а и осталась мечтой. Дочь ее мы назвали Норой.

     Сентябрь. Только те мысли действительно настоя-щие,новорожденно - свои,
а не  повторение сказанного, которые рождаются, как и дети, от любви на пути
сбли-жения плоти и духа.

     Кто  обманывается  в  ком-нибудь,  тот  и  другого обманывает.  Значит,
нельзя, обманывать, но нельзя и обманываться. Какое свидетельство в том, что
я имею дело с гением, а не преступником? То и другое по суще-ству подобно. О
первом мне свидетельствует возникаю-щая в сердце моем любовь. И я думаю, что
преступное и гениальное разделяется только перед судом любви".

     Записи   последующих   лет:  "Настоящая  лю-бовь   всегда  "преступна",
настоящее  искусство  действует  как мина,  взрывающая обстановку  привычных
положений".
     "Маленького преступника судят  за  то,  что он переступил  через  черту
закона,  ограждающе-го  право  другого  человека,  имея в  виду свой  личный
интерес. Если  же преступник  не  для  себя перешел черту,  а чтобы  создать
новый, лучший закон, отменяющий старый, и победил,  то  победителя не судят:
победитель   несет  новый  закон.  Маленький   человек  старого  закона  или
несправедливо погибает при  этой победе (Евге-ний  из  "Медного  Всадника"),
или, широко открыв глаза (апостол Павел), прозревает  буду-щее и  становится
на сторону Победителя".
     "Думал,  что и  у  женщин-растратчиц,  блудниц всякого рода  есть  свое
высшее  назначение  вывести мужа из его ограничения,  из его дело-вой колеи.
Надо об  этом крепко подумать-- что даже и  у блудниц! И как  же счастлив я,
что меня вывела  из моей упряжки  на волю не блудница, а почти святая. И еще
надо подумать об этом как о русском мотиве романа".

     "Ляля  приехала  из Москвы  и  рассказывала, как кромсали  мою  будущую
"Фацелию",  имея  в  виду  нрав-ственный  уровень  современного читателя. Не
доволен я ею -- не сумела отстоять.

     У Л. нет малейшего интереса к жизненной игре. Пробовал совершенствовать
ее  в писании дневника  --  не принимает; фотографировать --  нет; ездить на
вело-сипеде  научилась,  но  бесстрастно;  автомобиль  ненавидит; сидит  над
рукописями только ради  меня; полити-кой вовсе не интересуется. Единственный
талант у нее  -- это  любовь.  Тут она всегда в  готовности, на любовь у нее
истрачено все, даже детство. Об этом еще надо подумать, но,  мне кажется, ее
нужно  понуждать  к  жизненным   интересам.  А  то  ведь  единственное,  чем
пользуется  она для себя вполне,-- это сон от полуно-чи  до восьми утра. Тут
она живет  для себя, во  всем  остальном она  переделана на любовь,  и самая
любовь для себя  у нее принимается  временно,  как  зада-ча переделать  этот
материал личной жизни для Об-щего. Мне чуть-чуть трудновато идти за ней, мне
само-му нужно очень любить, чтобы не отставать от нее".

     Запись через  четыре года: "Полное отвраще-ние ко  всякой  дипломатии и
политике сделало ее жизнь до того неустойчивой, что в  ее пред-ставлении вся
земная  жизнь, лежащая  во  зле,  стала  как  сон, а  истинной  стала  жизнь
небесная.
     Мы с ней соединились, как два царства".

     Вчера проводили  ее  мать  и  переехали в ту  избу, где  у  нас  прошли
хрустальные  дни нашей любви.  Расстава-ясь с  тещей, понял  ее,  бедную, на
трудном пути  за дочкой и пожалел. Мне  кажется, я  и  Лялину  любовь  к ней
теперь понимаю в истоках, похожих на камени-стые истоки горных ручьев: камни
-- это  нарушения.  Л. идет путем нарушений,  и каждый срыв оставляет  в ней
боль и заставляет поправлять  нарушения,  и это  вечное стремление выправить
нарушения  создает ее  любовь к  матери. Трогательно усилие  старой  женщины
понять всю сложную сеть поступков дочери как путь к добру и правде.
     Перед нашей встречей Л. встала было на путь возвращения к мужу, понимая
это возвращение как отречение от личной  жизни. Возможно, такое отречение не
помешало  бы ей родить  не для себя, а для мужа. Случись, умри  тут ее мать,
она в таком отречении  на-шла бы себе полную утрату-замену. Еще бы пять  лет
--  и  в морщинах стареющей женщины  трудно было бы узнать мятежную  Л., она
стала  бы  как  все  порядоч-ные женщины,  и  муж ее  был  бы  счастлив.  Но
встре-тился  я,  личная  жизнь  восстала  со  всей  своей  силой,  множество
нераскрытых  дарований нашло  себе приме-нение,  и  путь  определился совсем
по-иному.
     Сегодня Л. проговорилась, сказав:
     -- Если только есть тот свет.
     -- Неужели и ты сомневаешься?
     -- А как же, разве я не человек? Только если приходят сомнения, не будь
того света, я  бы не жила; тогда все  было бы бессмысленно,  и  я бы с собой
покон-чила.
     -- Неужели тебе довольно такого рассуждения?
     -- Нет, я еще люблю Бога.
     И  такая  вся вера:  ни окончательное "да", ни окончательное  "нет",  а
"верую, помоги моему неве-рию".
     Настоящая вера  включает в себя и неверие, то есть настоящая  вера есть
процесс  борьбы с неверием,  и, не будь неверия, не было бы  и веры. Неверие
как тень веры: не будь тени, не было бы и жизни.

       Почему ты сегодня со мной так нежен?  -- А я сегодня перебрал  в уме
наше пережитое  и очень  много  нашел в себе хорошего от  тебя, как будто со
времени нашей встречи я черпаю из колодца живую воду и все богатею и богатею
изо дня в день.

     Учился ездить  на  машине по Москве. Начали  с Л.  пятую главу "Былины"
(будущей "Осударевой дороги"). Л. уехала править верстку к Ставскому.

     У  Л. прострел, болит поясница, ночью надо  быть с ней осторожным. Я  с
любовью оглаживаю ее спящую, и она это учуяла, но не отвечала, потому что ей
было не до того. Когда же мне попалась кисть руки, и я руку погладил, то она
сквозь сон мне ответила:
     -- Милый ты мой!
     Так не раз я замечал, что прикосновение к руке бывает прикосновением  к
душе и, когда телу не до того, через руку происходит соприкосновение душ.
     Она  чуть-чуть нездорова,  и этого  довольно  уже, чтобы я почувствовал
прилив особой нежности. Ее душа высвечивает так сильно из тела...
     Убил  дупеля  и  коростеля.  Вечером  пошли  гулять, набрали грибов  на
жареное.  За  ужином  Л.  первый  раз  в жизни  поела  грибов (по-настоящему
приготовлен-ных) и пришла в восхищение. Так она все лето сушила белые  грибы
и  не ела их, даже не  пробовала:  сушила впрок,  хотя зимой они будут везде
продаваться. Думала о будущем, о настоящем  же, чтобы взять и поесть, ей и в
голову не приходило. Настоящее она сушила для будущего и так  всю жизнь свою
провела! Сердце сжи-мается от боли, как об этом подумаешь...
     Так много белых грибов в  это лето, что, пожалуй, сушеных в государстве
года на два хватит. Но кто своего белого  гриба за лето не  попробовал, тому
зимой не понять, как они вкусны.

     За  обедом я  сказал  М. В., что  если мне  придется в рай идти, то без
встречи со своими собаками я в рай не пойду. На это М. В. деликатно сказала:
"Рай такой
     прекрасный, М. М., что вы и о собаках забудете!" На это  Л.  возразила,
что  на  древних  иконах  разъяснено: вся  тварь  воскреснет,  в  том числе,
конечно, и собаки.

     Только  в семь вечера мы собрались  в Москву. По пути стало невыносимо,
мы сели в копну сжатой ржи и объяснились. Зародыш  этих объяснений был еще в
самые  наши  первые встречи, когда, бывало,  наду-маешь о ней со стороны; но
вот  она  появляется сама, и все это  выдуманное  исчезает,  как  туман  при
появ-лении солнца. Этот мотив проходит через весь наш роман.
     Я  прочел  Л.  одну   свою  запись  на  ходу,  которая  мне  показалась
остроумной, а Л. мне в ответ:
     --  Ребеночек, да  ты  же  глупенький,  что  же  тут  остроумного? -- и
объяснила мне, и я понял, что дей-ствительно это не очень умно.
     -- Но ты не думай, Ляля, что и вправду я такой глупенький.
     -- Почему? -- наивно спросила Л.
      Да потому,-- ответил я ей,-- что  не тот  глу-пый,  кто пишет  глупые
мысли, а тот, кто за них дер-жится.

     Пробовал думать о Загорске с тем, чтобы все разобрать,  понять и, может
быть, простить. Разбирал,  но не отходило то неприятное,  отнявшее сегодня у
меня возможность думать согласно с  сердцем. А  мысль, оторванная от сердца,
скорее всего, и является основным злом человечества.'а
     Правда,  не эта  ли оторванная  от  сердца  мысль создала  материальное
неравенство и орудия самоуни-чтожения? Не этой ли попыткой согласовать мысль
свою  с жизнью сердца я и  создал  себе свое  писательство? Итак, значит,  в
тайниках  души  своей люди ждут такого согласия,  если даже  при моих слабых
силах по-пытки мои обратили на себя внимание общества!

     Вчера исполнилось 17 лет, как  они встретились с Олегом. Л.  поехала на
место их встречи, вернулась поздно, промокла, замерзла, но встреча наша была
особенно радостной...

     "Я ждала  силу, которая покорит меня и освободит меня от вечного страха
за все живое и от жалости. И вот я покорена: я люблю только тебя, но чувство
жалости за тебя, страх, связанный с мыслью о твоей беззащитно-сти, испытываю
как никогда". Так  вот проходит любовь свое полукружие от героя к  ребенку и
начинает свое второе полукружие: каждая мать надеется, что ее ребенок станет
героем. (Написано в машине в ожидании Л. из ателье мод.)

     На ночь мы опять читали Лествичника 4 8, и  опять я наблюдал
во время чтения оживление Л., захватыва-ющее все  ее существо  --  и душу, и
тело: она от  восторга  трепетала,  щеки горели, глаза сияли. Этот  духовный
подъем, казалось, стирал в  ней границу духовного и чувственного... И  тут я
внезапно вспомнил наш  не-давний  "расстрел", когда Л. была  точно  такой, и
святой восторг примирения под утро,  и  с  ним -- чувственный и  тоже святой
порыв, в котором не было никакого услаждения. И я увидал, как человек  может
прийти при условии самозабвения к своей простой сущности -- прийти и с той и
с другой стороны: снизу -- это пол, сверху -- потолок (или небо!)

     Смиренномудрием называется такое душевное  со-стояние, которое не может
быть выражено словом.

     Лучше всего мне пишется на том месте, где мой чай. За чаем я никогда не
сочиняю,  а  пишу  дневник  в  пол-ном  равенстве себя  самого  с  тем,  что
записываю: пишу прямо вслед за собой.

     До нового брака я был хозяином и собственником. У меня просили денег. Я
покупал  по  усмотрению   свое-му   вещи.  И  Лева  говорил   даже,   что  я
"прижимистый". Но,  когда я сошелся  с  Л.,  вдруг оказалось, что личного  у
меня, кроме способности писать, ничего нет, и все у нас в семье общее. Никто
меня  к этому не  принуждал, все вышло само собой из  любви, и от этого  мне
стало много лучше во всех отношениях.
     Вот это и надо для общества: чтобы создать комму-ну -- нужна любовь.
     Если  бы  такую любовь, какую  дарит мне Л., можно было  бы  на  деньги
прикинуть, то денег бы на земле не хватило, и если бы назначить состязание и
погибель того или другого, то деньгам пришел бы конец.  Но  ведь  Ляля-то не
одна на земле! Сколько  же тогда скрыто от денежных людей богатств на земле,
и сколько возмож-ностей будет открыто для людей, когда они станут ценить все
отношения между собой и все вещи не на деньги, а на любовь.

     Поднялся спор об охоте с трех точек зрения: 1)  мать осуждала  убийство
на  охоте, а естьубитуюдичьразре-шала; 2) я стоял  за охоту: убить можно; 3)
Л. такое загнула, что раз  убивают -- можно убивать, раз едят -- можно есть,
отдельное  выступление  против  убийства  или против  потребления ничего  не
значит.
     --  А  кто же  начнет к  лучшему жизнь изменять?  --  спросил  я,-- все
убивают, все едят...
     -- Никто,--  ответила  Л.,-- это  неизменяемое!  Что  же касается того,
убивать или не убивать, есть или не есть-- это дело личного вкуса и не может
иметь ни малейшего значения.
     -- А личность?
     -- Личность отвечает лишь перед Богом, и если человек  тверд  и "ответ"
его перед  совестью не  лукавый, то он может  повлиять  и на всех,  и тогда,
может быть, люди не будут убивать и не будут есть убитое.
     Что это,  шутка  у нее или всерьез?  -- сказать трудно. Она всегда  как
будто шутит, и в то же время... Иные ответы ее в вопросе  отношения личности
к  обществу  кажутся на первый взгляд даже циничными  в смысле равнодушия  к
жизни общества; но стоит ввести  кроме личности и общества третье понятие --
Бог, как вся  ее "пассивность"  исчезает: тогда оказывается,  что отно-шения
личности к обществу должны  быть просто любовными, что  капитал  и  война не
изменяемы  теми  же  средствами,  то  есть  войной, и, напротив,  изменяющая
сущность человеческих отношений есть любовь.

     Не  делаю  ли  я  ошибку,  заменяя  текущее  время  жизни  работой  над
"Былиной"? Быть может, вслед за находкой надо было бы и писать об этом? А то
не вышло бы потом так, что и вовсе не  захочется "зерцало в гада-нии",  если
станешь "лицом к лицу"?
     Сейчас у нас устанавливается  во всех отношениях такое  равновесие, что
забота  остается  лишь  о  том, как  бы  оно  чем-нибудь не нарушилось...  В
беспредельно широкой этой душе я  утонул, как в  море, и пусть там где-то на
берегу  люди  оплакивают меня  как  погибше-го  --  сетования  их  для  меня
непонятны и чужды.

     Сегодня  предельный  срок  нашего   ожидания.  Чув-ствую  по  особенным
небывалым  приступам  нежности  ее,  что  ребенку  нашему  быть.  Неразумно,
бессмысленно и  жестоко с моей стороны, но если  бы я тогда воздер-жался, то
не было бы и любви...
     Ночной разговор.
     -- Что мне делать с собой, если ты умрешь, я не знаю.  Очень странно об
этом думать.
     -- А если я умру, ты что -- бросишь писать?
     --  Не  знаю, мысль  моя исходит  из любви к тебе, через тебя:  если ты
исчезнешь, то, может быть, самое желание быть исчезнет.
     -- И тогда?
      Тогда, вероятно, я тоже умру.

     Поэзия  и любовь  -- это явление таланта;  ни  поэзию, ни любовь нельзя
делать  собственностью. Непременно у  человека, создавшего себе в  поэзии  и
любви фетиш, является драма, которая была в любви у Хосе (Кар-мен), в поэзии
у  Блока  (Прекрасная Дама). Словом,  талант -- это  путь, но  не  сущность.
Подмена   ее  фети-шем   порождает  собственность,  а  собственность  всегда
разрешается драмой. В этом случае и на смерть можно так посмотреть".

     В дневнике 194 1 года он запишет: "Муд-рость жизни состоит в том, чтобы
приучить себя к мысли о необходимости расстаться  со  всем, чем обладаешь, и
даже с  собственной жизнью.  Все, чего  страстно  хочется,  то вечно,  а что
собственное, то смертно".

     "Снова в Тяжине. Солнечный  день.  На земле много разноцветных листьев,
но деревья все  зеленые. Ходили за грибами и набрали  белых.  Вечером взошла
полная луна. Перед  сном были у  березки.  Я думал о том, что пусть сейчас в
движении  нашем  скорость  еще  невели-ка  --  этим смущаться  не  надо:  мы
остановиться не можем -- это раз, второе, что, рано ли, поздно ли, наш ручей
прибежит в океан.
     Я просил еще укрепления своей связи со  всем Целым умершего  прошедшего
люда,  просил  в настоя-щем тех встреч, в которых по человеку встречаются со
Всем человеком.  Еще просил о свете на том темном пути, когда люди прощаются
с  жизнью,  чтобы  страш-ный  для всех конец  мне  преобразился в радость. Я
молился, как молятся настоящие христиане,  и знал, что все это пришло ко мне
через Л., и не  страшился.  Пусть через  Л., но она ведь  со мной! А если бы
ушла, то душа ее со мной навсегда.

     Вечером были  в  клубе, слушали доклад  "Междуна-родное  положение",  и
понял перемену ориентации от "благополучия" к "судьбе".
     Только   у  робкого  или  мужественного  человека  судьба   сказывается
по-разному. У  деятельного челове-ка  судьба побуждает  к деятельности,  а у
робкого -- судьба в утешение, у ленивого -- в оправдание.
     Вот было, в кухне завизжала собачка, а я лежал еще в постели.
     -- Что  же  делается  с  собакой,--  сказал я,--  надо  посмотреть,  не
защемило ли ее, не умерла бы от чего?
     --  Не  ходи,  милый,--  сказала Л.  (ей очень не хотелось вылезать  из
теплой постели),-- ну, умрет -- значит, судьба...
     Мне тоже  не хотелось, но, услыхав такую "судьбу", я  вскочил и побежал
скорее, вопреки той "судьбе", скорее, скорей собачку спасать! И я ее спас, и
моя живая судьба победила "судьбу" моего ленивого друга.
     Октябрь. Птицын спросил Л.:
      Знает ли М. М.с кем он имеет дело, какая вы?
     Мне уже давно кажется, будто я не совсем ее знаю, а только узнаю. Вчера
я спросил Птицына:
     -- За что вы любите В. Д.?
     -- За ее чисто-мужской ум,-- ответил он и в свою очередь  спросил меня,
за что я ее люблю?
     --  За  чистую  женственность,--  ответил я.  Мы  оба были  правы:  она
одинаково могла бы быть и профессором, и духовной воспитательницей. Но ум ее
был не занят, и сердце не находило ответа.
     Так  бывает,  и, наверно,  в  древности  от женщин в  таких  состояниях
рождались пророки.  А когда  ум у женщины определился в университет, то стал
ограни-ченным умом определенного факультета; отсюда про-роков нечего ждать!

     Надо помнить  на каждый день независимо от того, хорошо тебе или плохо,
что люди нашей страны живут тяжело и выносят невыносимое.

     -- Почему это, Л.,-- спросил я,-- сегодня я чуть-чуть нездоров и вот ты
уже  меня больше любишь, и я знаю по себе, что,  заболей ты телом своим, и я
сей-час же  заболею  любовью к  тебе. Почему  при несчастье с  другом любовь
усиливается?
     -- Потому,-- ответила она,-- что в несчастьях мы делаемся ближе к Богу,
а это и значит любовь.
     Почти каждый день я думаю о нашей встрече как чуде, потому что я не мог
ранее  предполагать  существо-вание  подобных  людей  и подобного  глубокого
сходства двух.

     Не могу жить в городе безвыездно! Решено завтра ехать  искать  дачу под
Звенигородом.
     Ездили и ничего не нашли. Николина Гора  -- это дача делового человека,
Дунино -- дача человека во-льного.

     Мир в неслыханном горе. Глядя со стороны на жизнь, теперь всякий просто
глазами  видит  ее бессмысленность. А изнутри  каждый  для  себя  на  что-то
наде-ется и, проводив  с печалью один день, на другое  утро встает и шепчет:
"Хоть  день, да мой". Так показывается извне бессмысленно-вековечное родовое
движение человека -- полная тьма. И  только если глядеть с закрытыми глазами
внутрь тьмы, пока-зывается непрерывная цепь полных смысла жизненных вспышек:
это мы, люди, как личности, вспыхиваем, передавая свет жизни друг другу.
     Сколько людей прошло мимо  меня, и сколько раз я слышал от  них о себе,
что будто бы я не только хоро-ший писатель, но и хороший человек. Много даже
и писали об  этом, и все-таки  всерьез я ни разу  не  пове-рил в  то,  что я
замечательный и хороший.
     Но  вот Л. пришла  и сказала  мне, и через  нее я это принял, поверил в
себя, и  узнал,  и  обрадовался, и под-нялся. Так  при солнечных  лучах утра
поднимается к небу туман над рекой.

     На ночь она читала мне  "Гитанджали"  Тагора51,  и в меня от
руки моей, лежащей у нее на бедре, в душу поступало чувство ее тела, а через
слово оно  преобража-лось,  и становилось  мне,  будто  видел во  сне что-то
совершенно прекрасное, а потом пробудился и узнал, что не сон.
     Конечно,  многое на  свете  можно  подавить  и оно кончается, и  многое
множество всякого  надо подавить, и это хорошо: пусть кончается! Только дух,
живущий  в  человеке, подавить нельзя,  и чем больше на  него давят, тем  он
больше плотнеет  и усиливается. Так было в государстве, и так было лично  со
мной.

     Привез второй воз вещей из Тяжина. Простился  с этой деревней, где с 12
апреля почти шесть месяцев и мучились,  и радовались. За эти шесть месяцев я
умер для своей семьи  и  попал в такую среду, куда стоны и жалобы  оттуда не
доходят. И  до  того  это  похоже  на  смерть, что бросает  свет  на  смерть
обыкновенную,и   становится   понятным,почему   мы  разобщаемся  с   ду-шами
умерших:они бы и рады нам откликнуть