но  тем  не  менее  находится
рядом.
 
 
 
   XXIX
 
   Я на секунду остановился  перед  витриной  магазина  Лоу.  Столик  начала
восемнадцатого века все еще не был продан. Меня  охватило  чувство  умиления
при виде [371] реставрированных ножек.  Вокруг  было  несколько  старых,  но
заново выкрашенных кресел, миниатюрные египетские статуэтки из бронзы, среди
них неплохая фигурка кошки и фигурка богини  Неиты,  изящная,  подлинная,  с
хорошей патиной.
   Я увидел Лоу-старшего, поднимавшегося из подвала. Он был похож на Лазаря,
выходящего из гроба в пещере. Он вроде бы  постарел,  но  такое  впечатление
производили на меня все знакомые, с которыми я снова встречался, -  все,  за
исключением Наташи. Она не постарела, а просто как-то изменилась. Она стала,
пожалуй, более независимой и  потому  еще  более  желанной,  чем  прежде.  Я
старался о ней не думать. Мне было больно при одной мысли о ней, как если бы
в непонятном ослеплении я подарил  кому-то  прекрасную  бронзовую  статуэтку
эпохи Чжоу, сочтя ее копией.
   Увидев меня перед витриной, Лоу вздрогнул от неожиданности. Он  не  сразу
узнал меня: великолепие моего зимнего пальто и загар, видимо,  сделали  меня
неузнаваемым.
   Разыгралась быстрая пантомима. Лоу помахал мне рукой.  Я  помахал  ему  в
ответ. Он побежал к двери.
   - Входите же, господин Росс, что вы там стоите, на холоде!  Здесь  у  нас
теплее.
   Я вошел. Пахло старьем, пылью и лаком.
   - Ну и разоделись, - сказал Лоу. - Дела хорошо  идут,  что  ли?  Были  во
Флориде? Ну, поздравляю!
   Я объяснил ему, чем занимался. Собственно, скрывать  здесь  было  нечего.
Просто сегодня  утром  мне  не  хотелось  вдаваться  в  подробности.  Я  уже
достаточно навредил себе объяснениями с Наташей.
   - А как у вас дела? - поинтересовался я.
   Лоу замахал обеими руками.
   - Свершилось, - прогудел он.
   - Что?
   - Он таки женился. На христианке.
   Я взглянул на него.
   - Это еще ничего не значит, - ответил я,  чтобы  как-то  его  утешить.  -
Теперь нетрудно развестись. [372]
   - Я тоже так думал! Но что мне вам сказать - ведь она католичка.
   - Ваш брат тоже стал католиком? - спросил я.
   - До этого еще не дошло, но все может случиться. Она денно  и  нощно  его
обрабатывает.
   - Откуда вы это знаете?
   - Откуда я знаю? Он уже заговорил о религии. Она все ему  зудит,  что  он
будет вечно жариться в аду, если не станет  католиком.  Во  всем  этом  мало
приятного, вы не находите?
   - Ну, разумеется. Они венчались по католическому обряду?
   - Ну, ясно! Это она все устроила. Венчались в церкви, а брат  в  визитке,
взятой напрокат; ну скажите, на что ему визитка, когда у  него  и  без  того
короткие ноги.
   - Какой удар по дому Израилеву!
   Лоу бросил на меня колючий взгляд.
   - Правильно! Вы ведь не нашей веры, вам-то что! Вы по-иному  смотрите  на
это. Вы протестант?
   - Я просто атеист. По рождению - католик.
   - Что? Как же это возможно?
   - Я порвал с католической  церковью,  когда  она  подписала  конкордат  с
Гитлером. Этого моя бессмертная душа уже не выдержала.
   На какой-то момент Лоу отвлекся от своих мыслей.
   - Вот тут вы правы, - спокойно сказал он. - В этом  деле  сам  черт  ногу
сломит. Церковь с заповедью - возлюби ближнего своего, как  самого  себя,  и
вдруг - рука об руку с этими убийцами. А что, конкордат до сих пор в силе?
   - Насколько мне известно, да. Не думаю, чтобы его расторгли.
   - А мой братец? - просопел он. - Третий в этом союзе!
   - Ну, ну, господин Лоу? Это уже совсем из другой оперы! Ваш брат не имеет
к этому никакого отношения. Он просто невинная жертва любви.
   - Невинная? Вы только взгляните вот на это! - Лоу воздел руки к  небу.  -
Вы только посмотрите, гос[373]
   Подин Росс! Вы когда-нибудь видели такое в нашей антикварной лавке?
   - Что?
   - Что? Статуэтки Богоматери! Фигурки святых,  епископов!  Неужели  вы  не
видите? Прежде у нас не было ни  одного  из  этих  бородатых,  размалеванных
чудовищ. Теперь их здесь - хоть пруд пруди!
   Я осмотрелся. По углам стояло несколько хороших скульптур.
   - Почему вы расставляете эти вещи так, что их едва видно? Они ведь  очень
хорошие. На двух сохранились даже старая раскраска и старая  позолота.  Это,
наверное, лучшее из всего, что сейчас есть у вас в магазине,  господин  Лоу.
Чего же тут плакаться? Искусство есть искусство!
   - Какое там искусство!
   - Господин Лоу, если не было  бы  религиозного  искусства,  три  четверти
евреев-антикваров прогорели бы. Вам следует быть терпимее.
   - Не могу. Даже если я  зарабатываю  на  этом.  У  меня  уже  все  сердце
изболелось. Мой непутевый братец  тащит  сюда  эти  штуковины.  Они  хороши,
согласен. Но от этого мне только хуже. Мне наплевать и на старые  краски,  и
на старую позолоту, и на подлинность ножки от столика, лучше бы их не  было,
и, если бы все это источили черви, мне было бы легче! Тогда  можно  было  бы
кричать и вопить! А тут  я  вынужден  заткнуться,  хотя  в  душе  сгораю  от
возмущения. Я почти ничего не ем. Рубленая куриная печенка, такой деликатес,
теперь не вызывает у меня ничего, кроме отрыжки. О гусиной ножке под  соусом
с желтым горохом и говорить не приходится. Я погибаю. Самое ужасное, что эта
особа к тому же кое-что смыслит в бизнесе. Она резко обрывает меня, когда  я
скорблю и плачу, как на реках  вавилонских,  и  называет  меня  антихристом.
Хорошенькое дополнение к антисемитизму, вы  не  находите?  А  ее  смех!  Она
гогочет весь день напролет! Она так  смеется,  что  все  ее  сто  шестьдесят
фунтов дрожмя дрожат. Это прямо-таки невыносимо! - Лоу опять воздел  руки  к
небу. - Господин Росс, возвращайтесь к нам! Если вы будете [374] рядом,  мне
станет легче. Возвращайтесь в наше дело, я положу вам хорошее жалованье!
   - Я все еще работаю у Силверса. Ничего не получится, господин Лоу.  Очень
благодарен, но никак не могу.
   На его лице отразилось разочарование.
   - Даже если мы будем торговать бронзой? Есть ведь  фигурки  святых  и  из
бронзы.
   - Но очень немного. Ничего не выйдет, господин Лоу. Я  теперь  человек  у
Силверса независимый и очень хорошо зарабатываю.
   - Конечно! У этого человека ведь нет таких расходов. Он и мочится в  счет
налога!
   - До свидания, господин Лоу. Я никогда не забуду, что вы первый дали  мне
работу.
   - Что? Вы так говорите, будто  собираетесь  со  мной  навеки  проститься.
Неужели хотите вернуться в Европу?
   - Как вам такое могло прийти в голову?
   - Вы говорите так странно. Не делайте этого, господин Росс! Ни черта  там
не изменится, независимо от того, выиграют они войну или проиграют. Поверьте
Раулю Лоу!
   - Вас зовут Рауль?
   - Да. Моя добрая мать зачитывалась романами. Рауль! Бред, не правда ли?
   - Нет. Мне это имя нравится. Почему, сам не знаю. Наверное, потому что  я
знаю одного человека, которого тоже зовут Рауль. Впрочем, его занимают  иные
проблемы, чем вас.
   - Рауль, - мрачно пробормотал Лоу. - Может быть, поэтому я до сих  пор  и
не женился. Это имя вселяет какую-то неуверенность.
   - Такой человек, как вы, еще может наверстать упущенное!
   - Где?
   - Здесь, в Нью-Йорке. Здесь ведь больше верующих евреев, чем где бы то ни
было.
   Глаза Рауля оживились.
   - Собственно, это совсем не плохая идея! Правда, я  никогда  об  этом  не
думал. Но теперь, с этим братом отступником... - Он задумался. [375]
   Потом вдруг ухмыльнулся.
   - Я смеюсь впервые за несколько недель, - сказал  он.  -  Вы  подали  мне
великолепную идею, просто блестящую! Даже если я ею и не воспользуюсь. Будто
безоружному дали в руки дубинку! - Он стремительно повернулся ко мне. - Могу
я чем-нибудь помочь вам, господин Росс? Хотите фигурку святого по  номиналу?
Например, Себастьяна Рейнского.
   - Нет. А сколько стоит кошка?
   - Кошка? Это один из редчайших и великолепных...
   - Господин Лоу, - прервал я его. - Я же у вас учился! Все эти штучки  мне
ни к чему. Сколько стоит кошка?
   - Для вас лично или для продажи?
   Я заколебался. Мне пришла в голову одна из моих  суеверных  мыслей:  если
сейчас я буду честен, то неизвестный Господь  Бог  вознаградит  меня  и  мне
позвонит Наташа.
   - Для продажи, - ответил я.
   - Браво! Вы честный человек. Если бы вы сказали, что это для вас лично, я
бы не поверил. Итак, пятьсот долларов! Клянусь, это недорого!
   - Триста пятьдесят. Больше мой клиент не даст.
   Мы сошлись на четырехстах двадцати пяти.
   - Разоряете вы меня. Ну ладно, тратить так  тратить,  -  сказал  я.  -  А
сколько стоит маленькая фигурка Неиты? Шестьдесят долларов, идет? Я хочу  ее
подарить.
   - Сто двадцать. Потому что вы берете ее для подарка.
   Я получил ее за девяносто. Рауль упаковал  изящную  статуэтку  богини.  Я
написал ему адрес Наташи. Он обещал сам доставить ее после  обеда.  Кошку  я
взял с собой. Я знал в Голливуде одного человека, сходившего с ума по  таким
фигуркам. Я мог  продать  ему  ее  за  шестьсот  пятьдесят  долларов.  Таким
образом, статуэтка для Наташа достанется мне даром да еще  останутся  деньги
на новую шляпу, пару зимних ботинок и кашне; а когда я  приобрету  все  это,
то, ослепив ее своей элегантностью, приглашу в шикарный ресторан. [376]
   Она позвонила мне вечером.
   - Ты прислал мне статуэтку богини, - сказала она. - Как ее зовут?
   - Она египтянка по имени Неита, ей более двух тысяч лет.
   - Ну и возраст! Она приносит счастье?
   -  С  египетскими  фигурками  дело  обстоит  таким  образом:   если   они
кого-нибудь невзлюбят, то счастья  не  жди.  Но  эта  должна  принести  тебе
счастье: она похожа на тебя.
   - Я всюду буду носить ее с собой как талисман. Ее ведь можно  положить  в
сумочку. Она прелестна, просто сердце радуется. Большое спасибо, Роберт. Как
тебе живется в Нью-Йорке?
   - Запасаюсь одеждой на зиму. Ожидаются снежные бураны.
   - Да, они действительно здесь бывают. Не хочешь ли  завтра  пообедать  со
мной? Могу за тобой заехать.
   В голове у меня пронеслось множество мыслей. Удивительно,  сколько  можно
передумать за одну секунду! Я был разочарован, что она придет только завтра.
   - Это прекрасно, Наташа, -  сказал  я.  -  После  семи  часов  я  буду  в
гостинице. Приезжай, когда тебе удобно.
   - Жаль, что сегодня у меня нет времени. Но я ведь не знала, что ты  снова
объявишься, поэтому у меня на сегодня намечено  еще  несколько  важных  дел.
Вечером не очень приятно быть одной.
   - Это верно, - сказал я. - Я тоже получил приглашение туда,  где  готовят
такой вкусный гуляш. Правда, я могу и не пойти. У них всегда  полно  гостей,
одним человеком больше или меньше - для них все равно.
   - Как знаешь, Роберт. Я приеду завтра, часов в восемь.
   Я положил трубку и задумался, пытаясь разгадать, помог мне  талисман  или
нет. Я решил, что он принес мне удачу, хотя и был разочарован,  что  в  этот
вечер не увидел Наташу. Ночь лежала передо мной, как бездонная, темная  яма.
Неделями я был без Наташи и совсем не думал об этом. Теперь же  единственная
разделявшая [377] нас ночь казалась мне нескончаемой.  Как  смерть,  которая
время превращает в вечность.
   Я не солгал. Меня действительно приглашала  к  себе  фрау  Фрислендер.  Я
решил пойти. Это было мое  первое  появление  у  них  в  качестве  человека,
свободного от долгов, в новом костюме и новом зимнем пальто.  Я  отдал  долг
Фрислендеру и даже целиком заплатил адвокату за  услуги  -  тому  самому,  с
кукушкой. Теперь я мог есть гуляш, не чувствуя  себя  униженным.  Для  пущей
важности и вместе с тем желая поблагодарить за одолженные деньги,  я  принес
фрау Фрислендер букет темно-красных гладиолусов, которые за умеренную  цену,
поскольку они уже достаточно распустились, я купил  у  цветочника-итальянца,
торговавшего неподалеку на углу.
   - Расскажите нам о Голливуде, - попросила фрау Фрислендер.
   Как раз этого-то мне и не хотелось.
   - Там так себя чувствуешь,  будто  на  голову  тебе  напялили  прозрачный
целлофановый пакет, - сказал я. - Все видишь, ничего не понимаешь, ничему не
веришь, слышишь только глухие шорохи, живешь, как в  капсуле,  а  очнувшись,
чувствуешь, что постарел на много лет.
   - И это все?
   - Почти.
   Появилась одна из двойняшек - Лиззи.  Я  вспомнил  о  Танненбауме  и  его
сомнениях.
   - Как дела у Бетти? - спросил я. - Ей хоть немного лучше?
   - Боли не очень сильные. Об этом заботится Равик.  Он  делает  ей  уколы.
Сейчас она много спит. Только по вечерам просыпается, несмотря на  уколы,  и
начинает борьбу за следующий день.
   - При ней кто-нибудь есть?
   - Равик. Он просто выгнал меня, потребовал, чтобы я хоть раз  куда-нибудь
сходила. - Она провела рукой по своему пестрому платью. - Я совсем  очумела.
У меня в голове никак не укладывается, что вот Бетти умирает, а  здесь  жрут
гуляш. А вам это не кажется странным? [378]
   Она посмотрела на меня своими милыми, не очень выразительными глазами,  в
которых, по мнению Танненбаума, угадывалась вулканическая страсть.
   -  Нет,  -  ответил  я.  -  Это  вполне  естественно.  Смерть   -   нечто
непостижимое,  и  потому  рассуждать  о  ней  бессмысленно.  И  все  же  вам
необходимо что-нибудь поесть. Ведь у Бетти только больничная диета.
   - Не хочу.
   - Может, немного гуляша по-сегедски? С капустой?
   - Не могу я. Ведь я до обеда помогала его здесь готовить.
   - Это другое дело. А может быть, выпьете тминной водки или пива?
   - Иногда  мне  хочется  повеситься,  -  заметила  Лиззи.  -  Или  уйти  в
монастырь. А иногда  я  готова  все  расколошматить  и  побеситься  всласть.
Сумасшедшая я, должно быть, а?
   - Все нормально, Лиззи. Естественно и нормально. У вас есть друг?
   - Зачем? Чтобы родить внебрачного ребенка?  Тогда  конец  моим  последним
надеждам, - печально произнесла Лиззи.
   "Танненбаум, по-видимому, сделал правильный выбор, подумал я. - А Везель,
наверное, наврал ему, и у него ничего не было ни с одной из них".
   Вошел Фрислендер.
   - А, наш юный капиталист! Вы пробовали миндальный  торт,  Лиззи?  Нет?  А
надо бы! Так вы совсем исхудаете. - Он ущипнул Лиззи за  зад.  Вероятно,  не
впервые, потому что она никак не реагировала. К тому же это  вовсе  не  было
признаком страсти, а скорее  своего  рода  отеческой  заботой  работодателя,
желавшего убедиться, что все на месте.  -  Мой  дорогой  Росс,  -  продолжал
Фрислендер, который и ко мне  относился  по-отечески.  -  Если  вы  наберете
немного денег, скоро представится отличная возможность выгодно их поместить.
По окончании войны немецкие акции упадут почти до нуля,  и  марка  не  будет
стоить ровным счетом ничего. Советую вам использовать этот  последний  шанс:
войти в большое дело и кое-что приобрести. Этот  народ  не  останется  [379]
поверженным. Он соберется с силами и примется за работу. И снова заставит  о
себе  заговорить.  И  знаете,  кто  ему  поможет?  Мы,  американцы,   расчет
чрезвычайно прост. Нам нужна Германия против России, ибо теперешний  союз  с
Россией  напоминает  попытку  двух  гомосексуалистов  родить  ребенка,   что
противоестественно. Мне говорил об этом один  высокопоставленный  человек  в
правительстве. Когда нацистам придет конец, мы будем поддерживать  Германию.
- Он хлопнул меня по плечу. - Не рассказывайте об этом  никому!  Тут  пахнет
миллионами, Росс. Я  делюсь  этим  с  вами,  ибо  вы  -  один  из  немногих,
выплативших мне долг. Я ни от кого не требовал денег. Но,  знаете,  если  ты
эмигрант, это еще вовсе не значит, что ты ангел.
   - Спасибо за совет, но у меня нет на это денег.
   Фрислендер благосклонно посмотрел на меня.
   - У вас еще есть время кое-что наскрести. Я слышал, что вы стали неплохим
коммерсантом. Если  когда-нибудь  пожелаете  открыть  самостоятельное  дело,
можно будет об  этом  поговорить.  Я  финансирую,  вы  продаете,  а  прибыль
пополам.
   - Это все не так просто. Мне  ведь  пришлось  бы  приобретать  картины  у
коммерсантов, которые сдерут с меня ту цену, по которой продают сами.
   Фрислендер рассмеялся.
   - Вы еще новичок, Росс. Не забудьте, что кроме всего  прочего  имеются  и
проценты. Не будь их,  мировой  рынок  давно  бы  рухнул.  Один  покупает  у
другого, и один зарабатывает на другом. Так что, если надумаете,  дайте  мне
знать.
   Он встал, и я тоже. На  какой-то  момент  я  испугался,  что  он  так  же
по-отечески, с отсутствующим видом и меня  ущипнет  за  зад,  но  он  только
похлопал меня по  плечу  и  двинулся  к  двери.  Вся  в  золоте,  приветливо
улыбаясь, ко мне подошла фрау Фрислендер.
   - Кухарка спрашивает, какой гуляш вы желаете взять с собой -  по-сегедски
или обычный.
   Мне хотелось ответить, что не желаю  я  никакого  гуляша,  но  мой  отказ
только обидел бы фрау Фрислендер и кухарку. [380]
   - По-сегедски, - ответил я. - Все было великолепно. Очень благодарен.
   - А вам спасибо за цветы, - заметила с улыбкой фрау Фрислендер. - Мой муж
- этот биржевой йог, как его называют коллеги, - никогда мне их не дарит. Он
увлекается учением йогов. Когда он занят самосозерцанием,  никто  не  должен
ему мешать - естественно, кроме тех случаев, когда звонят  с  биржи.  Это  у
него - превыше всего.
   Фрислендер стал откланиваться.
   - Я должен еще кое-куда позвонить, - сказал он.  -  Не  забудьте  же  мой
совет.
   Я взглянул на биржевого йога.
   - У меня что-то не лежит душа ко всему этому, - сказал я.
   - Почему? - У Фрислендера вдруг заклокотало в горле от сдавленного смеха.
- Какие-нибудь морально-этические сомнения? Но,  дорогой  Росс!  Может,  вам
угодно, чтобы нацисты положили себе в карман огромные деньги, которые  будут
просто валяться на улице? Мне кажется, они скорее причитаются все-таки  нам,
ограбленным! Мыслить надо логично и прагматически. Кому-то  эти  деньги  все
равно достанутся. Но только не этим чудовищам! - Он в последний раз  хлопнул
меня по плечу, снова отечески ущипнул двойняшку за зад и удалился: то ли для
самосозерцания, то ли для делового разговора по телефону.
   По улицам гулял ветер. Я довез Лиззи до дома - все равно мне пришлось  бы
брать такси из-за гуляша.
   - У вас, наверное, никогда не проходят  синяки.  Ведь  руки  у  него  как
клещи, - сказал я. - Он щиплет вас и когда вы за машинкой?
   - Никогда. Он норовит ущипнуть меня только на виду у других.  Ему  просто
хочется похвастаться: он же импотент.
   Маленькая, потерянная, замерзшая, стояла Лиззи между высокими домами.
   - Не зайдете ко мне? - спросила она.
   - Ничего не получится, Лиззи.
   - Ясно, ничего, - горестно согласилась она. [381]
   - Я болен, - сказал я, сам удивляясь своему ответу. - Голливуд, - добавил
я.
   - Я и не собираюсь с вами  спать.  Просто  не  хочется  входить  одной  в
мертвую комнату.
   Я расплатился с шофером и поднялся к ней. Она жила в мрачной комнате -  с
несколькими куклами и  плюшевым  медвежонком.  На  стене  висели  фотографии
киноактрис.
   - Может, выпьем кофе? - спросила она.
   - С удовольствием, Лиззи.
   Она оживилась. В кофейнике закипела вода. Мы пили кофе, она  рассказывала
мне о своей жизни, но все сразу вылетало у меня из головы.
   - Спокойной ночи, Лиззи,  -  сказал  я  и  встал.  -  Только  не  делайте
глупостей. Вы очень красивая, у вас все еще впереди.
   На другой день пошел снег, к вечеру  улицы  стали  белые,  а  небоскребы,
облепленные снегом, казались гигантскими  светящимися  ульями.  Уличный  шум
стал глуше, снег валил не переставая. Я играл с Меликовым в  шахматы,  когда
вошла Наташа. На ее волосах и капюшоне были снежинки.
   - Ты приехала на "роллс-ройсе"? - спросил я.
   Наташа на минуту задумалась.
   - Я приехала на такси, - ответила она. - Теперь ты спокоен?
   - Вполне... Куда мы пойдем? -  спросил  я  осторожно,  и  это  прозвучало
как-то по-идиотски.
   - Куда хочешь.
   Так дальше не могло продолжаться. Я направился к выходу.
   - Снег прямо хлопьями валит, - произнес я. - Ты испортишь себе шубу, если
мы пойдем искать такси. Нам надо переждать  в  гостинице,  пока  не  пройдет
снег.