двинулся следом  за  ней.  Миссис
Уимпер вернулась в первую комнату и подняла графин. [197]
   - За Ренуара, за мою удачу!
   - С удовольствием, - согласился я, решив, что после  второго  бокала  "за
удачу" улизну, сославшись на похороны.
   Но мне не пришлось прибегать к этой  лжи.  Странная  неловкость,  которая
возникла между нами, не проходила. Миссис Уимпер смотрела на меня невидящими
глазами. Она слегка улыбалась, и трудно было понять, что означала ее  улыбка
- насмешку или еще что-то. Правда, я, как старый мазохист,  решил,  что  она
потешается надо мной.
   - Я еще не выписала чека, - сказала она, - приходите как-нибудь на  днях.
И тогда вы его получите.
   - Спасибо. Предварительно я позвоню.
   - Можете прийти без звонка. Часов в пять я всегда дома. Спасибо за рецепт
коктейля с водкой.
   Смущенный, я вышел на жаркую улицу. У меня было  такое  впечатление,  что
меня ловко одурачили. Притом одурачил человек, который,  как  мне  казалось,
сам находился  в  несколько  смешном  положении.  Надо  полагать,  что  и  в
следующий раз со мной  произойдет  то  же  самое,  хотя  я  не  был  в  этом
стопроцентно  уверен.  Могло  случиться  другое,  только  мне  не   хотелось
убедиться в этом на собственном опыте. Во всяком  случае,  на  данном  этапе
опасность миновала. Силверс наверняка пожелает сам получить  чек.  Он  ни  в
коем случае не станет раскрывать мне свои карты.
   - Ты без машины? - спросил я Наташу.
   - Без машины, без шофера, без водки и без сил. Жарища невыносимая. В этой
гостинице давно следовало установить кондиционер.
   - Владелец нипочем не согласится.
   - Конечно. Бандит!
   - У меня есть лед - можно приготовить "Русскую тройку", - сказал я.  -  И
имбирное пиво, и лимонный сок, и водка.
   Наташа поглядела на меня с нежностью.
   - Неужели ты все купил?
   - Да. Между прочим, я уже выпил два "Мартини". [198]
   Наташа засмеялась.
   - У миссис Уимпер?
   - Да. Откуда ты знаешь?
   - Она этим славится.
   - Чем? Своими коктейлями?
   - И коктейлями тоже.
   - Старая перечница. Удивительно еще, что все прошло так гладко.
   - Она уже заплатила?
   - Нет. А почему ты спрашиваешь? Считаешь, она вернет картину?  -  спросил
я, не на шутку встревоженный.
   - Этого я не считаю.
   - У нее так много денег, что она может покупать, не задумываясь?
   - И это тоже. Кроме того, она любит молодых мужчин.
   - Что?
   - Ты ей понравился.
   - Наташа, - сказал я, - ты это серьезно? Неужели ты хочешь свести меня  с
этой старой пьянчугой?
   Наташа расхохоталась.
   - Послушай, - сказала она, - дай мне выпить.
   - Не дам ни капли. Сперва ответь.
   - Она тебе понравилась?
   Я глядел на Наташу во все глаза.
   - Ну так вот! - сказала она. - Миссис Уимпер любит молодых мужчин.  И  ты
ей понравился. Пригласила она тебя на один из своих званых вечеров?
   - Пока еще нет. Предложила зайти за чеком,  -  сказал  я  мрачно.  -  Но,
может, я еще удостоюсь и этой чести.
   - Обязательно! - Наташа наблюдала за мной. - Тогда она пригласит  и  меня
тоже.
   - Ты уверена? Видно, ты уже не раз бывала в подобных ситуациях  и  знаешь
все наперед? Она должна была сразу броситься мне на шею, так, что ли?
   - Нет, - сухо ответила Наташа. - Дай мне рюмку водки.
   - А почему не "Мартини" с водкой? [199]
   - Потому что я не пью "Мартини". Еще вопросы есть?
   - Очень много. Я не привык, чтобы мною торговали, и я не сутенер.
   Я не увидел, как она плеснула водкой, - просто  почувствовал,  что  водка
течет у меня по лицу и капает с подбородка. Она вцепилась в бутылку - на  ее
побелевшем лице глаза казались огромными. Но я  оказался  проворнее,  вырвал
бутылку и, проверив, плотно ли вставлена  пробка,  швырнул  ее  на  кушетку,
подальше от Наташи. Она тут же кинулась за бутылкой. Но я схватил  Наташу  и
толкнул в угол; я крепко держал обе ее руки и свободной рукой рванул на  ней
платье.
   - Не смей дотрагиваться до меня, - прошипела она.
   - Я не только дотронусь до тебя, чертовка! Возьму силой,  здесь,  сию  же
минуту, ты у меня...
   Она плюнула мне в лицо и пнула меня.
   Я сжал коленями ее ноги. Она попыталась вырваться,  но  поскользнулась  и
упала. Я опять толкнул ее к дивану.
   - Пусти меня. Ты взбесился, - зашептала она неожиданно высоким незнакомым
голосом. - Пусти, я буду кричать.
   - Ори сколько влезет, - захрипел я. - Все равно я проучу тебя,  проклятая
ведьма!..
   - Сюда идут люди! Разве  ты  не  видишь?  Сюда  идут  люди!  Пусти  меня,
негодяй, скотина... Пусти меня!..
   Она лежала на диване, выгнувшись всем телом, чтобы я не  мог  подмять  ее
под себя. Я чувствовал, как напряжены ее  мускулы;  ноги  ее  были  тесно  и
крепко прижаты к моим ногам, словно  не  я  обхватил  их,  а  она  обхватила
меня... И я заметил, что под юбкой у нее ничего нет. С силой я придавил ее к
дивану... Теперь лицо ее было  рядом  с  моим,  и  она  не  сводила  с  меня
беспокойных глаз.
   - Пусти меня! - шептала она. - Не здесь, только не здесь, пусти меня,  не
здесь, только не здесь.
   - А где же, дрянь паршивая?.. - Я скрипел зубами от злобы. - Убери  руку,
не то я сломаю ее. Я тебя здесь... [200]
   - Не здесь, не здесь, - шептала она тем же высоким, незнакомым голосом.
   - Где же еще...
   - У тебя в номере, не здесь, у тебя в номере.
   - Чтобы ты удрала, а потом издевалась надо мной.
   - Я не удеру, я не удеру. Клянусь, не удеру. Дорогой мой, дорогой...
   - Что? - спросил я.
   - Пусти меня. Клянусь, я не удеру. Только пусти меня. Сюда идут люди.
   Я отпустил ее. И встал. Я ожидал,  что  она  оттолкнет  меня  и  пустится
бежать. Но она не побежала, оправила на себе юбку, выпрямилась.
   Я привел себя в порядок. Она встала. Я не спускал с нее глаз: теперь  она
могла пройти мимо меня, но я мог еще удержать ее.
   - Пошли, - сказала она.
   - Куда?
   - К тебе в номер.
   Я шел сперва сзади, потом обогнал ее;  торопливо  и  почему-то  осторожно
поднялся по скрипучей лестнице, устланной серой дорожкой, мимо  таблички  со
словом "Думай!" к своему номеру на втором этаже. И остановился перед дверью.
   - Ты можешь уйти, если хочешь, - сказал я.
   Она отодвинула меня и плечом толкнула дверь.
   - Пошли! - сказала она.
   Я вошел за ней следом и захлопнул дверь. Но не запер ее на ключ. Я  вдруг
почувствовал, что наступила реакция, и прислонился  к  стене.  У  меня  было
такое ощущение, точно я стою в лифте, который стремительно  падает  вниз,  а
меня в это время тащат наверх. В глазах у меня потемнело, как  будто  кто-то
влил мне в череп целое ведро воды; вода булькала,  и,  чтобы  не  упасть,  я
крепко уперся обеими руками в стену.
   Потом я увидел Наташу, она лежала в постели.
   - Почему ты не идешь ко мне? - спросила она.
   - Не могу.
   - Что?
   - Не могу. [201]
   - Не можешь?
   - Да, - сказал я. - Проклятая лестница.
   - При чем тут лестница?
   - Не знаю.
   - Что?
   - Не могу, вот и все. Прогони меня, если хочешь.
   - Из твоей собственной комнаты?
   - Тогда смейся надо мной, сколько влезет.
   - Почему я должна смеяться?
   - Не знаю. Я слышал, что  когда  с  мужчиной  такое  случается,  над  ним
смеются.
   - Со мной этого еще не бывало.
   - Тем более ты должна смеяться.
   - Не хочу, - сказала Наташа.
   - Почему ты не уходишь?
   - Ты хочешь, чтобы я ушла?
   - Нет.
   До сих пор  она  лежала  неподвижно,  а  теперь  приподнялась  на  локте,
подперла голову и поглядела на меня.
   - Я чувствую себя очень погано, - сказал я.
   - А я нет, - сказала она. - Как ты думаешь, чем все это объясняется?
   - Не знаю. Меня доконало слово "дорогой".
   - А я считаю, во всем виновата лестница.
   - И она тоже. А потом еще то, что ты вдруг решила стать моей.
   - Лучше, чтобы я этого не решала?
   Я беспомощно взглянул на нее.
   - Не спрашивай. На меня повлияло все вместе. Это был странный диалог:  ни
она, ни я даже не попытались приблизиться друг к другу, голоса наши  звучали
монотонно и невыразительно.
   - В номере есть ванная? - спросила она.
   - Нет. Только в коридоре. Четвертая дверь. Она медленно  встала,  провела
рукой по волосам и пошла к двери. Поравнявшись со мной, она погладила  мена,
глядя куда-то прямо перед собой. Однако, почувствовав  ее  прикосновение,  я
оторвался от стены и обнял ее. Она попыталась высвободиться. Ее тело  сквозь
одеж[202] ду было такое молодое и теплое. И такое гибкое, будто я  держал  в
руках форель... В ту же секунду  все  снова  стало,  как  раньше.  Я  крепко
обнимал ее.
   - Ты ведь меня вовсе не хочешь, - прошептала она, отвернувшись.
   Я поднял ее и понес к кровати. Она оказалась тяжелей, чем я думал.
   - Я хочу тебя, - сказал я глухо. - Хочу тебя,  только  тебя,  одну  тебя,
хочу тебя больше всего на свете, хочу проникнуть в тебя,  слиться  с  тобой,
хочу проникнуть в тебя!
   Ее лицо было совсем  рядом,  я  видел  ее  глаза,  нестерпимо  блестящие,
остановившиеся.
   - Тогда возьми меня! - пробормотала она сквозь зубы и не закрыла глаз.
   ...Голос ее становился все тише,  она  залепетала  бессвязные,  невнятные
слова, потом перешла на шепот и совсем замолкла.
   И вдруг она потянулась, проговорила что-то, закрыла глаза и тут же  снова
их открыла.
   - Пошел дождь? - спросила она. Я расхохотался.
   - Нет еще. Может, пойдет ночью.
   - Стало прохладней. Где у тебя ванная?
   - Четвертая дверь по коридору.
   - Можно я надену твой купальный халат?
   Я дал ей халат. Она сняла с  себя  все,  кроме  туфель.  Раздевалась  она
медленно, не глядя на меня. И не казалась смущенной. Она была вовсе не такая
худая, как я предполагал. Уже раньше  я  чувствовал  это,  а  теперь  увидел
своими глазами.
   - Ты красивая! - сказал я.
   Она подняла голову.
   - Не слишком толстая?
   - Помилуй Бог. Нет.
   - Хорошо, - сказала она. - В таком случае наше  будущее  рисуется  мне  в
розовом свете. Я люблю поесть. И всю жизнь голодаю. Из-за того, что  работаю
манекенщицей, - добавила она. - Только поэтому.
   - Сегодня мы поедим вволю. Закажем все закуски подряд и шикарный  десерт.
[203]
   - Я слежу за собой, чтоб не стать бочкой. Иначе меня вышвырнут на  улицу.
Так что можешь не беспокоиться.
   - А я и не беспокоюсь, Наташа.
   Взяв мое мыло и свою сумочку, она шутливо отдала мне  честь  и  вышла.  Я
лежал и ни о чем не думал. Мне тоже казалось, будто полил дождь.  Правда,  я
знал, что дождя не было. Тем не менее я подошел к окну  и  выглянул  наружу.
Окно выходило на задний  двор;  из  глубины  каменного  колодца  поднималась
духота и вонь от мусорных ящиков. "Только в нашей комнате стало  свежей".  -
подумал я. Пошел назад к кровати, снова улегся и устремил взгляд на лампочку
без абажура, свисавшую с потолка. Через некоторое время вернулась Наташа.
   - Я  перепутала  комнату,  -  сказала  она.  -  Думала,  что  твоя  дверь
следующая.
   - Там кто-нибудь был?
   - Никого. Темно. Разве здесь не запирают комнаты?
   - Многие не запирают. Вору в них нечем поживиться.
   От Наташи пахло мылом и одеколоном. Где она взяла одеколон? Для меня  это
было загадкой. Может, он лежал у нее в сумочке? А может, кто-нибудь  оставил
одеколон в ванной, и она им воспользовалась.
   - Миссис Уимпер, - сказала она, - любит молодых мужчин, но  дальше  этого
дело не идет. Она с удовольствием беседует с ними. Вот и  все.  Запомни  это
раз и навсегда.
   - Хорошо, - сказал я, хотя Наташа не вполне меня убедила.
   В голой комнате ярко горела лампа. Наташа расчесывала волосы щеткой перед
жалким зеркальцем над раковиной.
   - Муж ее умер от сифилиса. Не исключено, что миссис Уимпер тоже больна, -
добавила она.
   - Кроме того, у нее рак и потеют ноги, а летом она  моется  исключительно
"Мартини" с водкой, - сказал я ей в тон.
   Она засмеялась.
   - Не веришь? Да и с чего бы ты вдруг мне поверил? [204]
   Я встал.
   - Как ты отнесешься к такому признанию: стоит мне до тебя дотронуться,  и
я уже не владею собой? - спросил я.
   - Так было далеко не всегда, - сказала она.
   - Зато теперь это так.
   Она прильнула ко мне.
   - Я убила бы тебя, если б это было иначе, - пробормотала она.
   Я снял с нее купальный халат и бросил его на пол.
   - Ты самая длинноногая женщина из всех,  каких  я  знаю,  -  сказал  я  и
выключил свет. В темноте я видел только ее светлую кожу и черные провалы рта
и глаз.
   Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и чувствовали, как в темноте на
нас надвигается темная волна, чувствовали, как она перекатывается через нас.
Мы еще долго лежали так, не дыша, и  другие,  гораздо  менее  грозные  волны
подымались и опадали в нас.
   Наташа шевельнулась.
   - У тебя есть сигареты?
   - Да. - Я дал ей сигарету и поглядел на нее при свете спички. Лицо у  нее
было спокойное и невинное. - Хочешь чего-нибудь выпить? - спросил я.
   Она кивнула. Я заметил это в темноте по движению горящей сигареты.
   - Только не водки.
   - У меня нет холодильника, поэтому все теплое. Хочешь, я принесу снизу?
   - Разве это не может сделать кто-нибудь другой?
   - Внизу никого нет, кроме Меликова.
   В темноте я услышал ее смех.
   - Он все равно нас увидит, когда мы спустимся, - сказала она.
   Я не  ответил.  Мне  еще  надо  было  привыкнуть  к  этой  мысли.  Наташа
поцеловала меня.
   - Включи свет,  -  сказала  она.  -  Мы  пощадим  привитые  тебе  правила
приличия. К тому же я проголодалась. Давай пойдем в "Морской царь".
   - Опять туда?  Неужели  тебе  не  хочется  пойти  в  какое-нибудь  другое
заведение? [205]
   - Ты уже получил комиссионные за миссис Уимпер?
   - Нет еще.
   - Тогда пойдем в "Морской царь".
   Наташа вскочила с постели и щелкнула  выключателем.  Потом  она  прошлась
нагишом по комнате и подняла купальный халат.
   Я встал и оделся. Потом снова сел на постель и стал ждать ее возвращения.

 
 
   XVII
 
   - А я ведь благодетель рода  человеческого,  -  заявил  Силверс.  Закурив
сигару, он благосклонно оглядывал меня.
   Мы готовились  к  визиту  миллионера  Фреда  Лэски.  На  сей  раз  мы  не
собирались вешать картину в спальне и выдавать ее  за  личную  собственность
госпожи Силверс, с которой она ни за что не расстанется,  покуда  супруг  не
пообещает ей норковую шубку и два туалета от Майнбохера. В конце концов  она
все же рассталась с любимыми полотнами, а норковой шубки не было и в помине.
Впрочем, ничего удивительного: на дворе стояло лето! На этот раз речь шла  о
том, чтобы сделать из миллионера-плебея светского человека.
   - Война - это плуг, - поучал меня  Силверс,  -  она  вспахивает  землю  и
перераспределяет  состояния.  Старые  исчезают,  на  их   месте   появляется
бесчисленное множество новых.
   - У спекулянтов, у торгашей, у поставщиков. Короче  говоря,  у  тех,  кто
наживается на войне, - заметил я.
   - Не только у поставщиков оружия, - продолжал Силверс как  ни  в  чем  не
бывало. - Но также у поставщиков обмундирования, поставщиков продовольствия,
судов, автомобилей и тому подобного. На  войне  зарабатывают  все,  кому  не
лень.
   - Все, кроме солдат!
   - О солдатах я не говорю.
   Силверс отложил сигару и взглянул на часы. [206]
   - Он придет через пятнадцать минут. Сперва вы принесете две картины, а  я
спрошу вас насчет Сислея. Тогда вы притащите картину  Сислея,  поставите  ее
лицом к стене и шепнете мне на ухо несколько слов. Я  притворюсь,  будто  не
понял, и раздраженно спрошу, в чем дело. Вы скажете громче, что этот  Сислей
отложен для господина Рокфеллера. Понятно?
   - Понятно, - ответил я.
   Через пятнадцать минут явился Лэски с супругой. Все  шло  как  по  маслу.
Картина Сислея -  пейзаж  -  была  внесена  в  комнату.  Я  шепнул  Силверсу
несколько слов на ухо, и в ответ он сердито приказал мне говорить  громче  -
какие, дескать, тут могут быть тайны.
   - Что? -  спросил  он  потом  изумленно.  -  Разве  Сислей,  а  не  Моне?
Ошибаетесь. Я же велел отложить картину Моне.
   - Извините, господин Силверс, но боюсь, что ошибаетесь вы.  Я  все  точно
записал. Взгляните... - Я вынул записную книжку  в  клеенчатом  переплете  и
протянул ее Силверсу.
   - Вы правы, - сказал  Силверс.  -  Ничего  не  поделаешь.  Раз  отложено,
значит, отложено.
   Я поглядел на господина Лэски. Это  был  тщедушный  бледный  человечек  в
синем костюме и коричневых ботинках. Он зачесывал на  лысину  длинные  пряди
волос сбоку, и казалось,  что  они  буквально  приклеены  к  его  черепу.  В
противоположность  мужу,  супруга   господина   Лэски   отличалась   могучим
телосложением. Она была на голову выше  и  в  два  раза  толще  его.  И  вся
обвешана сапфирами. Впечатление было такое, что она вот-вот его проглотит.
   На секунду я остановился в нерешительности, держа картину так, что  часть
ее была видна присутствующим. И госпожа Лэски клюнула.
   - Посмотреть ведь никому не возбраняется? - проквакала она своим  хриплым
голосом. - Или это тоже невозможно?
   Силверс мгновенно преобразился.
   - Ну что вы! Ради Бога простите, многоуважаемая госпожа  Лэски!  Господин
Росс, почему вы не показы[207] ваете нам картину? -  сказал  он  недовольным
тоном, обращаясь ко мне  по-французски  и,  как  всегда,  ужасающе  коверкая
слова. - Allez vite, vite!(1)
   Я притворился смущенным и поставил картину на один из  мольбертов.  После
чего скрылся у себя в каморке. Она напоминала мне Брюссель. Я сидел и  читал
монографию о Делакруа, время от времени прислушиваясь к разговору в соседней
комнате. В госпоже  Лэски  я  не  сомневался.  Она  производила  впечатление
человека, который вечно  живет  под  угрозой  нападения  и,  не  желая  быть
страдательным лицом, неизменно выступает в роли агрессора. По-видимому,  эта
дама находилась в  непрестанной  борьбе  с  собственными  представлениями  о
высшем свете Бостона и Филадельфии, а ей хотелось  быть  принятой  в  свете,
хотелось добиться признания,  чтобы  в  дальнейшем  с  язвительной  усмешкой
взирать на новичков.
   Я захлопнул книгу и достал маленький натюрморт Мане: пион в стакане воды.
Мысленно я  вернулся  в  Брюссель  -  к  тому  времени,  когда  мне  вручили
электрический фонарик, чтобы я мог читать по  ночам  в  своем  убежище.  Мне
разрешили пользоваться фонариком только в запаснике, где не было окон, да  и
то лишь ночью. В запаснике многие месяцы стояла кромешная тьма. Долгое время
я видел только блекло-серый  ночной  свет,  когда  покидал  мое  убежище  и,
подобно привидению, бесшумно бродил по залам музея. Но  благодаря  фонарику,
который мне наконец доверили, я вернулся  из  призрачного  царства  теней  в
царство красок.
   После этого я уже не вылезал ночью из своего тайника, освещенного  теплым
светом. Я заново наслаждался многокрасочностью мира, словно  человек,  чудом
излечившийся от дальтонизма,  или  животное,  которое  из-за  строения  глаз
воспринимает только различные оттенки  серого.  Я  вспомнил,  что  с  трудом
удержался от слез, когда увидел первую цветную репродукцию акварели  Сезанна
с изображенной на ней вершиной Сент-Виктуар. Оригинал висел в одном из залов
музея,  и  я  не  раз  любовался  им  в  обманчивой  полутьме  лунной  ночи.
-----------------------------------------(1)   Давайте    скорее,    скорее!
(франц.) [208]
   Судя по всему, люди в соседней комнате  собрались  уходить.  Я  осторожно
поставил крохотный картон  Мане,  эту  частичку  его  прекрасного  мира,  на
деревянный стеллаж у стены. Жаркий день, отступивший, казалось, перед каплей
росы  на  белом  пионе  и  перед  прозрачной  водой   стакана,   написанными
художником, вновь проник в мою каморку сквозь узкое и высокое окно. И  вдруг
во мне горячим ключом забила  радость.  На  секунду  все  смешалось  в  моем
сознании - день  вчерашний  с  днем  сегодняшним,  брюссельский  запасник  с
каморкой  Силверса.  Потом  осталось  лишь   окрыляющее   чувство,   чувство
благодарности за то, что я еще  жив,  за  то,  что  я  существую.  Несчетные
обязанности, обступающие человека со всех сторон, в мгновение  ока