Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
слива-ются в одно. Если о любви писать, о ее
оправдании, то нужно, прежде всего, такую постель оправдать.
Я стал пить чай. Она осталась одна. Я и чувствовал, что не надо бы ей
после этого одной оставаться... Ее охватила ревность за идею, она подумала,
что, может быть, я и совсем отошел от нее, что я "достиг". Ее же идея в том,
что нет достижения и всякий момент люб-ви, духовной или чисто плотской,
равноправен в движе-нии.
К вечеру она стала мрачнеть и затаиваться. Во время приготовления ужина
я поцеловал ее в локоть, она подумала, что я этим поцелуем хотел маскировать
отсутствие чувств, и отодвинулась к окну. Я же поду-мал, будто я ей надоел.
Так мы поужинали, и я лег в кровать. Она тоже легла с отчаянной мыслью, что
вся любовь пошла прахом.
-- Ты о чем думаешь? -- спросила она.
-- Я думаю о лужицах, по которым мы сегодня ходили,-- ответил я.
-- Врешь,-- сказала она,-- прощай! -- И замол-чала.
Через некоторое время она сказала:
-- Ты что же это, значит, не придешь ко мне?
-- Разве можно? -- удивился я и бросился к ней. И долго, долго спустя
был у нас разговор:
-- Ты чувствуешь царапину?
-- Да, чувствую, но мне хорошо, я наслаждаюсь состоянием единства в
полном безмыслии.
-- Так надо, конечно, а потом надо усилием подни-мать чувство выше.
-- Туда, где мысль начинается?
-- Туда, где мысль и новое единство в различии: каждый по-своему и оба
в
единстве. Понимаешь? И когда я ушел к себе, она сказала:
-- Ну, теперь я спокойно усну, теперь я опять могу любить!
Так она боится и борется за единство любви. По-видимому, в этом и есть
ее призвание: отвоевать мысль из страстного единства, быть акушером
новорожденной мысли.
Ново в ней и, может быть, единственно, что, отстаи-вая мысль, она ни
капельку не делается "умной" женщиной, а остается исполненной нежности и
игры чувства.
Вдруг понял: поэзия -- это и есть та самая "страсть бесстрастная", о
которой писал Олег. Если углубляться в сущность ее, то и поймешь, почему это
во всей миро-вой литературе у женщины лейтенант предпочитается поэту (дуэль
Пушкина). Ляля -- это исключение.
Новый документ из эпохи любви Л. и О. мне прочелся. как глава из романа
о Мадонне без Младенца на руках. Но "Песни Песней" тут нет и быть не может,
потому что страсть бесстрастная не может ее напитать.
Есть вера как знание, понимаемая нами как зна-ние истины с помощью всех
свойств и способностей че-ловека. Эта "вера" складывается в борьбе столь
различных элементов ее, что Л., по-моему, вмещает в себя весь атеизм и
нигилизм русской интеллигенции. А что остается в натуре ее, или в
заработанной части своей личности, то и есть ее вера.
Так вот, в память отца она каждую "Вербную" должна соединиться с
матерью: ее родители встрети-лись впервые в этот день. Но если она сейчас
любит -- эта любовь живая больше прошлого, покойники могут подождать, а
"Милый" ждать не может. И она идет к Милому.
В "Крейцеровой сонате" сказалась вся сила изувер-ства в презрении к
плоти и его ложь. И через это раскрываются глаза на всю культуру этого
разделения:
нужно всем глаза на это раскрыть (мысль Л-и).
20 апреля. Л. все-таки уехала к матери.
С утра туман и теплый дождь, первое начало позеленения на дорожках, в
первый раз после Святой недели в отсутствие Л. берусь за перо. Настолько
силь-но чувствую ее возле себя, что от разлуки не страдаю и мне хорошо.
Вспоминаю вчерашнее. Я вышел из дому, месяц светил, звезды. Почему-то я
вдруг почувствовал себя старым, немытым, небритым, неинтересным, а ее
блестящей кокеткой в светском обществе. И мне сталожалко себя до слез.
Вернулся с мутными глазами...
-- Ревность? -- удивилась она.-- Вот так выдумал! -- ревность к
женщине, которая собиралась уйти из жизни и приняла эту любовь как отсрочку
смерти.
-- Глупо, конечно,-- ответил я,-- но ведь и всякое отклонение от
основного русла жизни кажется глупым. Разве ты не можешь полюбить
кого-нибудь?
-- А если так будет, ты представь мое письмо как документ.
-- Умная женщина, а говоришь о документе в люб-ви. Ты сама написала
мне, что веришь мне и считаешь себя женой, а двенадцатого сказала: "не
верю". Любовь свободна, и я готовлюсь сжечь все документы... Я ведь только
перед месяцем и его звездочкой выказал свою тревогу и тебе сказал лишь на
основе нашего договора о правде. Это не у тебя, не у меня, а в составе самой
любви заложено чувство ревности, но как человек я готовлюсь к жертве на
случай необходимости.
На это она ничего не ответила. Я же ей напомнил Олега:
Что мог сделать О., когда ты пошла за другого? А разве не могу я
попасть в его положение? Только я должен на случай приготовиться и не
упрекнуть. Так и буду любить тебя и буду готовиться к тому, что ты меня
бросишь, готовиться облегчить не свою, а твою боль обо мне. Трудно подумать
о такой возможности, но, как хороший хозяин, я готовлюсь теперь, когда всем
обладаю, к невозможному.
Начинаю до крайности ясно разбираться в судьбе Л.Попади она только на
путь искусства -- была бы она интересная большая артистка, и никто бы ей
слово упрека не сказал за ее многообразную любовь.
Но случилось, из-за катастрофы в своей личной судьбе, она вступает на
путь искания "достоверного" и заканчивается в сфере любви в самом глубоком
смыс-ле слова. Тогда, через высокие требования любви и жажду любви
настоящей, все искусства, весь быт человеческий и даже вся земная жизнь в ее
сознании попадают в сферу недостоверности.
Будь она "чудачка", так бы она и жила чудачкой, но она, интересная,
жила нормальной жизнью, и вот из-за этого она летала в жизни, как ласточка
над водой: ласточка коснется воды крылышком -- внизу кружок на воде, Л.
коснется жизни -- любовь.
Читали последнее письмо Олега, и его страдания вызывали образ
Распятого, Мне было особенно близко заполнение его душевного мира скорбью об
утраченной душе Ляли (когда она решилась на брак). В мире больше ничего не
оставалось -- ни людей, ни природы, ни искусства, кроме этой скорби об
утрате Ляли.
Мне было близко лишь это заполнение своей души другой душой, но
основное чувство, конечно, обратное. Мне теперь складывается все так, что
цельный физиче-ски-духовный образ Л. целиком сливается с тем, что я достигал
своими писаниями.
Смысл моего будущего искусства, его назначение заключается в том, чтобы
привязать Л. к земной радо-сти. Я, конечно, и раньше бессознательно точно
так же относился ко всему искусству, мне всегда хотелось своими силами
удержать на земле преходящее мгнове-ние. Теперь это мгновение -- в сердце
Л., и судьба моя теперь как писателя совершенно сливается с моей судьбой как
мужа Л. Сколько мне удастся удержать Л. рядом со своей душой, столько же
удержусь и я как писатель.
Раньше в природе я как в море плыл, и ме-ня природа окружала как на
корабле. Теперь же в при-роде я стою как у берега моря, и этот берег -- мой
друг.
1942 г.: "Ночью думал, что любовь на земле, та самая обыкновенная и к
женщине, именно к женщине, это все, и тут Бог, и вся-кая другая любовь в
своих границах: любовь-жалость и любовь-понимание -- отсюда.
Еще думал на тяге о справедливости разрушающей силы всего нового
Большого, идущего против старого Маленького и сокрушенного. И что есть милые
пре-лестные существа и создания, обреченные на гибель. Это -- закон
развития. Но есть в этом всеобщем испол-нении закона непонятное исключение:
в этом Малом, обреченном, открывается такая сила сопротивления, что на его
сторону становится само Будущее.
Так, мы знаем все, что в "Медном Всаднике" будущее не за Петром, а за
Евгением. Так и борьба этой девочки через всю жизнь вплоть до нашей встречи
за себя, за свой любимый мир.
Собирая том "Дневника" 26, читаю свои искренние записки и
даже в этих чисто художественных вещицах чувствую упрек своей прежней жизни.
Так вот, описы-вается, как приходит тоска, и об этом говорится, будто она
неизбежна. Между тем, с тех пор как знаю Л., нет этой тоски. И так вот жизнь
эта отшельническая по существу "духовная", по существу только
эгоистиче-ская, с аскетическим презрением к самой жизни. И это в глазах
чудаков имело вид "Пана", и сам я -- охотник.
Ай-ай-ай, выходит, аскетизм-то был предпринят ради литературы о Пане!
Из-за этого призрака замари-новал себя в банку и так провел жизнь,
какнаконец все оборвалось, и захотелось того, что есть почти у каждого.
После обеда явилась из Москвы дочь нашего дачно-го хозяина и сказала,
что в Лаврушинском ее встретила "небольшая плотная женщина". Этого
достаточно бы-ло: "Не уехала!" И насколько счастья прошло за неделю,
настолько здесь злобы. Теперь я уж больше ни видеть, ни говорить с ней не в
состоянии. Очевидно, полученный шок при напоминании режет душу.
Вот отчего тот или иной человек "ни с того ни с сего" вдруг дергается,
мигает, таращит глаза, кривит рот...
Лично не участвовать, работать и беречь Лялю. Тужить теперь не надо:
мое главное, чего тогда не было, теперь со мной, а для двух -- все пустяки.
Пишу сейчас лишь для того, чтобы унять поднимаю-щуюся тоску от вести о
Е. П.
Сегодня удалась моя внутренняя молитва. Я просто, как Друга, просил И.
X. помочь мне уберечь Лялю с собой до конца жизни. И в ответ на это получил
уве-ренность в том смысле, что "все зависит от тебя самого. Если ты будешь в
духе -- она неизменно будет с то-бой".
После того я увидел ее как бы окруженную тем паром или дымком, которые
исходят от земли в апрель-ские дни, через которые смотреть -- все видимое
колы-шется и преображается. Мне она была и как обыкно-венная женщина, и как
еще нечто, чего у всех нет.
Странно было, что через это мне открывалось прави-ло практическое,
правило отношения к ней. Ни в коем случае не надо мне влиять на нее в
отношении литера-турной помощи (чисто практической), кроме того, что если
самой захочется. Ее нужно искать в отношении внутренней помощи, что же
касается внешней, то она этим и так по существу своему исполнена во всех
отно-шениях слишком достаточно.
Надо, напротив, стараться дать ей самой пожить хорошо. Она это
заслужила. И вот этим именно уси-ленным вниманием и можно удержать ее
навсегда. И это в своих руках: любишь и будешь держать, разлю-бишь -- уйдет.
23 апреля. Я сказал ей: -- Мне кажется иногда, что источником моей
люб-ви к тебе служит особенное сочувствие к твоему страданию: мое
состраданье. И подчеркиваю, как странность для меня: чужое страданье мою
природу отталкивает, а твое, напротив, служит даже источником моей природной
мужской любви -- как это понять?
Это понять можно,-- ответила Л.,-- ты любишь меня по-настоящему, и я
тоже тебя люблю по-настоя-щему, и тебе отвечу, мне кажется, если даже буду
сама умирать".
Не забыть бы, как бродили мы тем утром в лесу по снежному оврагу; в
каком свете купа-лась душа; как радовались глаза, что я могу без сомнения и
страха взглянуть прямо в лицо твое. (Ах, эти тайные взгляды в лицо! Сколько
их бывало в прошлом и с какой болью вспомина-лось сейчас.)
"Ночью призывал к себе Л. и постепенно к утру понял, что любовь моя к
ней -- вся любовь. Продумав это, я уверился в правде своей при борьбе с Е.
П. и ненависть к ней, которая вчера поднялась, перестал испытывать.
По-моему, Л. полюбила меня по-настоящему имен-но в те минуты, когда я
уснул в постели на ее руке, тут что-то ей пришло от "спи, дитя мое" -- от ее
призва-ния. Проснувшись, я изумился на нее: Мадонна, и даже свет от лица...
Получен ответ из Москвы, холодно-расчетливый и без конца циничный.
Похоже было, будто я, величе-ственный дуб, был повален ветром и люди
смотрели на мои вывернутые корни и говорили: "вот и все".
Итак, архивы мои в плену и у меня нет жилища. Л. отнеслась к письму до
крайности спокойно и даже меня успокоила -- ей теперь все равно, где жить.
Этот ответ, однако, расстроил меня, и я думал о "финише" том страшном,
когда он зачеркивает и все предыдущее хорошее. Так вот, они своим последним
выступлением перечеркнули всю прошлую жизнь с ни-ми, и от прошлого у меня
остались только книги, и ничего для себя! В этом же и есть весь ужас смерти,
и с этим борется человек, верящий в Жизнь. И вот почему я стал на путь с Л.
"Сказка о рыбаке и рыбке. Дорогой Борис Дмитриевич, с большой радостью
и гордостью сообщаю Вам, что мы с другом Ва-шим В. Д. согласились на брак, и
значит. Вы -- наш сват.
Дорогой мой сватушко, любовь, которая привела нас к браку, точно такая
же простая любовь, как и у всех живых существ на земле. К этому
всемирно-святому чувству единства всей твари перед лицом Господа у нас
присоединяется в сильной степени равенство наше в человеческом смысле как
животворный обмен двух личностей, и равных, и разных. В этом отношении у
каждого из нас скоплены такие богатства, что конца этому обмену не видно, и
мы верим оба: конца этому обмену и не будет до гроба.
Я знаю, после такой декларации Вы изумитесь и спросите, но как же все
произошло? Дорогой сва-тушко, все у нас произошло как продолжение всем
известной сказки о рыбаке и рыбке. Вы, наверное, замечали, читая эту сказку,
что она не закончена, пото-му что роль одного из действующих в ней лиц, а
именно Старика, не раскрыта. В самом деле: злая Старуха справедливо
наказана, огорченная Рыбка уходит в море, но за что наказан Старик, если он
же и пощадил Золотую Рыбку?
Не должно быть, чтобы чудесная Рыбка позабыла человеческое добро и
оставила Старика на растерзание Старухи. Не может этого быть! И вот мы --
рыбка Л. и я, Старик,продолжили сказку примером соб-ственной жизни. После
того как Старик вернулся от Рыбки домой и увидел свой прежний домик с
разбитым корытом, он понял, что Старуха не даст ему жить и запилит до
смерти. Сообразив, однако, что у него еще в запасе остается квартира в
Лаврушинском, он спешит туда и в ужасе видит, что Старуха поспела раньше его
и за-няла его жилплощадь. Вот тогда-то бездомный скита-лец опять идет к
синему морю и там, у берега видит Золотую Рыбку, что она плачет, горюет и
так убивается, что и золото на ней все сошло и потускнело.
-- Как же не убиваться мне, мой милый,-- говорит Рыбка,-- если,
наказывая злую Старуху, я вовсе поза-была своего долгожданного Жениха.
-- Государыня Рыбка,-- воскликнул изумленный Старик,-- какая же я тебе
ровня: я стар!
-- Глупенький ты мой,-- ответила Рыбка,-- Ста-рик не мог бы написать
"Корень жизни", ты не только самый юный из всех советских писателей, но ты
един-ственный на земле, кто понимает единство священной жизни в
олене-животном и человеке и не стыдится об этом вслух говорить.
Тебя я избираю своим мужем, и мы будем раскры-вать перед несчастным
человечеством секрет вечной молодости и красоты.
В это время от слов Рыбки явился к Старику дар веселья, и он пошутил:
-- Вот хорошо-то, мы с тобой не пропадем, шут с ним, с Лаврушинским, и
с его люстрой, из-за которой мы столько терпим из-за Старухи, мы с тобой
построим фабрику мыла под названием "Секрет вечной молодо-сти и красоты". Мы
обмоем все человечество, и все станут счастливы.
Так открылся у Старика через Рыбку дар веселья, и другие дары
открывались до того, когда Рыбка, нако-нец, сказала:
-- Ну, довольно, мы теперь равные, а любить можно только равных.
И тут волшебная Рыбка превратилась в женщину, исполненную
всеохватывающего желания творчества жизни, собирания земного множества в
такое же един-ство, в какое собраны капельки воды в ее родной стихии --
океане.
Вот, воистину волшебно, как в сказке, и совершился наш замечательный
брак. 12-го апреля Михаил При-швин привел свою охотничью машину на один
двор, достал малокалиберную винтовку, тяжелые резиновые американские сапоги
и вскоре вывел из дома Золотую Рыбку с винтовкой за плечом и в резиновых
сапогах. Он увез ее в лесную избушку и празднует там под гул ручьев святую
неделю неодетой весны.
Будьте же и Вы счастливы, Сват, и да будет и Вам, как и нам, что не все
в кон, а другой раз можно и за кон ".
У пропасти
"24 апреля. Ходил на тягу с Акимычем (зять дачного хозяина, охотник,
помог нам устроиться в Тяжине). Он был в Москве, заехал за моей почтой на
Лаврушинский, столкнулся лицом к лицу с Павловной. Она в крайнем возбуждении
советовала "сушить сухари на дорогу в Сибирь вместе с В. Д.; она, жена
орденоносца, поста-рается "сделать им это удовольствие".
-- А можете вы эту угрозу засвидетельствовать на суде?
-- Во всякое время,-- ответил Акимыч.
-- Мне она,-- сказал я,-- еще грозила стрихнином, а через Аксюшу я
узнал, что она сулила нож В. Д.
Я могу и это засвидетельствовать...
Странно, что в тот момент, когда он сказал "могу", я вспомнил разговор
Ивана Карамазова со Смердяковым, и в первый раз в Акимыче увидал то, что
долго не мог назвать: что-то мертвенно-смердяковское.
Новость! Павловна уехала огород сеять -- весна не ждет. Л. собиралась
уже давно в этот день в город за продуктами, я бросил все и поехал с ней. В
Москве из осторожности Л. позвонила по телефону, подошла Аксюша.
-- Ты одна?
Одна. Приезжайте, В. Д., очень по вас я соскучилась. И вдруг вместе с
Л. в дверях я! Аксюша опешила.
Мы робко вошли в кабинет, сели в кресла, где сидели в начале
знакомства, говорили в первые минуты на "вы"... Так обстановка возвратила
нас к пережитому времени романа.
Мы сидели в креслах друг напротив друга и "прихо-дили в себя". И тут
зазвонил телефон, но меня опереди-ла Аксюша. Сразу понял: звонит с вокзала
приехавшая Павловна. Аксюша односложно ответила, что приехать нельзя, и
положила трубку.
Разгадка проста: Павловна знала через Аксюшу, что Л. будет в городе в
этот день, но меня не ожидала. Хотели ее заманить. Для чего?.. Помешало, что
я приехал. К вечеру вместо Павловны приехал ее жилец -- писатель Каманин с
новыми от нее угрозами...
Ночью дошли до того, что решили вместе умереть,как Ромео и Джульетта.
-- А как же мама? -- спросил я.
Мама с нами умрет-- до чего ей жить трудно и надоело.
Когда Л. утром забылась, я подле нее вместо смерти придумал выход в
жизнь: ехать к Ставскому -- искать защиты от клеветы (вспомнил последнее с
ним свида-ние и предложение помогать, если что).
Так и сделал утром, поехал. А в это время у нас на Лаврушинском
собрались друзья и вместе с Л. тре-вожно дожидались исхода. Я вошел
неожиданно с буке-том от Ставского и с его словами: "Передайте В. Д., что я
отныне ее рыцарь".
Ставский обещал "в соответствующих учреждени-ях" прекратить происки,
какие бы они ни были, со стороны наших врагов и вызвать для внушения Леву.
Он же посоветовал немедленно оформить наш брак и по возможности уехать
обоим подальше.
Вечером были у Ставского. Я сидел как в корсете. Ставский допрашивал
Л... Она врала как сукина дочь.
Врожденная духовность Л., поддерживаемая ли-ловым цветом ее платья,
скромной прической, нервный подъем, сдерживаемый привычным усилием, создали
из нее очаровательное существо, и когда я вошел (она пришла раньше меня), и
увидал это, и понял, Ставский сказал: "Любуюсь!"