рухнули,
подобно стенам Иерихона, рухнувшим от  громогласных  труб  Богом  избранного
народа; я  обрел  свободу,  дикую  соколиную  свободу,  от  которой  у  меня
захватило дух, ибо передо мной открылись  ветер,  солнце  и  гонимые  ветром
облака, открылась совсем иная, неведомая доселе жизнь.
   Ко мне вошел Силверс, окутанный ароматом своей сигары.
   - А вы не хотите закурить "Партагос"? - спросил он возбужденно.
   Я отказался. Когда человек должен мне деньги, подобная щедрость  вызывает
у меня подозрение. Как-то раз один  тип  решил,  что  рассчитался  со  мной,
подарив мне сигару. От Силверса я ждал комиссионных за миссис Уимпер.  В  ее
доме моя "невинность" подверглась  опасности,  и  теперь,  выражаясь  языком
сутенера, я хотел получить за это хоть что-то. Вечером я намеревался пойти с
Наташей ужинать в ресторан с кондиционированным воздухом -  теперь  был  мой
черед вести ее в ресторан. С Силверсом надо было держать ухо востро:
   дабы умерить мои притязания, он уже успел соврать, что  миссис  Уимпер  -
его старая знакомая. Я не удивился  бы,  если  бы  он  объявил,  что  в  мое
жалованье входят и комиссионные за миссис Уимпер: ведь даже весьма почтенные
фирмы автоматически присваивают себе  права  на  патенты  работающих  у  них
изобретателей, в лучшем случае выплачивая тем лишь какую-то часть  прибылей.
[209]
   -  Семейство  Лэски  клюнуло  на  Сислея,  -  сказал   благодетель   рода
человеческого. - Как и было задумано! Я  заявил  им,  что  Рокфеллер  просил
подождать неделю, но он наверняка пропустит срок. Он,  конечно,  не  думает,
что я могу продать картину на  следующий  же  день  после  истечения  срока.
Госпожа Лэски была просто вне себя от радости - шутка  ли,  вырвать  картину
из-под носа у самого Рокфеллера.
   - Элементарные трюки, - заметил я небрежно. - Больше всего меня удивляет,
кто на них попадается.
   - Почему?
   -  Да  потому,  что  попадаются-то  на   них   бессовестные   разбойники,
разбогатевшие отнюдь не в результате филантропической деятельности.
   - Все очень  просто.  Эти  пираты  наверняка  поиздевались  бы  над  нами
всласть, попадись мы им в руки. Но искусство  -  не  их  стихия,  здесь  они
чувствуют себя в некотором роде как акулы в подслащенной водице. Для них это
- непривычное дело. И ведут они себя соответствующе. Чем  хитроумней  они  в
своей обычной среде, тем быстрее попадаются на наши  самые  простые  уловки.
Прибавим сюда влияние жен.
   - Мне надо к фотографу, - сказала Наташа. - Пойдем  вместе.  Я  задержусь
ненадолго.
   - На сколько?
   - Час или немного больше. Почему ты спрашиваешь? Тебе там скучно?
   - Вовсе нет. Просто я хотел выяснить, когда пойдем ужинать: до  фотографа
или потом?
   - Потом. Тогда у нас будет сколько угодно времени. А  то  мне  уже  через
полчаса надо быть на месте. И вообще, разве это так важно.  Ты  уже  получил
комиссионные за миссис Уимпер?
   - Нет еще. Зато получил десять долларов от  братьев  Лоу  за  совет.  Они
купили китайскую бронзу всего за двадцать долларов. И теперь я горю желанием
прокутить с тобой эти деньги.
   Наташа нежно взглянула на меня.
   - Мы их обязательно прокутим. Сегодня вечером. [210]
   У фотографа было прохладно -  закрытые  окна  и  кондиционер.  И  у  меня
возникло впечатление, что я сижу в подводной лодке.  Остальная  публика,  по
всей видимости, ничего не замечала; мои ощущения объяснялись тем, что я  был
здесь новичком.
   - В августе будет еще жарче, - сказал Никки мне  в  утешение  и  взмахнул
рукой с цепочкой на запястье.
   Включили софиты. Кроме Наташи в  ателье  была  еще  брюнетка-манекенщица,
которую я видел в прошлый раз.
   И тот бледный чернявый специалист по лионским шелкам. Он меня узнал.
   - Война подходит к концу, - сказал он меланхолически и устало. - Еще год,
и мы о ней забудем.
   - Вы в это верите?
   - У меня есть сведения оттуда.
   - Вот как?
   В нереальном белом свете софитов, разъединяющем людей  и  делающем  более
четкими все  контуры  и  пропорции,  мне  вдруг  поверилось  в  это  наивное
пророчество - может, и впрямь этот человек знает больше, чем все  остальные.
Я глубоко  вздохнул.  Да,  я  понимал,  что  Германия  находится  в  тяжелом
положении, но все равно не мог поверить в смерть. О смерти  люди  говорят  и
знают, что она неизбежна, но никто в нее не верит, поскольку  она  лежит  за
пределами понятий о жизни и обусловлена самой жизнью. Смерть нельзя постичь.
   - В самом деле! - заверил меня мой бледный собеседник. - Вот  увидите!  В
будущем году мы опять сможем импортировать лионский шелк.
   Меня охватило странное волнение - тот безвременный вакуум, в котором жили
мы, эмигранты, внезапно утратил свою непреложность. Даже нелепое  упоминание
о лионском шелке не мешало этому ощущению.  Часы  затикали  снова,  колокола
зазвонили, остановившаяся кинолента опять начала  крутиться;  она  крутилась
все быстрей и быстрей, вперед и назад, в  сумасшедшей  непоследовательности,
словно брошенная с размаху шпулька. Читая сообщения в  газетах,  я  ни  разу
всерьез не поверил, что война когда-нибудь кончится. Но даже [211] если бы я
предположил на секунду,  что  это  может  произойти,  то  и  тогда  ждал  бы
неизбежного наступления чего-то иного, гораздо более страшного. Для меня это
был привычный образ мыслей. А сейчас передо мной  сидел  бледный  человечек,
для которого  конец  войны  означал,  что  в  Америку  опять  начнется  ввоз
лионского шелка!  Только  и  всего.  Эта  идиотская  фраза  убедила  меня  в
возможности окончания войны куда больше, чем убедили бы два  фельдмаршала  и
один президент в придачу. Лионский шелк -  услада  жизни  -  мог  больше  не
бояться войны.
   Наконец появилась Наташа. Она была в облегающем белом вечернем  платье  с
открытыми плечами, в длинных белых перчатках, с диадемой императрицы Евгении
от "Ван Клеефа и Арпельса". Меня словно ударило в  сердце.  Мне  вспомнилась
предыдущая ночь, а сейчас передо мной стояла эта женщина, так  непохожая  на
вчерашнюю   Наташу,   ярко   освещенная,   почти   нереальная,   женщина   с
мраморно-холодными плечами в искусственном холоде ателье. Даже эта  диадема,
сверкавшая в Наташиных волосах, казалась неким символом - она  вполне  могла
бы венчать статую Свободы в Нью-Йоркской гавани.
   - Лионский шелк! - заметил бледный человек рядом со мной. - Наш последний
рулон!
   - Неужели?
   Я не сводил глаз с Наташи. С сосредоточенным видом  она  молча  стояла  в
белом свете софитов. И мне  казалось,  что  передо  мной  -  очень  хрупкая,
прелестная копия гигантской статуи, которая освещает своим факелом  бушующие
волны Атлантики, бесстрашная  женщина,  правда,  не  совсем  такая,  как  ее
могучий прототип - некий гибрид Брунгильды и разбитной французской торговки,
- а  женщина,  скорее  похожая  на  вышедшую  из  девственных  лесов  Диану,
воинственную и непобедимую. Но и эта Диана  была  опасна.  Опасна  и  готова
драться за свою свободу.
   - Как вам понравился "роллс-ройс"? - спросил кто-то,  опускаясь  на  стул
рядом со мной.
   Я оглянулся. [212]
   - Это ваш "роллс-ройс"?
   Незнакомец кивнул. Он был высокого роста, темноволосый и  моложе,  чем  я
предполагал.
   - Фрезер, - представился он. - Наташа хотела  привести  вас  ко  мне  еще
несколько дней назад.
   - Я был занят, - сказал я. - Большое спасибо за приглашение.
   - Сегодня наверстаем упущенное, - сказал он. - Я уже говорил  с  Наташей.
Отправимся к "Лухову". Вы знаете этот ресторан?
   - Нет, - сказал я  удивленно.  А  я-то  рассчитывал  пойти  с  Наташей  в
"Морской царь". Мне так хотелось побыть с нею наедине. Но  я  не  знал,  как
выйти из положения. Не мог же я сказать "нет", не оказавшись в дураках, если
Наташа согласилась. Правда, я был не совсем уверен, что она  дала  согласие.
Однако кто мог поручиться, что Наташа не захочет продемонстрировать мне свой
вариант миссис Уимпер, - так  сказать,  "мистера  Уимпера".  Конечно,  я  бы
скорее удивился, чем вступил  бы  в  сговор  с  этим  господином.  Пусть  он
раздобудет себе второго Силверса!
   - Ну хорошо. Стало быть, до скорого свидания.
   Фрезер, по-видимому, привык, чтобы  ему  повиновались.  Мне  не  хотелось
принимать приглашение от него и Наташи. И он, хоть и не  подал  виду,  понял
это, что было ясно по его тону, вежливому, но не терпящему возражений.
   Мы встретились с Наташей в ту минуту, когда она закрыла свой чемоданчик.
   - Ты наденешь диадему? - спросил я.
   - До такой степени я не  пользуюсь  их  доверием.  Диадему  уже  вернули.
Служащий "Ван Клеефа" отвозит ее обратно.
   - А мы, значит, идем в "Лухов"?
   - Да, ты ведь так пожелал.
   - Я? - переспросил я. -  Мне  хотелось  промотать  свои  десять  долларов
вместе с тобой в "Морском царе". Но  ты  приняла  приглашение  от  владельца
"роллс-ройса".
   - Я? Он подошел ко мне и сказал, что договорился с тобой. [213]
   Наташа засмеялась.
   - Ну и жулик!
   Я смотрел ей прямо в глаза. И не знал, можно ей верить или нет. Если  она
говорила правду, то я попался на удочку глупейшим  образом,  что  было  мне,
ученику Силверса, совершенно непростительно. Но я никак не мог предположить,
что Фрезер пойдет на такой трюк; это не вязалось с его обликом.
   - Раз так, поехали, - сказала Наташа. - Твои десять долларов мы  прокутим
завтра.
   "Роллс-ройс" поджидал нас на другой стороне  улицы  у  магазина  скобяных
изделий. Я сел в него с весьма противоречивыми чувствами, которые злили меня
своей детскостью. Фрезер перешел с нами через улицу. После  прохлады  ателье
невыносимая духота вечера почти оглушила нас.
   - На будущий год велю встроить в машину кондиционер, - сказал  Фрезер.  -
Кондиционеры для автомобилей уже изобретены, но их пока не производят. Война
ведь продолжается.
   - Летом будущего года она кончится, - сказал я.
   - Вы в этом уверены? - спросил Фрезер. - В таком  случае  вы  осведомлены
лучше, чем Эйзенхауэр. Рюмку водки? - Он открыл хорошо знакомый мне бар.
   - Покорнейше благодарю, - ответил я. - Но сейчас слишком жарко для водки.
   К счастью, до ресторана "Лухов" было недалеко. Я уже приготовился  гореть
на медленном огне по милости Наташи  и  Фрезера,  от  которого  ждал  теперь
самого худшего. К моему величайшему  изумлению,  "Лухов"  оказался  немецким
рестораном. Вначале я решил, что мы просто по ошибке снова попали в немецкий
квартал. Но  потом  даже  не  удивился  -  этот  "роллс-ройс"  приносил  мне
несчастье.
   - Как вы относитесь к жаркому из оленины с брусникой? - спросил Фрезер. -
И к картофельным оладьям?
   - Разве в Штатах есть брусника?
   - Да. Похожая ягода. Но здесь еще осталась моченая брусника из  Германии.
У вас на родине ее называ[214] ют "прайсельберен", что  значит  прайсельская
ягода. Правильно? - спросил Фрезер очень любезно, но не без ехидства.
   - Возможно, - ответил я. - Я давно не был на родине. За это время  многое
изменилось. Не исключено, что  бруснику  теперь  называют  по-другому,  если
слова "прайсельская ягода" показались кому-нибудь недостаточно арийскими.
   - Прайсельская? Ну что вы! Это звучит почти как прусская.
   Фрезер захохотал.
   - Что мы будем пить, Джек? - спросила Наташа.
   - Что хочешь. Может, господин  Росс  пожелает  выпить  кружку  пива?  Или
рейнвейна? Здесь еще сохранились запасы рейнвейна.
   - От пива не откажусь. Оно больше соответствует здешнему духу,  -  сказал
я.
   Пока Фрезер совещался с официантом, я  огляделся  вокруг.  Этот  ресторан
представлял собой нечто среднее между баварской пивнушкой  в  псевдонародном
стиле и рейнским винным погребком. Кроме того, он слегка смахивал  на  "Хауз
Фатерланд"(1).
   В зале негде было яблоку упасть.  Оркестр  исполнял  танцевальную  музыку
вперемежку с народными песнями. Я догадался, что Фрезер выбрал этот ресторан
неспроста. Медленный огонь, на котором я должен был гореть,  он  зажег,  так
сказать, на эмигрантском топливе. Чтобы хоть как-то сохранить свое  лицо,  я
был вынужден по пустякам защищать ненавистное мне отечество от нападок этого
американца. Исключительная низость! Довольно хитроумным способом меня делали
сопричастным преступлениям расы господ. "Так изничтожают только соперников!"
- подумал я.
   - Не взять ли нам на закуску селедку по-домашнему? - осведомился  Фрезер.
- Здесь она на редкость вкусная. И не запить  ли  нам  эту  селедку  глотком
настоящего немецкого  штейнхегера,  который  пока  еще  подают  в  "Лухове"?
-----------------------------------------(1)     "Хауз     Фатерланд"      -
фешенебельный берлинский ресторан в веймарской Германии. [215]
   - Гениальная идея! - согласился я. - Но, к сожалению, врач  запретил  мне
эти деликатесы.
   Как и следовало ожидать, Наташа немедленно нанесла  мне  удар  с  фланга,
заказав селедку со свеклой. Истинно немецкое блюдо!
   Оркестр играл самые приторно-сладкие и самые идиотские рейнские  песенки,
какие    я    когда-либо    слышал.    В    ресторане    царила     типичная
туристско-провинциальная атмосфера, и меня особенно удивляло то,  что  часть
посетителей  принимала  ее  всерьез  и  считала  высокопоэтичной.  Я  просто
поражался невзыскательности американцев.
   Вино настроило меня на более миролюбивый  лад,  и  я  принялся  с  легким
сарказмом восхищаться Фрезером. Он в свою очередь спросил, не нуждаюсь ли  я
в  помощи.  И,  разыгрывая  из  себя  эдакого  скромненького  бога-отца   из
Вашингтона, который охотно уберет с моего пути любые препятствия, стоит  мне
только слово сказать, подбросил еще дров в  медленно  горевший  эмигрантский
костер. Но и я не остался в долгу: пропел восторженную оду Америке,  заявив,
что дела у меня в полном порядке и что я сердечно благодарю его  за  заботу.
Чувствовал я себя при этом довольно паршиво, хотя  и  не  придавал  значения
пристальному интересу Фрезера к моим документам,  особенно  потому,  что  не
знал, действительно ли он пользуется влиянием или просто напускает  на  себя
важность.
   Жаркое из  оленины  оказалось  превосходным,  равно  как  и  картофельные
оладьи. Я догадался, почему в ресторане негде  яблоку  упасть.  Очевидно,  в
Нью-Йорке это было единственное заведение подобною рода.
   Я ненавидел себя за то, что  у  меня  не  хватало  чувства  юмора,  чтобы
насладиться создавшейся ситуацией. Наташа,  казалось,  ничего  не  замечала.
Теперь она потребовала пудинг с фруктовым сиропом. Я бы не удивился, если бы
она предложила пойти после ужина в кафе "Гинденбург"  выпить  чашку  кофе  с
пирожными. Не исключено, что она рассердилась на меня, - ведь, по ее версии,
она попала в это неловкое положение из-за моей тупости. Одно  было  ясно:  с
Фрезером Наташа [216] проводила вечер не в первый раз, и он  сделал  все  от
него зависящее, чтобы показать мне это. Ясно было также, что я провожу с ним
вечер в последний раз. Меня вовсе не устраивало, чтобы американцы  попрекали
меня своими благодеяниями. Я  не  желал  благодарить  каждого  американца  в
отдельности за то, что мне  позволено  жить  в  Америке.  Я  был  благодарен
властям, но никак не этому Фрезеру, который  и  пальцем  не  шевельнул  ради
меня.
   - Не закончить ли нам вечер в "Эль Марокко"?
   Только этого не хватало! Я  и  так  уже  слишком  долго  чувствовал  себя
эмигрантом, которого терпят поневоле. От Наташи я ожидал всего - она  вполне
могла согласиться. Наташа любила ходить в "Эль Марокко". Но она отказалась.
   - Я устала, Джек, - сказала она. -  Сегодня  у  меня  был  трудный  день.
Отвези меня домой.
   Мы вышли на улицу, в духоту.
   - Может, пойдем пешком? - предложил я Наташе.
   - Но ведь я вас довезу, - сказал Фрезер.
   Именно этого я и опасался.  Он  хотел  высадить  меня  у  дома,  а  потом
уговорить Наташу поехать с ним дальше. В  "Эль  Марокко"  или  к  нему.  Кто
знает?  И  какое  мне,  в  сущности,  до  этого  дело?  Разве  у  меня  были
какие-нибудь права на Наташу?  Что  это  вообще  такое  -  "права"?  А  если
что-нибудь в этом роде и существует, то, может, права были скорей у Фрезера?
Может, я просто оккупант? И к тому же оккупант, который разыгрывает из  себя
обиженного?
   - Вы тоже поедете? - спросил Фрезер не слишком дружелюбно.
   - Я живу недалеко. Могу дойти пешком.
   - Глупости, - возразила Наташа. - Идти пешком в  такую  духотищу!  Довези
нас до моего дома, Джек. Оттуда ему два шага.
   - Хорошо.
   Мы сели в машину. Джек мог еще попытаться высадить меня первым, но у него
хватило ума предположить, что Наташа взбунтуется. Перед Наташиным  домом  он
вышел из "роллс-ройса" и попрощался с нами. [217]
   - Очень приятный вечер! Повторим нашу вылазку как-нибудь еще.
   - Большое спасибо. С удовольствием.
   "Ни за что!" - поклялся я мысленно, наблюдая за тем,  как  Фрезер  целует
Наташу в щеку.
   - Спокойной ночи, Джек, - сказала она. - Мне очень жаль, что  я  не  могу
пойти с тобою, но я слишком устала.
   - В другой раз. Спокойной ночи, darling.
   Это был его прощальный выпад. "Darling", - думал я. В  штатах  это  слово
ничего не значит и значит очень многое. Так называли телефонисток, которых и
в глаза не видели, и так  называли  женщин,  которых  любили  больше  жизни.
"Darling"... на сей раз Фрезер заложил мину замедленного действия.
   Мы с Наташей стояли друг против друга. И я знал,  что  если  не  сдержусь
сейчас, все будет кончено.
   - Очень милый человек, - сказал я. - Ты на самом деле так устала, Наташа?
   Она кивнула.
   - На самом деле. Было очень скучно, и Фрезер - омерзительный тип.
   - Не нахожу. С его  стороны  было  просто  очаровательно  повести  нас  в
немецкий ресторан ради меня. Таких чутких людей не часто встретишь.
   Наташа взглянула на меня.
   - Darling, - сказала она, и это словечко пронзило меня, как острая зубная
боль.  -  Не  старайся  быть  джентльменом.  Джентльмены  удивительно  часто
наводили на меня скуку.
   - Сегодня вечером тоже?
   - Сегодня вечером тоже. Не понимаю, о чем ты думал,  когда  принимал  это
дурацкое приглашение.
   - Я?
   - Да, ты! Попробуй скажи, что виновата я.
   Я уже собирался сказать это. Но тут, к счастью,
   вспомнил об уроке, который дал мне отец в день моего
   семнадцатилетия.
   "Ты, - сказал он, - вступаешь в эпоху женщин.
   Запомни поэтому: только безнадежные кретины  хотят  [218]  доказать  свою
правоту женщине и взывают к ее логике".
   - Виноват я! - пробормотал я в бешенстве. - Если можешь, прости  меня  за
то, что я свалял дурака. Наташа подозрительно оглядела меня.
   - Ты действительно думаешь, что свалял дурака? Или это очередной подвох?
   - И то и другое, Наташа.
   - И то и другое?
   - А как же иначе. Я  совершенно  сбит  с  толку,  превратился  в  полного
идиота. Ведь я боготворю тебя.
   - Этого я как-то не заметила.
   - И не  надо.  Мужчина,  который  боготворит  женщину  у  всех  на  виду,
напоминает слюнявого дога. А мое состояние  выражается  в  растерянности,  в
беспричинных вспышках ненависти и в явной тупости. Ты делаешь из  меня  черт
знает что! И притом все время.
   Выражение ее лица изменилось.
   - Бедняжка! - сказала она. - И я не могу  даже  взять  тебя  наверх.  Моя
соседка грохнется в обморок. А очнувшись, начнет  подслушивать  под  дверью.
Нет, это невозможно.
   Я бы отдал все на свете, чтобы пойти с Наташей.  Тем  не  менее  я  вдруг
воспрянул духом от того, что это невозможно. Стало быть, и  для  других  это
тоже невозможно. Я обнял ее за плечи.
   - Ведь у нас с  тобой  еще  много  времени  впереди,  -  сказала  она.  -
Бесконечно много времени. Завтра, послезавтра, недели, месяцы...  И  все  же
нам кажется, что из-за этого одного, не совсем удавшегося вечера  вся  жизнь
пропала.
   - Я все еще вижу у тебя в  волосах  диадему  от  "Ван  Клеефа".  Я  хотел
сказать, опять вижу. У "Лухова" я ее уже почти не видел.  Видел  вместо  нее
фальшивый жестяной обруч девятнадцатого века.
   Наташа рассмеялась.
   - В ресторане ты меня терпеть не мог. Правда?
   - Да.
   - И я тебя тоже. Не будем пов