сколько  эффективно  обрабатывается  наше
сознание". Впрочем, Степа допускал, что это ему показалось,  будто  Зюзя
взял верх, а у зрителей сложилось  бы  совсем  другое  мнение.  В  любом
случае было видно - Малюта рубит фишку как капусту.  Степа  окончательно
утвердился в этой уверенности после короткого спора, который произошел у
него с Малютой по поводу следующего отрывка:
   "У российской власти, Чубайка, есть две основные функции, которые  не
меняются уже много-много лет. Первая - это воровать. Вторая - это душить
все высокое и светлое. Когда  власть  слишком  увлекается  своей  первой
функцией, на душение времени не  хватает,  и  наступает  так  называемая
оттепель - ярко расцветают все искусства и общественная мысль..."
   "Так что ж вы, Зюзя, воровать мешали? Не жалуйтесь  теперь,  что  вас
душат". Степа поднял глаза на Малюту и сказал с раздражением:
   - Чего? Когда это коммуняки воровать мешали? Кому?
   - Вот, - с удовлетворением сказал Малюта, - работает.
   - Что работает, дубина?
   - Концепция. Вызывает эмоции.
   Только тут Степа опомнился, все понял и стал читать дальше. С  каждой
строкой он испытывал к Малюте все большее уважение как к  профессионалу.
Тот на ходу улаживал такие проблемы, о существовании которых Степа  даже
не догадывался, и с балетным изяществом перепрыгивал пропасти, у которых
заведомо не было дна.
   Малюта  использовал  интересную  технологию  обращения  с  проклятыми
вопросами. Надо было не отвечать на них, а разъяснять  телезрителю,  что
возня вокруг этих тем не сделает счастливым никого. А человек -  на  чем
предлагалось сделать акцент - имеет право на счастье.
   "Задача проекта, - писал Малюта, - не разубедить телезрителя  в  том,
что страной  распоряжается  компания  жуликов  (в  настоящее  время  это
представляется нереальным по причинам объективного характера). Задача  в
том, чтобы на ярких и запоминающихся примерах разъяснить, какое  следует
делать выражение лица, услышав разговоры на эту тему ("Ой, Зюзя, ну  как
же вы надоели своим занудством...  Посмотрите,  на  улице  лето,  птички
поют. Неужели вас ничего не радует  в  жизни?").  Прочитав  этот  абзац,
Степа ощутил волну светлой энергии.
   Он понял, что эти летние птички - те самые "иные птицы" из его хайку.
"Запели, запели, - подумал он. - Как не спеть за десять  тонн".  Похоже,
что числа были на его стороне: это, без сомнений, был знак.
   - Аванс ты отбил, - сказал он, вставая из-за стола и с  удовольствием
потягиваясь. - Начинаем работать всерьез.
   - У матросов нет вопросов! - повторил свою присказку  Малюта  и  тоже
встал из своего позорного кресла.
   - Я тут говорил с капитаном Лебедкиным, - сказал Степа, глядя на него
со значением. - Знаешь такого?
   Малюта кивнул головой. Он выдержал Степин взгляд,  никак  не  показав
своих чувств - если они у него были.
   - Он теперь все это курирует. Бюджет, план, сетка... Так что крыша  у
нас над головой надежная  -  не  протекает.  Думай  и  пиши.  Ничего  не
пропадет.
   - У големов нет проблемов! - ответил Малюта.
   Степа не знал, кто такие големы, но подумал, что это,  наверное,  те,
кто дает матросам не  вызывающие  вопросов  команды.  Раз  у  одних  нет
вопросов, у других нет проблемов - все логично.  Вот  только  одно  было
неясно - кто дает команды самим големам. Степа так до сих пор  этого  не
понял, хотя был в бизнесе давно. Имелся и другой вопрос,  примыкавший  к
первому, который тоже часто тревожил  его  душу:  если  миром  управляют
числа, кто же тогда распоряжается числами?
   - Кстати, насчет Лебедкина, - нарушил течение его мыслей Малюта. -  Я
тоже вчера с ним общался. Есть хорошие новости - он говорил?
   - О чем?
   - Может, лучше он сам обрадует?
   - Давай, не темни, - сказал Степа.
   - Он еще одного спонсора привлек. Так что теперь бюджет  ровно  вдвое
больше. Развернемся по-настоящему.
   - А что это за спонсор? - спросил Степа, которого охватила  внезапная
слабость, как перед первым толчком землетрясения, о котором еще не знает
ум, но уже догадался инстинкт.
   - Ослик семь центов, - сказал Малюта.
   Инстинкт не обманул.
   - Кто?? - фальцетом выдохнул Степа.
   - Сракандаев из "Дельта-кредита". Знаете такого?
   - Слышал, - ответил Степа, садясь на  стул,  с  которого  только  что
встал.
   - Вы чего, Степан Аркадьевич? Будто и не рады?
   Степа пожал плечами.
   - Они в нашу концепцию-то не лезут? - спросил он непослушным ртом.
   - Нет, - сказал Малюта. - Со всем согласны, удивительное дело. Только
одна мелочь. Их специалисты поставили условие - чтобы название  было  не
"Зюзя и Чубайка", а "Чубайка и Зюзя". И правильно, так  точней.  Нам  же
Чубайку двигать надо, да? Вот пусть он первый и канает. Успели  поменять
в последний момент.
   - Какой последний момент?
   - Перед тем, как на самом верху утвердили...  Степан  Аркадьевич,  вы
чего? Вам воды? Эй, секретарша! Степану Аркадьевичу плохо! Секретарша!
 
34 
 
   Решение убить Сракандаева созрело в Степиной душе  мгновенно,  словно
кто-то выдвинул ее центральный  ящик,  положил  туда  написанный  кровью
протокол о намерениях и со стуком водвинул ящик на место. Проснувшись на
следующий день после встречи с Малютой, Степа понял, что все уже решено.
Сомневаться или переживать по этому поводу не стоило.
   Стоило спешить. Если Бинга говорила правду. А пока что все  указывало
на это. Времени до дня  рождения  оставалось  так  мало,  что  он  начал
строить планы прямо в кровати.
   Организовать дело через солидный канал он уже не успевал. А  поручить
его наспех найденному "профессионалу" было нельзя. Профессионал  возьмет
деньги, скажет, что у матросов нет вопросов, а  потом  раздастся  звонок
джедая Лебедкина. Оставалось одно - сделать все самому.
   Это Степу не пугало - так оно было честнее.  Кроме  того,  это  могло
быть и безопаснее. Кто подумает, что одну процентщицу  замочила  другая?
Будут, как всегда в таких случаях, искать студента-идеалиста  в  длинном
пальто.
   Выходной  камуфляж,  опробованный   в   "Дельта-кредите",   следовало
доработать. К  бороде  добавились  купленная  на  рынке  черная  ряса  и
скуфейка  -  так  Степа  называл   про   себя   черный   головной   убор
священнослужителя, похожий на бархатный шлем, хотя и не был уверен,  что
использует слово правильно. Там же был куплен большой  нагрудный  крест,
сияющий водопроводной латунью. Школьный портфель из кожзаменителя сделал
его облик окончательно правдоподобным. Кроме того,  на  вооружение  были
взяты старые часы "Луч" в квадратном металлическом корпусе и  офицерские
сапоги. Складывая все это в багажник автомобиля,  Степа  уже  чувствовал
себя преступником в международном розыске.
   От страха он даже придумал, как взывать к подлинному божеству, ни  на
шаг не отступая от бессмысленного  христианского  канона.  Делалось  это
так: сначала он обращался к тройке, бормоча:  "Во  имя  отца  и  сына  и
святого  духа!",  а  потом  сотворял  четверку   посредством   крестного
знамения. Это действие он отработал на  старухах,  которые  подходили  к
нему во время двух тренировочных вылазок в метрополитен. Важно  было  не
ошибиться  в  последовательности  и  не  перекреститься  до  того,   как
призывалась Троица (что-то похожее,  смутно  припоминал  он,  делали  во
время черной мессы).
   Когда проблема с одеждой была решена, встал вопрос об оружии.  Всякие
автоматы  с  глушителями,  пистолеты  с  лазерным  прицелом   и   прочие
голливудские варианты Степа даже .не рассматривал. Сначала он  остановил
свой выбор на длинном кухонном ноже из золингеновской стали. На нем была
маркировка, напоминавшая о рассказе  Конан-Дойля  "пляшущие  человечки",
что делало его подходящим для планируемого  макабра.  Однако  по  зрелом
размышлении он решил, что это не годится - он вряд ли сумел бы  зарезать
человека ножом.
   У него с давних пор хранился  страшный  сувенир  -  стреляющая  ручка
немецкого производства. Упаковка патронов тоже была -  вместе  с  ручкой
она лежала в коробке от сигар  "Монтекристо".  У  патронов,  похожих  на
окурки от дамских сигарет, были белые хромированные  гильзы  и  пули  со
стальным сердечником. Несмотря на свои  небольшие  размеры,  ручка  была
грозным оружием.
   Степа  опробовал  ее  на  даче.  С  нескольких  метров  она  насквозь
пробивала железный горшок. Правда, были недостатки - во-первых,  выстрел
был громким. Во-вторых, ручку  было  неудобно  держать,  и  отдача  была
болезненной.  В-третьих,  она  сложно  перезаряжалась  -  ее  надо  было
развинтить, вынуть стреляную гильзу, затем  свинтить  с  новым  патроном
внутри  и  взвести  спусковой  механизм  (на  боку   выскакивала   тугая
скобка-курок). Это была длительная процедура. Но дело должен был  решить
один выстрел. Височная  кость  Сракандаева  вряд  ли  была  крепче  пяти
миллиметров железа.
   Открыв шкаф  в  спальне,  чтобы  спрятать  ручку  в  каком-нибудь  из
пиджаков, Степа увидел обтянутую желтым шелком коробку, про которую  уже
забыл. В ней хранились три лингама победы, мистические ключи к дзенскому
саду камней.
   Степе в голову пришла неожиданная мысль.
   Поставив коробку на стол, он  вынул  из  нее  один  из  продолговатых
приборов, зеленый. Отверстие с торца казалось достаточно большим.  Степа
приставил к нему ручку, осторожно надавил на нее, и она исчезла внутри.
   Однако вынуть ее  оказалось  непросто.  Степа  несколько  раз  махнул
членом в воздухе, надеясь,  что  ручка  выйдет  из  него  под  действием
центробежной силы. Но  она,  вероятно,  зацепилась  за  резину  каким-то
выступом.
   Степа начал мять член в руках, осторожно сгибая и сжимая его в разных
местах, чтобы ручка вышла наружу. В этих движениях было что-то настолько
непристойное и одновременно возбуждающее, что  на  его  губах  появилась
кривая улыбка.
   Вдруг оглушительно  хлопнуло  -  словно  в  руках  у  него  взорвался
воздушный шар. Степа увидел, что  вместо  священного  лингама  держит  в
руках  что-то  похожее  на  съеденный  до  половины  недозрелый   банан.
Разорванный выстрелом эзотерический инструмент превратился  в  резиновые
лоскуты.
   Пуля пробила ковер и ушла в пол.  Степа  даже  не  успел  испугаться.
Держи он член под другим углом, все проблемы могли решиться  проще,  чем
он надеялся, хотя и совсем по-иному. Но,  глядя  на  зеленый  огрызок  в
руке, он задумался не об этом. И даже не о том,  что  выстрел  прозвучал
тише, чем раньше.
   Сракандаев  не   был   человеком,   которого   следовало   убить   по
бизнес-необходимости. Для таких дел имелись специальные люди  и  методы.
Сракандаев был мистическим врагом. Больше  того,  им  был  даже  не  сам
Сракандаев, а тот дух зла, который опирался на него и действовал  сквозь
его физическую оболочку. Степа собирался поразить именно этого  духа.  А
для этого мало было огнестрельного решения а-ля Муса и Иса. Степе  нужен
был не труп, ему нужна была победа над числом  "43".  Значит,  следовало
применить мистическое оружие,  наподобие  тибетского  кинжала-пурбы  или
освященной серебряной пули. Что могло сгодиться на эту роль  лучше,  чем
священный лингам победы? Определенно, амитафинщиков послала судьба.
   Степа взял из коробки другой лингам, взвел пустую ручку  и  аккуратно
вставил  ее   внутрь.   После   нескольких   минут   экспериментирования
выяснилось,  что  спуск  безотказно  срабатывает,  если   сильно   сжать
резиновый член посередине. Все остальные манипуляции  были  безопасны  -
можно было даже многократно ронять лингам на пол.  Степа  знал,  что  на
резиноподобном пластике такого рода, скользком и чуть жирном  на  ощупь,
отпечатки пальцев  не  остаются.  Лучшего  способа  спрятать  оружие  не
придумал бы и консультант Аль-Каеды по западной психологии.
   Возясь с лингамом, Степа снова обратил внимание на буквы, которыми он
был исписан. Это была  какая-то  стойкая  краска  -  Степины  пальцы  не
причиняли ей вреда. Осмотрев содержимое коробки в офисе, он  решил,  что
это какой-то восточный язык. Сейчас он понял, что буквы русские,  просто
сильно стилизованы под санскрит или что-то в этом роде. Они складывались
в странную фразу: "Ом Мама Папин Хум". Над "м" в  словах  "Ом"  и  "Хум"
были нарисованы маленькие черточки, как  над  "и".  У  самого  основания
инструмента странная фраза была несколько раз записана другим почерком и
латиницей: "От Money Padme Whom", но стилизация под санскрит  оставалась
такой же тщательной. Лингам расписывало как  минимум  два  амитафинщика.
Видимо, начали делать экспортную версию, а потом подоспел Степин  заказ,
и пришлось переориентироваться на внутренний рынок.
   Степа припомнил слышанное у Простислава.  Кажется,  подобные  надписи
делали на ритуальных предметах  с  целью  отпугнуть  злых  духов.  Слова
"мама" и "папа" являлись, скорее всего, ритуальным обращением к мужскому
и женскому принципам, "Инь  и  Ян".  Или  все  было  еще  проще:  ребята
записали какое-то восточное заклинание русскими звукосочетаниями,  чтобы
испугались подмосковные бесы, незнакомые с экзотическими языками.
   "Скоро проверим, - подумал он, - на самом злом духе,  который  только
есть".
   Надев резиновые перчатки  для  кухни,  он  тщательно  протер  спиртом
патрон, затем детали ручки. Собрав ручку,  он  взвел  боевую  пружину  и
осторожно вставил металлический стержень в лингам. Затем он  вырезал  из
красного  резинового  плунжера,  взятого  в  ванной,  аккуратный  кружок
диаметром точно с основание лингама, пометил его  поверхность  невидимым
числом "34" и  приклеил  кружок  к  основанию  японским  "superglue"  из
шприцеподобного тюбика. Получилось чудо как хорошо и аккуратно.
   Проделывая эти операции,  Степа  ощущал  редкий  в  последние  месяцы
душевный комфорт. Он  совсем  не  думал  об  их  конечной  цели,  словно
занимался каким-то безобидным хобби вроде выпиливания лобзиком. Завершив
работу, он положил лингам и резиновые перчатки в портфель.
   Портфель показался слишком  легок  -  там,  несомненно,  должно  было
лежать  что-то  еще.  Подумав,  он  положил  туда  две   книги   -   том
"Добротолюбия" и "Братьев  Карамазовых".  Поразмыслив  еще,  он  добавил
банку сардин в оливковом масле, бутылку водки, походный несессер и смену
белья. Водочную бутылку Степа установил в неглубоком  среднем  отделении
так, чтобы горлышко торчало из портфеля наружу, и у встречных с  первого
взгляда  возникала  покойная  ясность  относительно  хозяина.   Портфель
убедительно распух, а водочное горлышко  сделало  его  вид  безупречным.
Чтобы он не попался на глаза Мюс, Степа  запер  его  в  сейф.  Затем  он
выкинул отходы производства - изрезанный плунжер, гильзу  и  вынутую  из
пола пулю.
   Степа  не  очень  хорошо  представлял  себе  дальнейшее.  Сначала  он
планировал подстеречь Сракандаева возле одного из  ночных  клубов,  куда
тот ходил. Но через несколько дней все решилось иначе.
   Помог телевизор. Степа  узнал  из  обзора  театральных  новинок,  что
Сракандаев вместе со своими  богемными  друзьями  едет  в  Петербург  на
премьеру авангардной пьесы, о которой много  говорили.  Он  был  главным
спонсором проекта, и в передаче его  сравнивали  с  Дягилевым.  Один  из
артистов назвал  дату  отъезда  и  даже  номер  поезда,  в  котором  был
"специальный  театральный  вагон".  Приглашались  все  ценители   нового
русского театра. Степа не относил себя к их числу. Но такую  возможность
нельзя было терять - другой могло не представиться вообще.
   В делах как раз было окно. Следовало только сделать первый  взнос  по
"Зюзе и Чубайке" (Степа никак не мог поверить, что теперь это "Чубайка и
Зюзя"), но это можно было поручить Мюс. Приготовив платежку, он попросил
ее связаться с Лебедкиным, чтобы уточнить реквизиты и сумму.
   - Пару дней меня не будет, - сказал он. - Максимум три.
   - Куда ты едешь? - спросила Мюс.
   - В Питер, - ответил Степа, зная, что лучше говорить правду обо всем,
кроме самого главного. - У Простислава доклад  в  музее  сновидений.  На
тему "И Цзин" и фехтование".
   Мюс хмыкнула, но ничего не сказала.
   Вечером они пошли  ужинать  в  "Скандинавию".  Обычно  Мюс  одевалась
совсем просто, но в этот раз на ней было какое-то  удивительное  платье,
похожее на плащ без рукавов. Оно  очень  ей  шло.  Но  за  ужином  Степа
заметил на ее лице морщинки, которых не видел раньше. И  антенны  на  ее
голове уже не казались такими упругими и длинными, как прежде.  Странно,
но  эти  морщинки  наполнили  его  сердце  такой   нежностью,   что   он
почувствовал  на  глазах  слезы.  Чтобы  Мюс  не  увидела  их,  он  взял
недокуренную сигару и отправился на балкон.
   "Я совсем о ней не думаю, - размышлял он, глядя на людей в камуфляже,
суетившихся во дворе. -  Бедной  девочке  уже  тридцатник,  а  кто  она?
Секретутка-референт. Наверно, ей тяжело.  Тем  более  что  второй  месяц
общаемся исключительно по плану Маршалла... Или третий? Ох...  Если  все
будет нормально... - при мысли о  предстоящем  деле  Степа  почувствовал
волну липкого страха, - если все выгорит... Женюсь. Честное слово".
   Пронзительный порыв ветра со стороны Кремля бросил пепел с сигары ему
в лицо. Степа поежился.
   "Заодно и паспорт английский сделаем", - подумал он, пыхнул последний
раз дымом и пошел к Мюс, показавшейся в дверном проеме.
   Отправив ее с шофером на  дачу,  он  зашел  на  московскую  квартиру.
Портфель и камуфляж были уже здесь.
   Первым делом Степа включил  огромный  вентилятор  на  черной  штанге,
напротив  которого  висел  в  стальном  кольце  раскрашенный  деревянный
попугай с распростертыми крыльями. Попугай вместе  с  вентилятором  были
привезены из Санто-Доминго, где он купил их в бутике на главной улице  -
они располагались на том же расстоянии друг от друга, что и в  магазине,
в точности воспроизводя поразивший  его  эффект.  У  попугая  с  крыльев
свисало множество бамбуковых трещоток, которые  начинали  раскачиваться,
издавая при этом нежный, мелодичный и чуть грустный звук. Душе от  этого
становилось свободно и прохладно, как стало  Степе  много  лет  назад  в
струе воздуха от могучего винта, когда он вошел в магазин с  раскаленной
улицы. Ветерок и перестукивание трещоток всегда успокаивали его и, самое
главное, каким-то образом наполняли сознанием собственной правоты.
   Тщательно приклеив бороду, он посидел в кресле с  закрытыми  глазами,
перебирая приготовления в уме. Клей надо было взять с собой  на  случай,
если бороду придется переклеивать - про это он раньше не подумал.
   Надев рясу, он посмотрел на себя в зеркало. Степы там  не  было.  Был
священник неопределенного возраста. В его пегой бороде виднелась  ранняя
седина. Глаза выдавали скорбную сосредоточенность духа.
   Священник подумал, что надо бы сразу взять ключи, чтобы не забыть  их
в пальто. Он шагнул к вешалке, сунул руку в один карман, потом в другой,
и  обнаружил  пакет  фисташек,  которого  там  не  было  до   похода   в
"Скандинавию".
   - Мюс, - прошептал он и улыбнулся. - Мюс... Это ведь  все  для  тебя.
Чтобы я... Чтобы... Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...
   Надо было спешить - поезд со Сракандаевым  отходил  с  Ленинградского
вокзала через час.
   Степе достался билет  на  место  28.  Этот  номер  не  значил  в  его
вселенной ничего, но его близость к числу "29" напоминала, какое опасное
дело он затеял. Идти приходилось по самому краю пропасти. Но  выбора  не
было. Каждый раз, когда решимость слабела, он шептал:
   - Чубайка и Зюзя? Чубайка и Зюзя?
   Поднимавшаяся  в  душе  волна  ярости  заряжала  аккумуляторы,  и  он
чувствовал свежую ненависть и силу.
   Поезд удивил его своей  чистотой  (он  давно  не  ездил  по  железным
дорогам). Пока он был единственным пассажиром в купе. Дождавшись,  когда
проводник проверит  билет,  он  спрятал  лингам  под  рясой  и  пошел  в
"театральный вагон". Там было шумно и весело, играла музыка. Степа сразу
понял, в  каком  купе  едет  Сракандаев  -  напротив  его  двери  маячил
охр