ервообраза, как у  меня  в
"Жень-шене" сложилась  жизнь;  жизнь  течет  и  жизнь склады-вается, но сила
первого образа остается там и тут.
     Спайка  (узел) любви-эроса  и  любви-долга,  то  и  другое  в  единстве
личности  у Пушкина вышло прекрасно.  В толстовской  "любви" (аскетической),
противопоставленной  "при-страстию", этой  спайки  не  чувствуется  и  стоит
вопрос: не есть ли эта "любовь" в своем про-исхождении "лишней мыслью".
     Любовь  на  столбах ("держусь"). Скажет "любовь",и тут же  "держусь" --
как  будто эта  любовь у  него мост на  ненадежных столбах  и,  переходя, он
шепчет  "держусь"  и  "помоги,  Господи,   перейти".  Та   высота,   которую
чувствуешь,  читая днев-ник Толстого 1910  года,  несмотря на все сомне-ния,
происходит от мысли о любви к врагу, от которой  и  происходит всякая другая
"любовь",  противопоставляясь  нашей обыкновенной люб-ви  как  "пристрастию"
(определение самого Толстого).
     В  этом   свете  появляется  моя  задача  добиться  увековечения   этой
любви-пристрастия (т. е. по-средством  творчества  выбросить из  этой  любви
"смертные" остатки и сохранить "бессмерт-ные". Этот путь  дает: 1) смирение,
2)  творче-ство.  Толстовский  путь  разрыва  обеспечивает: 1)  гордыню,  2)
прекращение творчества, 3) не-любовь к людям.
     Замечательно, что в 1910 году у Толстого нет ни одного слова о природе:
она для него умерла и люди, он "отходил".

     Как бы я ни  любил для себя, ни жертвовал всем, включая самую  жизнь,--
все это не будет доброде-телью,  все это -- любовь для себя, и хвалиться тут
нечем. Но любящему так "героически" представляется, будто он выходит из себя
и  не  для  себя  живет,  и  через это  наполняется  великой  гордостью,  не
подозревая, чтоон сам живет, больше чем когда-либо, для себя.
     Я  иногда ставлю  себе  вопрос:  не  есть  ли у Л. вся ее любовь ко мне
любовь-добродетель, путем сознательного великого  мастерства  представленная
ею в глазах  моих  как любовь  для  себя? Почему,  почему же  не  до-пустить
возможности  тончайшего  обмана,  граничащего  с  самообманом,  относительно
маскировки любви  --  любви-добродетели любовью  для  себя... Знаю, что  она
станет  опровергать  и  будет уверять,  будто ни от одного  мужчины  она  не
получала  такого полного удовлетворе-ния.  Я этому верил и верю...  но пусть
она гениальна в  своем  мастерстве,  и если  не обманет,  то, как худож-ник,
самообманется; на самом же  деле  она вышла  замуж за  старого и некрасивого
человека с целью, положим, помочь  любимой матери и, может быть, даже самому
писателю, даровитому и одинокому.
     Тогда   любовь-добродетель,  ущемленная  счастливой  целесообразностью,
сгущается до  крайности,  до  свече-ния,  и этот  свет  падает  на  старого,
некрасивого, пусть даже горбатого, и делает его любимым и единственным.
     Пусть будет так;  спрашивается: если моя  Л.,  такой мастер любви, сама
создала свою любовь, то  есть ли это  для  меня такой обман -- огорчительный
факт?  Конеч-но,  нет.  Я  только  с  удивлением  ширю  глаза  свои  и  буду
по-прежнему  жить с ней, и любить  ее, и  сживаться. Но  почему же все-таки,
разобрав, что жена меня любит не любовью для себя, а любовью-добродетелью, я
чув-ствую себя  преодолевающим не  то  обиду,  не  то ущемленность  в  своей
самости, или обделенность природой?

     Итак, вот скелет повести:  он любит большой само-отверженной  любовью и
понимает  ее как  явление  Целого, всего  мира,  обнятого  его  любовью.  Он
убежден, что он любовью своей  выражает лучшее на земле. На самом же  деле и
такая любовь есть любовь  для себя (эгоизм), а не  добродетель. Она же знает
лишь  любовь  как доброде-тель, и стремится  любить для  себя,  и добивается
воображением уверенности в  том,  что  это есть  действи-тельная  любовь для
себя, хотя на самом деле это любовь-добродетель. Так  они оба обманываются и
вместе молятся разным лицам Троицы, он -- Отцу, она -- Сыну.
     Мать моя  была очень добрым человеком, а  не  добродетельным, и я такой
же:  чувствую, уважаю любовь-добродетель и неизбежные на ее пути страда-ния,
а сам  стою на  своем и как  нравственно здоровый  человек  боюсь  усиливать
естественное стремление в ту сторону.

     Страстная радость жизни, выражаемая не грехов-ными страстями, а любовью
для себя и  поэзией,-- почему  это  не  чудо?  Почему  радостью жизни нельзя
постигать, а непременно только страданием?
     Однажды  в ночном  шепоте, совершенно беспоря-дочном, случайном  и даже
иногда  бессмысленном,  вышло  так  у  меня,   будто  какие-то  внешние  мои
досто-инства,  вернее,  отчасти и внешние привлекли ее  ко  мне. Явная дрожь
презрения пробежала у нее по телу, и это была судорога любви-добродетели. На
самом  деле нет ни малейшего безобразия в моем  лице, но ей хочется, чтобы я
был безобразен и уродлив,-- тут-то она и впилась бы в меня своей любовью!"

     Выдумал,   все  выдумал!  Не  было  этого!  Впрочем,  это  твое   право
выдумывать, на то ты и художник.

     ...Но я  не вынес бы ее любви-добродетели, если  быв таланте
своем  не чувствовал себя мужчиной, спо-собным любить для себя, и привлекать
к себе, и показывать молодым и красивым кукиш!

     Все понял! Встал с кровати после  полуденного  сна, и  вдруг все  стало
ясно и открылся короткий смысл моих длинных домыслов:ничего  нет в ней того,
что  я по-дозреваю,  и нет этой  любви-добродетели, и  я тоже не  заключен в
любви  для себя.  Может быть,  эти любви являются только образами  выражения
мужского    и   жен-ского:    мужчине   соответствует   любовь   для    себя
(лю-бовь-радость), а женщине -- жертвенная любовь".

     В 1949 году М. М. делает следующую запись, исчерпывающую его интимную и
творческую биографию:  "Сегодня во время прогулки  огля-нулся и вдруг застал
группу неодетых молодых в  зеленой  коре высоких деревьев в общении с небом.
Сразу я по ним вспомнил деревья в Булонском лесу 47  лет тому назад. Тогда я
раздумывал о выходе  из положения,  созда-вшегося благодаря моему  роману, и
тоже так  поглядел на раскинувшиеся по  горящему небу  деревья, и вдруг  все
движение миров,  солнц всяких,  звезд  сделалось  мне понятным, и  оттуда  я
перекинулся в свои запутанные отношения  с девушкой,  и  решение выходило до
того логи-чески верное,  что его надо было немедленно открыть ей. Я бросился
к выходу  из леса,  нашел  почтовую  кабинку, купил синюю бумажку, по-просил
возлюбленную немедленно прийти на свидание, потому что все решено.
     Наверно, она понять меня не могла: ничего не вышло  из  свидания,  и  я
систему своих дока-зательств, заимствованную у звезд, совершенно забыл.
     Было  ли  это у меня  безумие?  Нет, оно  не было  безумием, но  стало,
конечно,  безумием,  когда  не  встретило  того,  во  что  оно  должно  было
воплотиться.
     Совершенно то же произошло со мной десять лет тому назад. Пришла ко мне
женщина, я ей начал раскрывать одну  свою мысль.  Она не поняла меня, считая
за  ненормального. Потом вскоре пришла  другая  женщина, я ей  сказал это же
самое, и она сразу же меня поняла, и вскоре мы с нею вошли в единомыслие.
     Так, наверное, было бы и в том объяснении 47  лет назад: поняла бы -- и
все! А  то после того чуть ли не полвека я думал о себе как  о сума-сшедшем,
стараясь писать так, чтобы меня все поняли, пока я, наконец, добился своего:
пришел  друг,  понял  меня, и  я стал  таким  же  хорошим,  простым  и умным
человеком, как большинство людей на земле.
     Тут  интересно,  что  действие пола  закрыва-лось душевным  состоянием:
нужно  было,   чтоб  там  (в  духе)  сошлось,  чтобы  тем  самым  откры-лась
возможность действия здесь (во плоти, в обычных душевных переживаниях).
     Итак, если там  был Дух и  Дева, то  все  воплощение  зависело  от Них.
Рождалось там, а здесь лишь выходило. Не  испытавшему, это нельзя рассказать
-- он может только верить.
     И, может быть,  в этом-то  и есть существо  монаха:  он,  как неготовый
жених, лично в духе растет  еще. Конечно, и  я по натуре своей искал в браке
таинства,  поглощающего  меня целиком, отчего и захватила меня  на всю жизнь
любовь к призраку, с компенсацией видимости семейной. Так мы  сохранялись  с
Лялей как , жених (дух) и невеста (богородица), и случай нас свел.
     Пусть  у  нас  не будет  детей,  но все  равно  брак наш навсегда будет
таинством, и пусть он был  не в церкви, а  где-то в Тяжине, через нас Тяжино
стало церковью.

     6 ноября. С такой-то точки зрения семья в распро-страненной своей форме
есть необходимость пережива-ния  какой-то ошибки  (греха)  в любви, и отсюда
культ долга.
     Но Ляля открыла мне глаза на возможность  какой-то семьеобразовательной
любви не на почве "ошибки" (греха) или, может быть, "хромозомы". Она верит в
такую  любовь так,  что  знает  ее,  и показывает  примеры другим  людям,  и
утверждает  даже,  что хороших  людей, происходящих от  этой  любви,  вообще
больше, чем, скажем,  "ошибочных", то есть рожденных  по зако-ну "хромозомы"
(греха).  Эта  Лялина  любовь, ко-нечно, происходит  от  веры... И вот такая
русская семья (православная или забывшая свои истоки) у нас, русских  людей,
была и распространялась по народу...

     1941  г.  12  апреля.  Их поняли  как  секту  гнушения  браком,  но это
неправда: они не гну-шались, но шли по пути святости. И если бы она не пала,
то умерла бы с ним как святая. И пусть она не выдержала, пала, но если бы он
остался  в  живых, с ней,  падшей, стал  бы жить  как  с  женой, и этот брак
его,стал бы как путь,  обходя-щий  гору или  какое-то иное  препятствие,  но
привел бы его все равно к святости.
     С  его  стороны  был  просто  недосмотр, с  ее  -- уступчивость и пусть
падение: она не разбилась в этом падении и, может  быть, хромая, но опять бы
пошла в гору, как идет теперь со мной и надеется еще попасть со мной в те же
горы".

     Я  не  знаю иных, кроме этих, в  литературе записей личного  подлинного
опыта, в котором наконец-то завершается трагедия мировой  исто-рии: человек,
пережив  свое падение,  покаяние, весь аскетический  труд  на пути спасения,
вновь возвращается  в  исходноесостояние --  в рай,  который в  Новом Завете
именуется  уже  по-новому --  Царство  Небесное...  Пусть этот  опыт  длился
какие-то  мгновения,  но  он  был.Кроме  того,  эти  записи  Пришвина   есть
разрешение той жизненной  трагедии, которую  пережила я и которая описана  в
моей автобио-графии.

     "В  4  часа  появилась Л., бесконечно усталая,  но  довольная тем,  что
приехала домой и что война наша кончилась.
     -- Ты,-- сказал я,-- рада, что домой приехала, разве тут твой дом, а не
на Лаврушинском?
     -- Наш дом,-- ответила она,-- везде, где мы вместе.
     Никогда наша  любовь не была  на  такой  высотеясности,  уверенности  и
полноты.  Меня чуть-чуть смущало,  что наши чувственные  отношения  потеряли
прежнюю заманчивость, как было неодетой весной. Я спросил об этом, и она мне
так ответила:|
      А как же иначе? Тогда мы  были телом разные, и нас  влекло
телесное чувство, чтобы слиться  в одно, а  теперь мы достигли всего, я твоя
совершенно, и ты мой.

     Л. подсчитала наши  расходы  и вывела  минимум траты помесячно. Тогда я
почувствовал, что в этой семейной  коммуне я связан  и теперь нельзя тратить
деньги, как мне захочется. Об этом я сказал Л., и удивила меня ответом:
     -- Но так же все порядочные люди живут, не как хочется, а как можно.
     От этих слов мне до того стало приятно, то есть оттого, что я тоже буду
жить, как все хорошие люди живут, до того мне было это по-хорошему ново!
     1) Надо поглубже разобраться  в том, почему новый  строй  моей семейной
жизни (коммунальное расходование заработка) является  для меня таким большим
и радостным событием, как будто раньше я был неволь-ником своей воли.
     2) Принципиально автомобиль  надо исключить из нашего хозяйства, потому
что это прихоть и не отвечает нашим доходам и всему новому строю жизни.
     3) У меня талант писать,  у Л. талант  любить. Наши  грехи (сходились с
неравными) являются  результатом нашей свободы,  обеспеченной талантами:  мы
могли так делать, и мы отвечаем за легкомыслие в отношении ближних.
     4)  Моя  специальная  вина,  это  "будьте как дети" в отношении  низших
существ,  как,  например,  своих  детей.  "Будьте  как  дети"  справедливо в
отношении высших (старших), но не в отношении низших, и в осо-бенности своих
детей. Мне нужна была другая запо-ведь: "Будь как старший".
     5)  Меа си1ра (моя вина - лат.):  я  потому  жалок и  бессилен теперь в
отношении к  моей бывшей семье  и Аксюше,  что вся-кая их грубость открывает
рану моей  вины и поражает личность мою, потому что не могу  я им объяснить,
что виноват в своей же доброте. На их  ступени сознания эта доброта моя есть
слабость, трусость.

     Сегодня отыскался А. В. Выслушав от Удинцева всю историю нашего романа,
он сказал: "Надо при-знать факт совершившимся" и будто бы повеселел.

     Сегодня закончена книга "Мой  дом" ("Лесная капель"). Книга сделана при
близкой помощи Л.За-кончена  в пятницу 26/1У, в день обмена жилплощади  с Е.
П., т. е. точно в день нашей победы.

     Вчера читал о борьбе с ведением,  которое стремится подменить чувство к
Целому 38. Вспомнилось, что  эта борьба  за  простоту с  ведением
была мною проделана  очень добросовестно и этому была посвящена жизнь моя  с
Павловной. Искусство мое  писать  явилось  именно на  переходе от ведения  к
простоте. Вот почему и теперь, на пути нового сознания, надо мне отнестись к
это-му по-детски, без всякого умствования, вообще "про себя".

     Любовь  - это не добродетель, а совершенно такой  же талант,как  всякое
художество,  и  тоже  связана,  как  и  искусство,  с  искушением,  обманом.
Искусство и  любовь -- это самый край бездны, на котором бьются  между собой
Конец и Начало.
     Я  обладаю талантом в  искусстве. Л.,  несомненно,  обладает талантом в
любви. Она тоже, как и я, может своим талантом пользоваться и может обратить
его к Богу. Но и Бог тоже не обрадуется, если талант возвращается, каким был
дан. Между тем,  чтобы увеличить дар, надо  подвергнуть себя  борьбе... Наша
любовь с Л. дается нам в оправдание прошлого. В сущности, мой талант  писать
есть  форма любви, и  у Л. талант  любви  есть форма искусства. На борьбу за
оправдание прошлого у нее поставлено все на карту, вот чем держимся: все.
     Давно ли это было, она сказала мне, что не любит  меня; что если бы она
любила, то могла бы бросить свои "долги".
     -- Я напишу поэму,-- ответил я,-- и вы бросите свои долги.
      Это, может быть,-- ответила она.
     И  не прошло недели после этого, я  написал  нечто, и она  пришла, и  я
целый вечер не решался  написанное ей  прочесть, все равно как влюбленный не
сразу же  решится  обнять возлюбленную. И  вот  я решился,  прочитал. И  она
плакала и говорила мне:
     -- Ну вот, вот, я  плачу, вот  и все,-- не  бросай меня, помни,  что  я
твоя, что я тебе во всем, во всем приго-жусь!
     Тут вот я узнал, что поэзия -- это форма любви.

     В  ожидании из  Москвы  Ляли,  открыл своей бла-гонравной, почтеннейшей
теще   слова   Ляли:  "Лучше  я  буду   красивой  и  умной  блудницей,   чем
добродетель-ной женой".  Теща  замерла  и,  не будучи в силах  понять  и, не
понимая, стать против Ляли, спросила: -- М. М., объясните, в чем тут дело? Я
объяснил,  что  V  добродетельных  жен  муж  часто  заслоняет  Идеал,  а для
блудницы, как Магдалина, путь к Нему совершен-но свободен.
     Одна  из замечательных  черт  Л.,  если не  самая главная, это что  она
всегда, везде сознает в себе женщи-ну, осужденную на муки за жажду настоящей
любви.  В  этой  жажде  она  переограбила  достаточно  колодцев,  и  все они
оказались почерпаемыми до того, что ведро  ее не могло погрузиться и забрать
для  утоления жажды достаточно воды. Сила ее в том, что она сохранила в себе
ясное  сознание  того,  что  они  для  нее  все  исчерпаемы, а она  для  них
неисчерпаема,и что она с ними в вечном неравенстве.
     Вот так  точно я чувствовал себя в поэзии, тоже неисчерпаемым родником,
и когда оказалось, что моя поэзия есть лишь  форма любви и сразу при встрече
с Л. превратилась в любовь,  притом в единую и един-ственную, тогда-то  Л. и
стала моей, то есть решилась реализовать свою всегда  ею сознаваемую женщину
с неисчерпаемыми дарами.

     Неизвестный стал близким: после этого роль полового влечения сыграна; а
дальше?..  Дальше:  "Луч-ше   я  буду  красивой  и   умной  блудницей,   чем
доброде-тельной женой". Но у нас происходит для нее и для меня небывалое: мы
переходим не от Эроса к полу, как все, а, наоборот, от  пола  к Эросу. Может
ли  это  так оставаться навсегда?Не знаю. Знаю одно, что это обязывает  меня
стать  навысоту,  на  которой --  пусть  Л. не будет -- я и  тогда  один  не
останусь.

     Perpetuum  Mobile.  Наталья Аркадьевна: "Вот  ты  же нашла человека  по
себе".  Л.:  "Но  все  равно я не  жена,  какая  я жена?  А настоящая жена -
возьмиДолли или Трубецкую..."

     Л. слышала  из  другой  комнаты  мой разговор с Н.  А., как она  мне  с
горестью говорила о том, что Л. меня теперь любит больше, чем ее.
     --  Неправда,-- сказала  Л.,-- всех, кого я люблю, я люблю по-разному и
одно с другим  никогда не смешиваю и не сравниваю; разве я больше или меньше
люблю А. В., чем М. М.? Не меньше, не больше, а по-разному.
     Это очень было мне похоже на то, как сравнивают поэтов, тот больше, тот
меньше, между тем как настоящие поэты между собою равны.
     И еще я думал о том, что, пожалуй,  Л. и права: готова всех любить всей
любовью. Разница не в ней,разница в них,  и каждый из них, не будучи в силах
охватить всю ее любовь,  пользуется только  частью  ее, и  оспаривает  часть
другого, и сравнивает свою  часть  с другою, как сравнивают собственность на
жилплощадь: больше или меньше.

     Август. Зову Лялю Балдой за то, что она, как Балда в сказке Пушкина все
делает: и рассказы мои подсочинила, и корректуру правит, и в очередях стоит,
и белье стирает,-- настоящий Балда. Я же, как поп, ожидаю щелчка.

     В 6 час. выехали из Москвы и в 8 час. приехали  в Тяжино. Проезжая мимо
церкви в Кривцах,  вспомни-ли, как я  провожал сюда  Л. неодетой  весной,  и
диви-лись силе влечения, способной вести вместе еще совсем незнакомых людей.

     Лева привез велосипед, сидел у нас за  обедом,  и мы  с трудом находили
тему за разговором. Узнал, что  его дети живут как раз против Е. П.,  что  у
Пети  15  августа   отпуск,  и  он  будет  жить  с  матерью,   охотиться.  Я
по-чувствовал, что, в общем, им хорошо и то, чем мы с Л. живем, из-за чего и
боремся, им вовсе не нужно.

     В лесу собирали  грибы.  Застала гроза. Теплый дождь. Мы с Л.  достигли
такой степени сближения, когда "удивление" (от  первого глаза) больше уже не
открывает друг  другу  нового,  но  зато  и нет  больше  тревоги, что  из-за
чего-нибудь весь  союз  разлетится  и  все сближение  окажется  ошибкой.  Мы
вступили  в  тот фазис,  когда  найденное друг  в  друге каждому стано-вится
необходимостью   для  существования,   входит  в  привычку,  в  повседневную
потребность.
     Ничто  во  внешней форме каждого, красивое  или некрасивое,  больше  не
влияет на  отношения.  Мало-помалу  складывается  такое постоянство,  как  в
плане-тах и их спутниках,  способных  до конца жизни  вра-щаться друг вокруг
друга,  не в силу очарования видом, а силою тяготения. Можно, конечно, и без
всякого  первичного  очарования влюбленности,  без  удивления, а  просто так
сойтись, чтобы потом уже жить не по любви, а по закону этого тяготения. Но я
думаю, что  при  первичной удивленности друг  другом, закон тяготе-ния будет
служить воле вошедших в союз, тогда как в другом случае он станет привычкой.

     На носу у меня, на самом кончике, рос пучок толстых черных волосков. Л.
мало-помалу один  за другим  повыдергивала эти  волосики,  и  с  луковицами.
Вытаскивая с