейчас, наверное, поздно было начинать. Но слушать радио было скучно,
и он открыл том на неизвестно кем и когда заложенной странице:
   "Красота  -  это  страшная  и  ужасная  вещь!  Страшная,  потому  что
неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал  одни  загадки.
Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе  живут...  Иной  высший
даже сердцем человек и с умом высоким,  начинает  с  идеала  Мадонны,  а
кончает идеалом содомским..."
   Степа понял, что по радио как раз крутится песня этой самой  Мадонны,
словно  состоящая  из  заголовков  бизнес-ныоз,   которые   сами   собой
разворачивались в его голове в чугунные информационные блоки:
   "You know that we are living in a material world, And I'm a  material
girl...
   "Еще страшнее, кто уже с идеалом  содомским  в  душе  не  отрицает  и
идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину,  воистину  горит,
как и в юные беспорочные годы..."
   "You know that you are living with a material girl,  And  this  is  a
material breach..."
   Степа поднялся и с такой силой  выключил  радио,  что  круглая  ручка
осталась в его кулаке. Он швырнул ее в угол.  "Какие  там  идеалы,  боже
мой", - подумал он и стал читать дальше:
   "Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотою. В  содоме
ли красота ?"
   Степа уронил книгу и застонал:
   - Ах, если бы, Федор Михайлович! Если бы!
 
34 
 
   Утром Степина машина попала в пробку на Пушкинской, и он задремал  за
спиной шофера. Придя в себя  от  гудков,  он  несколько  секунд  не  мог
понять, где находится, пока не  увидел  рекламу  пепси-колы  со  словами
"Бери от жизни все!"
   При  виде  бутылки  в  руке  лирического  героя  Степа  провалился  в
ассоциации, которые заставили его так сложно наморщиться,  что  сидевший
за рулем соседнего джипа человек заерзал на месте и несколько раз нервно
просигналил.
   Когда машина тронулась, Степа вспомнил, что в обитой  шелком  коробке
остался еще  один  лингам  победы,  такого  же  цвета  ультрамарин,  как
этикетка на рекламе. Цвета удачи, хотелось бы верить... Но оснований для
веры было мало.
   "Что теперь? - подумал он. - Непонятно. Как в песне - и не разберешь,
пока не повернешь... Фу..."
   Мюс на работе не оказалось. Степа открыл дверь в  бухгалтерию,  и  на
него выплеснулись брызги чужого спора:
   - Да  чего  он  гонит-то?  А  раньше  русский  человек  что,  не  был
табуреткой?  Не  просто  табуреткой,  а  стульчаком  с   большой   дырой
посередине...
   Где Мюс, в бухгалтерии  не  знали.  Бледный  бухгалтер  сказала,  что
второй день звонит Сракандаев, интересуется, когда Степа будет на месте.
В контрольном отделе тоже ничего не знали про Мюс. Зато на  ее  столе  в
приемной лежал  огромный  букет  роз,  перевязанный  муаровой  лентой  с
вытисненным золотым осликом - за полчаса до приезда Степы  его  доставил
курьер из "Дельта-кредита". Кроме того, с букетом прибыло письмо.
   Тихо выругавшись, Степа взял его и пошел в кабинет - читать.  Письмо,
отпечатанное на розовой японской бумаге, было следующего содержания:
   Степка,
   Когда я увидел тебя в этой рясе и перчатках, с этим  крестом  и  всем
остальным (хо-хей-хо!), я  сразу  понял,  что  ты  very  cool  guy  ,  с
воображением и стилем. Я люблю ребят вроде тебя, потому что и сам  такой
- ты, наверно,  уже  в  курсе.  Я  уверен,  что  впереди  у  нас  немало
клевых-преклевых обалденных минут, а может  быть,  даже  часов  и  дней.
Когда будет свободная секунда, раздай мне, пожалуйста, звоночек. А то  я
боюсь перегрузить твой автоответчик и напрячь твою секретаршу.
   Знаешь что? Выбирайся-ка в этот уик-энд  ко  мне  на  дачу!  P.S  Как
прикольно, что мы работаем над одним проектом! Я  сразу  понял,  что  мы
одинаково смотрим на мир. Вместо подписи был подрисован маленький ослик.
Степа положил письмо на стол, опустил голову на руки и  некоторое  время
глядел в темноту под веками, считая варианты, как сказал  бы  шахматист.
Ни один не хотелось досчитывать до конца.
   На столе звякнул селектор.
   - Степан Аркадьевич, - сказала  Люся  из  бухгалтерии,  -  курьер  из
"Дельта-кредита" еще здесь. Ему велено без ответа не  возвращаться.  Что
сказать?
   - Сейчас будет ответ, - буркнул Степа. - Где же Мюс?
   - Не знаю.
   Бросив трубку, Степа притянул к себе сракандаевское  письмо,  подумал
немного и крупно написал под осликом:
   Пасись, жопа, пока Таня волков отгоняет.
   "Нет, грубовато, - решил он, перечитав написанное. -  Или  нормально?
Может, поменять "жопа" на "жора"? Тогда  с  большой  буквы  надо...  Вот
черт, теперь еще и об этом волноваться..."
   На всякий случай подрисовав под ответом что-то вроде  интернетовского
смайлика, он нажал на селекторе клавишу со стилизованной "М" (сердечко с
двумя вертикальными ножками), и тут же вспомнил, что Мюс  в  банке  нет.
Без нее он чувствовал себя как без рук. Взяв письмо, он вышел в коридор.
Там ждала Люся из бухгалтерии.
   - Вот ответ, - сказал Степа, отдавая ей  сложенный  лист,  -  передай
курьеру. Меня сегодня больше не будет.
   - Степан Аркадьевич, не могли бы вы просмотреть последние платежки? -
сказала девушка. - Они у вас на столе, бухгалтерия очень просит.
   - Потом, - сказал Степа.
   Вернувшись в кабинет, он попытался дозвониться Мюс, но  ее  мобильный
был выключен.
   "Что же за день такой, - подумал он. - Даже пожаловаться некому..."
   Подумав, он решил ехать в ГКЧП к Простиславу.
   Простислав успел попасть в передрягу. Его  только  что  отпустили  из
больницы после отравления соединениями ртути - оно было таким серьезным,
что он даже побывал в реанимации. Степа  слышал,  что  от  ртути  умерли
почти все  китайские  богдыханы,  занимавшиеся  поисками  вечной  жизни,
потому что в даосские рецепты пилюль бессмертия входила киноварь.  Из-за
этого в недомогании Простислава чудилось что-то высокое,  императорское,
и Степе неловко было заводить разговор о своих проблемах. Но, к счастью,
рассказывать  ничего  не  пришлось  -  достаточно  оказалось   упомянуть
Сракандаева.
   - А, Ослик Семь Центов, - вздохнул Простислав из-под пухового одеяла,
и его бледные  скулы  порозовели.  -  Тяжелый  случай.  Его  даже  свами
Макананде показывали, когда  тот  в  Москву  приезжал.  Макананда  етот,
значит, сказал, что ослику можно помочь, если найти его гипногештальт.
   - Гипногештальт? А что это такое?
   - Это внутренняя ось зла каждого человека. То, что делает нас такими,
какие  мы  есть,  независимо  от  воли   и   желания.   Типа   незаметно
гипнотизирует в фоновом режиме.
   - А пример можно? - спросил Степа. - Что им может быть?
   - Да все что хочешь. Например, ребенок растет  бандитом,  потому  что
окно его комнаты выходит  на  афишу  кинотеатра,  где  постоянно  всякие
гангстеры с пистолетами. Или девочка  становится  стриптизершей,  потому
что в серванте стоит статуэтка голой балеринки, на которую она смотрит с
рождения, и так далее. Вот, значит, и у  Сракандаева  тоже  где-то  есть
такой гипногештальт, из-за чего он... Ну ты понял.  Но  что  это  такое,
никто пока не догадался. Пробовали его гипнотизировать...
   Простислав замолчал и  покачал  головой,  словно  борясь  с  каким-то
мучительным воспоминанием.
   - Ну? - спросил Степа.
   - Баранки гну.  Он  сам  так  всех  загипнотизировал,  что  вспомнить
стыдно. Стали дальше думать. Обыскали дачу, квартиру - думали, может,  у
него там где ослик  деревянный  с  детства  остался.  Ничего  не  нашли.
Загадка. А че тебе-то за интерес?
   - Он мой партнер по бизнесу, - сказал Степа. - Надо же знать,  с  кем
вместе рискуешь.
   - Насчет бизнеса можешь не волноваться, - сказал  Простислав.  -  Тут
осел не ошибется. Смотри только, чтоб тебя самого не кинул, - он  ушлый.
Это я не в смысле ушей, хе-хе...
   Разговор с Простиславом запал Степе в душу.
   "Вот оно что, - думал он по дороге в банк. - Выходит, "43" - это  мой
гипногештальт. Ну, нашел. А дальше что? Что  мне  делать,  когда  я  это
понял? Я ведь вроде понял? Или не понял? Вот это  как  раз  ясно  не  до
конца... Надо уточнить у Простислава".
   На работе уже никого не было. Степа вошел в кабинет и  включил  свет.
Глаза остановились на плакате "Так  Надо!"  над  рабочим  столом,  и  он
подумал, что восклицательный знак может сбивать всю настройку, превращая
"34" в "35", и его стоило бы заклеить полоской белой бумаги