ся, да мы не умеем им дать знать о себе.
     Для сыновей я умер, испытав нечестивые похороны, и они умерли для меня.
Теперь  можно  решить  вопрос:  существует  ли  загробная  жизнь.  Едва   ли
существует,  если умереть, как мы. И существует, если смерть прео-долеть, то
есть друг друга любить.

     Бывает, вдруг  соберутся темные  мысли против  Л., все  расположится  в
логической  связи  с неумолимым  выводом о  необходимости,  неизбежности  ее
перемены ко  мне. Тогда любовь ее  представляется мне доброде-телью, которой
она лишь награждает меня за любовь, верность. Уныние охватывает меня, но мое
уныние мгновенно она замечает, я ей признаюсь в своих недобрых мыслях, и моя
логика  ее логикой разрушается,  и злое  наважде-ние  оставляет меня.  После
становится  так совестно за упрек ей в невольных грехах! Происхождение таких
мимолетных чувств  коре-нится в  подполье  своей личности,  чем-то  когда-то
ос-корбленной до  неверия, до  неприятия чуда, каким, несомненно, является в
моей жизни приход Л. ко мне. Вспоминаю, что эти приступы сомнения, недоверия
были у меня с самого начала, но я  боролся с ними  и по-беждал исключительно
раскаянием: каялся ей, и она меня поднимала".

     Через 12 лет при перечтении М. М. здесь припишет: "Неверие как тень, и,
не будь тени, не было бы и жизни".

     "Всю ночь был дождь. Часто возвращался к мысли своей, что 12  апреля  я
для  прежней жизни своей умер, для себя  же  возродился.  Что такое  смерть?
Настоящая смерть есть прекращение всех обязанностей к людям  и свидетельство
независимости  личности.  Бывало,  на  охоте  даже,  какой-нибудь  умирающий
зайчик,  вытяги-ваясь  в  последней  конвульсии,  говорит   тебе,  охотнику:
"Поди-ка возьми меня: прощай, убегаю!"
     Ошибка Олега была  в том, что он  пользовался Л. для своего творчества,
но был невнимателен  к  ее реальной личности:  она была для него  Прекрасной
Дамой. На-против, для А.  В.  она была женой и полюбовницей, но  к духовному
облику ее он был невнимателен.
      Ты же,-- сказала она,-- их победил своей цель-ностью, и за то ты меня
берешь целиком".

     Через 13  лет запись:  "Всех  ловчей  и  всех  счастливей  оказался  я,
создавший себе из кому девы, кому блудницы, кому жены -- чудесного Друга".

     "Были вечером в концерте Рахманинова. Удивлялся людям -- консерватория,
оказывается, является  храни-лищем людей. Как жаль, что  не  надумал ни разу
сходить в консерваторию! Люди там, независимо от  положения в современности,
сохраняются в духовной неизменяемости  к худшему.  Музыка  входит  в  состав
души, и можно даже  так  поставить  вопрос: возможна  ли  без  музыки  душа?
Мудрецы всех  времен  еще из  древности  собирали  свою  душу  к тому, чтобы
без-мысленно, как  в музыке,  постигать сущность жизни.  Отсюда и становится
видна во всей ясности  борьба этих людей  с Разумом,  а у дру-гих  людей  --
обожествление Разума.
     Мир  (тишина)  на  земле  возможен  лишь   при  каком-то  гармоническом
соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой  технике и
к войне.

     Получаю  страстные  письма  от  читателей.   Вчера  доктор   глазной  в
поликлинике  признавался  мне  в люб-ви. Медленно и  под  шумок мое "учение"
находит себе путь.
     Боюсь, что когда через меня все пойдут в природу -- я уйду из нее и мое
"быть самим собой" окажется не в том, о чем я писал.

     Приходила  делегация "Пионера", предлагала  напи-сать декларацию  моего
натурализма. Я ответил, что в  основе современности лежит идея господства, у
меня же --  "родственное  внимание", и  показывать  свою правду  я могу,  но
рассуждать по поводунеемнене дано.

     Подходит у Л. роковое число. Встает вопрос в своей неумолимости: да или
нет? А я, разве  я виноват? Если бы я сделал это рассудительно, я бы доказал
тем самым,  что  не очень-то уж так сильно люблю ее (в смысле "подкладки", а
не лица:  что это за любовь без подклад-ки!). "Духовной" любви ведь мы с ней
чураемся. Если  мы  за цельную любовь  (с  подкладкой),  то  нельзя же  было
выдрать  напрочь подкладку. Но я молод душой и не смотрю на время, а мне  67
лет, и ребенка  своего я не  могу  воспитать. Так бесконечное встретилось  с
конечным, и вот  открывается "юдоль земная". Л. лежит с тяжелой думой. Я  ей
говорю:
     -- Что  же  делать,  так вышло, значит, есть  нечто  выше  нашей  воли,
зависит  не от нас, и  мы должны  подчиниться с благоговением  естественному
ходу и сказать: "Да будет воля Твоя!"
     Мне  сейчас думается, что  именно потому ты и не любишь Толстого  и его
Наташу:  у  него личная  жизнь  девушки  представляется как  личный  каприз,
девичья смута души перед серьезностью брачной жизни, погло-щающей  капризное
своеволие.  То же самое проводил  и я в  "Кащеевой  цепи":  Алпатов созерцал
величе-ственный  и  радостный процесс движения всей  жизни в природе  и  его
узкое своеволие поглощалось расши-ренной душой.
     Но,  может  быть, в  ней  еще  дремлет  отчасти  не-раскрытая  девушка,
ожидающая себе куколку? А то почему же она ночью с упреком спросила меня:
     -- Если мужчина любит женщину, то он  хочет иметь  от нее ребенка, а ты
как будто не хочешь. Почему ты не хочешь?
     Значит,  она  хочет  иметь возле себя  мужа, а не  путешественника  или
писателя. Все  это я тоже по-чувствовал  вчера на одинокой прогулке, и через
это луч света упал на то слепое мгновение, когда я утратил сознание на миг и
поступил  как  мужчина:  это мгновение не было  слепым, я  тоже, как  и  она
теперь, тогда в тайне  своей тоже хотел. Сознав это, япочувствовал радость и
готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть ее. Мне стало,
как  было в Ельце  перед  расстрелом: поняв  близость смерти,  я вдруг  стал
совершенно спокоен и  пошел,  куда мне  указали, к  забору 52.Так
открылась   перспектива  на   жизнь,  полную   скорби,   труда   и   роковых
случайностей... И  когда  мы примирились  с  изгнанием из рая и  лишением  и
пере-строились, то вдруг увидали, что судьба пошутила над нами...
     -- Ты как будто не рад? -- спросила она.
     -- Да и ты,-- сказал я,-- как будто не очень-то рада.
     Замечательно еще было, что после той мучительной ночи с вопросами, быть
или не быть, когда  я,  пробуя работать с больной головой, сел  за стол, она
пришла  ко мне просветленная и просила меня не беспокоиться ни о чем... Этим
она говорила, что готова родить.
     Вот когда мне  стало понятно, что,  перейдя  через  страдание  в  более
глубокую  жизнь, невозможно вер-нуться  таким  же простодушным  ребенком  на
солнеч-ную  поверхность  земли. Вот  отчего и моя Л. до  сих  пор  не  может
привыкнуть  к моей просторной квартире в четыре комнаты и просит ее поменять
на маленькую. Вот  почему,  оставаясь  в природе,  она не чувствует,  как я,
расширения души  и  единства с Целым, а пользу-ется тишиной уединения, чтобы
сосредоточиться  в чув-стве любви; вот  почему,  полюбив,  я неохотно иду на
охоту; и вот почему ушедшие из нашего мира больше в него не могут вернуться.
     Любовь по существу своему непременно одна, толь-ко  концы ее разные. На
одной  стороне  обнажится  любовь  в  себе  чисто  духовная,  на  другой  --
физиче-ская:  ему  бы только выбросить  семя,  ей  бы -- только родить.  Вся
любовь как вода, каждый берет из нее, сколько может зачерпнуть своим ведром.
     Да, к воде  приходят с ведром,  к  любви  -- с  душою.  Бывают и  ведра
побольше и поменьше,  а уж  души! Вот отчего все по-разному понимают любовь,
что каждый вмещает в себя сколько-то и по-своему говорит. Я  же, мои друзья,
хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришел на берег океана.
     Выхожу,  друзья  мои, на  берег, бросаю свое  личное  ведрышко в океан,
складываю  руки  свои,  как  в детстве учили нас складывать их на молитве, и
перед  всем океаном,  горящим  в  вечерних  лучах, по-детски  шепчу  о своем
личном: "Избави меня от лукавого!"
     Любовь как  большая  вода. Приходит к ней жажду-щий,напьется или ведром
зачерпнет и унесет в свою меру. А вода бежит дальше.

     А. В. прислал ответ на письмо Л. к нему. (Это письмо было с приложением
к  "Фацелии".) Он раскри-тиковал  поэму и распростился с женой "до встречи в
Царствии Небесном".  Эх, А. В., прожили вы с Л. столько лет и не поняли, что
ведь  она не  женщина  в  вашем  смысле  и ваши притя-зания к  ней  грубы  и
недостойны ее существа. И если вы действительно  верите, что  встретитесь  с
нею в загроб-ном мире, то вы или не узнаете ее, или, узнав, впервые познаете
и устыдитесь.

     Был Осипов (коммунист из журнала "Смена") и демонстрировал свою "веру".
     -- А что,-- спросил я,-- он, в самом деле, так ве-рует?
     -- Нет,-- ответила Л.,--  тут не доходит до веры, но он верит, что надо
верить, и за это, может быть, готов, сложить голову.
     Л. так говорила о вере людей в "Надо" (надо верить):
     --  То,  бывает,  просто  верят  люди  для  себя   лично  --  вера  как
свидетельство личности;  а то бывает -- "два-три собрались во имя", и два из
них верят непосред-ственно, а третий верит слабо и усиливается  за двух. Вот
эта сила -- не его собственная,  а тех двух -- явля-ется принудительной, как
"надо верить".
     Если помножить силу тех двух на миллионы, то исчезнет вопрос "верю ли я
сам" и станет: "я должен верить". Вот этим долгом веры  и живут комсомольцы,
и  держится  все  государство  как система принуждения.  Но, вероятно, когда
приходит Страшный Суд государ-ству  (война или  революция), то "надо верить"
отпадет и Судья спрашивает: "Как тебе хочется верить?"
     И  в  Церкви  тоже  многие  ли  верят в Тайну... Огром-ное  большинство
причащается с  одной мыслью,  что  надо верить. При таком  разложении Церкви
верующие стали  бессильными,  и Божье дело было отдано неверу-ющим,  которые
вместо верующих и строили жизнь на земле и всюду заявляли: "Мы не на небе, а
на земле хотим строить жизнь".
     Многие верят  и потому  только, что страшно не  верить и остаться ни  с
чем. Вера в  живого Бога у них давно  перешла в привычку,  охраняющую личное
спо-койствие. Им кажется -- невозможно остаться без Бо-га,  и они  не видят,
что живой Бог только и ждет, чтобы они вышли из пут своих привычек и стали к
Нему лицом.

     Моя гостья сказала:
     --  Бедная Франция,  неужели  ее нынешняя  судьба есть последствия 1789
года? И если так, то какие же последствия ждут нас за нашу революцию?
     И еще эта гостья сказала:
       У нас есть  три группы  людей:огромное боль-шинство вовсе не верит в
наше дело;другая часть верит в то, во что надо верить,и третья сомневается в
надо, но делает вид, что верит.

     Ввожу  в  необходимость каждого  дня  обсуждение  плана для следующего,
иначе Л. затрепывается. Вчера, например, ее вызвали на примерку платья в  12
с половиной. Она поехала мерить платье, вспомни-ла  про мои туфли,  и еще, и
еще,  и  так, не  евши,  приеха-ла в 5  вечера,  усталая, нервная.  Пока она
летала,  я, чувствуя себя в Москве  неуютно, без воздуха, без  воз-можности,
как раньше, при  первом желании окунуться в лес и набраться сил, придрался к
надменно-сварливо-му тону тещи  и вышел  из себя, но вскоре опомнился  и сам
попросил прощенья.
     Вечером теща  жаловалась  Л.,  и у нас  произошла первая сцена  втроем.
Когда было вдвоем, то Л.  умела забирать меня в руки, и я умел ей отдаваться
и  прихо-дить после  объяснения  на  более высокую ступень отношений. Теперь
непонимание дошло  до того, что Л. даже воскликнула: "Бросаю вас, пропадайте
вы  все  без меня!" Это обобщение меня, основного  работника  и добытчика, с
больной  старушкой  сразу  раскрыло глаза.  Это  призвание Ляли относиться к
мужу,  как  к  ребеночку,  как к несчастному существу, беззащитно-му. И если
этого  нет во мне -- она хочет сделать  такого  меня своим баловством, своим
уходом. Так  она избало-вала  возле  себя мужа (А. В.)  в  первую очередь  и
осо-бенно мать.
     Мне  же хочется,  чтобы она стала в положение  друга, равного товарища,
как она  стала, было, создавая вместе со мной "Фацелию". Существо, создающее
"Фацелию", в моих глазах есть качественно разное с тем, которое, расстраивая
свое здоровье,  без  всякой  особенной нужды  носится  по Москве  в  поисках
тесемочек  для моих  баш-маков... Между тем у  меня  задача сделать Л. лично
счастливой; моя гордость в том, чтобы пробудить в ней долю  эгоизма, создать
из этого  костяк  ей хоть какого-нибудь счастья. И вот пожалуйте, мы без нее
"пропа-дем"!  Так в этой маленькой  невинной ссоре любящих  друг друга людей
вскрывается сущность всего христианства,  всего  язычества,  всего "мужа"  и
всей "женщины".
     Мы  отлично  помирились,  и ночью  каждый  раз я просыпался,  осторожно
целовал ее волосы, и она, когда просыпалась, целовала меня.
     Что же касается старушки, конечно, ревнующей дочь ко мне, больной, то в
этом надо  целиком положить-ся на  Л.  Не знаю, какая цена этой  любви, но я
знаю, что тут в отношении к  матери Л. вся, значит, любя  Л., мне  надо тещу
тоже любить.
     Вот теперь, сравнивая это "Надо любить" с "Надо верить" комсомольцев, я
вижу ясно в том и другом нравственное  начало. Мне  надо любить мать, потому
что я  люблю дочь. Итак,  может  быть, комсомольцу  надо верить  в торжество
социализма, потому что он любит свою родину, то есть свой угол рождения, где
своя мать,  свой  отец, свое солнце  и месяц, свои травки, и свои заботы,  и
"первых лет уроки" 53.
     Да, бедные дети с их  трогательным  "надо ве-рить",--  много ли еще вас
осталось на русской земле?
     Какому  Богу молились  наши предки  из  богатых купцов,  наживших  себе
крупные средства? Нет сомне-ния, что  этого  Бога они просили помогать в  их
хищных  делах и  этому самому Богу  строили церкви, когда им все  удавалось.
Этот Бог помогал им везде концы с кон-цами сводить и радоваться... и очищать
свою душу обращением к Распятому. Именно для очищения со-вести и был для них
Христос.
     У нас думают так, что "немца" нам не миновать: будем ему помогать -- он
превратит  нас в  колонию; пойдем  против  -- он  расколотит  и  своею рукою
возь-мет.
     Евреи  и  все  присные  им  ненавидят  кровно Гитлера, этой  ненавистью
наполнена половина мира,  от  Рот-шильда до русского интеллигентного нищего,
женатого  на еврейке. Другая половина стала  против евреев.  Такая  огромная
ненависть не могла бы возникнуть к маленькому  народцу, если бы он не  являл
собой  какую-то  определяющую  весь  наш  строй  силу:  еврей стал  знаменем
капитала  и  кумир  демократов  --  интер-национальный  человекпревратился в
еврея. Весь человек раскололся на две половины: арийца и семита.
     Мы же стоим на острие независимого от расы коммунистического  человека,
и чуть в одну сторону -- мы с евреями, чуть в другую -- с арийцами.
     Мудростьсовета"будьтекакдети"состоитв
том,чтобывсякое"Надо"взрослогочеловека,вплотьдо"надо верить","надо  любить",
стало как у детей:"хо-чется верить, хочется любить".
     Мудрость жизни Всегочеловека и закон благополу-чия человечества состоит
в том, чтобы Надо каждого человека превратилось в его личное Хочется.
     В "Капитале"  характерна  стоящая в  основе всего движения  изначальная
личная заинтересованность, прикрываемая потом всякими великими целями. Такой
человек  в  основе  своей существо  родовое,  ему нужно  прежде всего хорошо
устроиться на земле, самому и со своей семьей, при хорошей квартире, хорошем
столе, одежде,  докторах  и дачах.  Чтобы  другие не  мешали ему в этом,  он
вникает этой стороной и  в жизнь  других, в это "вечно человеческое",  и так
его личная  заинтересован-ность  во  всем приходит  к компромиссу в  решении
вопросов    общественных,   к   "любезности"   и   ко    всеобщей    "теории
относительности".  Так  у них происходит  "раз-мывание  Бога"  и  замена Его
личной  заинтересованно-стью -- компромиссом  "теории  относительности". При
личной   заинтересованности,   конечно,   личность   движет-ся   в   сторону
благополучия своего, в сторону  труда, не связанного  со  страданиями, и мир
разделяется  на  чернорабочих  и  чисторабочих.  Война  1914 года  оста-лась
морально не оправданной. Значит, неоконченной. Теперь -- продолжение.
     Каким  же  образом победят Америка и  Англия,  если они  не несут людям
никакого  объяснения бессмыслицы жизни, в которую  ввергаются чернорабочие и
вслед за ними  чисторабочие?  На "хочется" и "надо"  сейчас  можно  весь мир
разделить: Англия, Америка, бывшая Франция --  это все "Хочется". Германия и
все,  что  позади ее  к востоку, и весь восток -- это все "Надо". Мало того,
"хочется" заключено в чисто капиталисти-ческих странах, "надо" -- в тех, где
возможен социа-лизм.
     Англия соединяется  с Америкой,  и Галифакс в от-вет Гитлеру подтвердил
продолжение войны и указал на необходимость соблюсти права малых народностей
на  самоопределение.  Известно,  как  бедняк  "самоопре-деляется",  пребывая
должником богатого! Но дело в споре злата  и булата.  Англия стоит за спиной
принципа  капитала. Германия,  как и Россия, вынуждены были  выйти из  этого
принципа, и от этого капиталистическое равновесие нарушилось.

     Ноябрь. В  конце Пречистенки  на мраморной  доске  написано  "Уральские
самоцветы" (контора) и на доске  ниже еще "Шахты".  И  в этих конторах абст-
рактных шахт сидят люди, которые никогда не видали шахт  и  все-таки шахтами
распоряжаются, и все зависит от них.
     Вот  где  источник разделения  людей на  классы, и  вот  как  рождается
власть.
     Пустынник  Исаак  Сириянин мог чуть  ли  не один  только  день  пробыть
епископом и сбежал в свою глубо-чайшую пустыню. Удаляясь в сладость пустыни,
в  "не от мира сего",  он  наивно  не  понимал эгоизма такого  ухода.  Каким
счастьем  показалась  бы   теперь  возмож-ность  такого   ухода  современным
пленникам цивилиза-ции!
     И все же с этих страниц, написанных полторы тысячи лет тому назад, веет
таким осязательным доб-ром человеческой натуры, такой любовью и  такой силой
духа, что наше время является как несчастье, вызывающее глубокое состраданье
-- до чего же пал человек.
     От многих людей  слышу,  какую  радость испытыва-ли они  в  первые  дни
революции и нэпа.  Я же радость  испытывал  только  один день в  Петербурге,
когда  царь  был арестован, и смолкли пулеметы на  крышах,  и  за-звонили  в
колокола. С тех пор для меня почему-то радости не было. Разобрать -- почему?

     Л. устроила квартиру и сдала хозяйство матери. Пришел А. М. Коноплянцев
и заметил, что впервые видит уход за мной.  И я сам тоже впервые увидел, что
у меня все как следует быть. Раньше "казалось".
     Когда прошла для всех обычная иллюзия влюблен-ности, у нас оказалось --
это  была  вовсе  не иллюзия, а  средство  сближения и  духовного развития и
обмена.
     После этого периода Л. стала мне матерью, и я ро-дился вновь, по-новому
стал  жить,  забывая  даже  о  сво-их  привычках.  И  даже  характер во  мне
переменился, и весь я насквозь стал не таким, как был.
     Л. сказала:
     -- Ты только шевели меня, умей вопросами вызы-вать у меня мысли...
     А у меня это  само собой давно сложилось, что Л. знает все, и я давно в
тревоге о том, что я ленив как-то, сонлив и не умею спрашивать. Лучший образ
ее, как ангел у сапожника, до сих пор у меня ничуть не помрачился".

     В 1945 году он запишет: "В глубине своей, мне  кажется, она все знает и
в ней  содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы  я  мог
обо  всем  спросить  -- она  бы ответила  на все.  Но  у  меня  редко бывает
доста-точно силы,  чтобы ее  спросить.  Жизнь проходит часто так  себе,  как
будто едешь на
     телеге,  имея возможность  лететь на  самолете.  Но только  это большое
богатство, сознавать, что все -- от  себя и если я хорошенько только захочу,
то пересяду из телеги в самолет или задам Ляле всякий вопрос и получу от нее
всякий ответ".
     В 1948 г.:  "Ляля  мне остается неиссякае-мым  источником мысли, высшим
синтезом то