оме, где каждый лихорадочно мечтает сорвать банк - получить роль  в
фильме.
   - Танненбаум? - спросил я с некоторым сомнением и воззрился па субъекта в
клетчатом  пиджаке,  который  стоял  против  солнца,  заслоняя  мне   океан.
-----------------------------------------(1)  Искатель  талантов  (англ.)  -
специальная должность в кинопромышленности США. [306]
   - Собственной  персоной,  -  с  достоинством  ответил  исполнитель  ролей
нацистских фюреров. - Вы живете в "Садах Аллаха"? Не так ли?
   - Откуда вы знаете?
   - Это - прибежище всех актеров-эмигрантов.
   - Черт побери! А я-то думал, что избавился, наконец, от эмигрантов. И  вы
там поселились?
   - Я въехал туда сегодня в полдень.
   - Сегодня в полдень! Стало быть, два часа назад. И  уже  разгуливаете  по
берегу Тихого океана без галстука, с яркокрасным шелковым платком вокруг шеи
и в клетчатом желтом спортивном пиджаке. Вот это я понимаю!
   - Не люблю терять время! Я вижу, вы здесь со Скоттом.
   - Вы и с ним знакомы?
   - Конечно. Я ведь уже был в Голливуде дважды. Первый раз играл шарфюрера,
второй - штурмшарфюрера.
   -  Вы  делаете  головокружительную  карьеру.  Теперь  вы,  по-моему,  уже
штурмбаннфюрер?
   - Группенфюрер.
   - Съемки уже начались? - спросил Скотт.
   - Нет еще. Приступаем на следующей неделе. Сейчас  у  нас  идет  примерка
костюмов.
   "Примерка костюмов!" - повторил я про себя. То, о чем  я  боялся  думать,
то, что тщетно хотел изгнать из своих снов, обернулось здесь  маскарадом.  Я
не сводил глаз с Танненбаума,  и  меня  вдруг  охватило  ощущение  небывалой
легкости. Передо мной была серебристо-серая  поверхность  океана,  волны  из
ртути и свинца, теснившиеся к  горизонту,  и  этот  смешной  человечек,  для
которого  мировая  катастрофа  обернулась  примеркой  костюмов,   гримом   и
киносценариями. И мне показалось,  будто  сплошные  тяжелые  тучи  над  моей
головой разорвались. Может быть, подумал я, может быть, существует  и  такое
состояние, когда все пережитое перестаешь воспринимать всерьез.  Я  даже  не
мечтаю, чтобы для меня это свелось к примерке костюмов и  к  кинофильмам,  -
пусть хотя  бы  перестанет  висеть  надо  мной,  [307]  подобно  гигантскому
глетчеру, который в любую секунду может обрушиться и  похоронить  меня  подо
льдом.
   - Когда вы оттуда уехали, Танненбаум? - спросил я.
   - В тридцать четвертом.
   Я собирался еще  многое  спросить,  но  вовремя  одумался.  Мне  хотелось
узнать, потерял ли он  близких  -  каких-нибудь  родственников,  которых  не
выпустили из Германии или сразу уничтожили... Скорее всего так и было, но об
этом не полагалось спрашивать. Да и знать я хотел это только для того, чтобы
представить себе, как он сумел все преодолеть, чтобы изображать  теперь  без
душевного  надрыва  людей,  которые  были  убийцами  его  близких.  Впрочем,
необходимости в этом не было. Уже самый факт, что он  их  играл,  делал  мои
вопросы излишними.
   - Я рад вас видеть, Танненбаум, - сказал я.
   Он подозрительно покосился на меня.
   - По-моему, мы с вами не в таких отношениях, чтобы рассыпаться друг перед
другом в комплиментах, - сказал он.
   - Но я действительно рад, - повторил я.
   Силверс что-то темнил; он действовал,  но  довольно  безуспешно  и  через
несколько дней переменил тактику; ринулся в прямую атаку. Начал  названивать
продюсерам и режиссерам,  с  которыми  познакомился  когда-то  через  других
покупателей, и приглашать их посмотреть картины. Но произошла весьма обычная
история: люди, которые в Нью-Йорке чуть не со слезами на глазах умоляли  его
посетить их, как только он окажется в Лос-Анджелесе, теперь вдруг с  большим
трудом узнавали его, а когда он приглашал их поглядеть картины, ссылались на
недосуг
   - Черт бы побрал этих варваров, - брюзжал Силверс уже через неделю  после
нашего  приезда.  -  Если  ничего  не  изменится,  придется  возвращаться  в
Нью-Йорк. Что за народ живет в "Садах Аллаха"?
   - Для вас это не клиенты, - заверил я его. - В лучшем  случае  они  могут
купить маленький рисунок или литографию.
   - На безрыбье и рак - рыба. У нас с собой два маленьких  рисунка  Дега  и
два рисунка углем Пикассо. [308]
   Возьмите их  и  повесьте  у  себя  в  комнате.  И  устройте  вечеринку  с
коктейлями.
   - За свои деньги или в счет издержек производства?
   - Ну конечно, за мой счет. У вас в голове одни только деньги.
   - У меня пусто в карманах, вот и приходится держать деньги в голове.
   Силверс махнул рукой. Ему было не до острот.
   -  Попытайте  счастья  у  себя  в  гостинице.   Может   быть,   подцепите
какую-нибудь мелкую рыбешку, раз не удается поймать щуку.
   Я пригласил Скотта, Танненбаума и еще несколько человек  -  их  знакомых.
"Сады Аллаха" славились своими вечеринками с коктейлями. По  словам  Скотта,
они иногда продолжались здесь до утра. Отчасти из вежливости, отчасти  шутки
ради  я  пригласил  и  Силверса.  Сперва  он  вроде  удивился,  а  потом   с
высокомерным видом отказался прийти. Такого рода вечеринки  годились  только
для мелкого люда, посещать их было ниже его достоинства.
   Вечеринка началась весьма многообещающе: пришло на десять человек больше,
чем я позвал, а часов в десять вечера незваных гостей было  уже  по  крайней
мере человек двадцать. Спиртные напитки скоро  кончились,  и  мы  перешли  в
другой коттедж. Седой человек с красным  лицом,  которого  все  звали  Эдди,
заказал бутербродов, котлет и гору сосисок. В одиннадцать часов я  настолько
подружился с десятком незнакомых людей, что мы стали называть друг друга  по
имени, впрочем, по всей видимости, это произошло слишком поздно.  Обычно  на
голливудских вечеринках люди становились закадычными друзьями в более ранний
час. В полночь несколько человек свалились в бассейн,  а  нескольких  гостей
столкнули туда. Это  считалось  чрезвычайно  изысканной  шуткой.  Девушки  в
бюстгальтерах в трусиках плавали в голубовато-зеленоватой подсвеченной воде.
Они были совсем молоденькие и очень хорошенькие,  и  их  забавы  производили
почему-то вполне невинное впечатление. Вообще, несмотря на весь шум  в  гам,
вечеринка казалась, как ни странно, на редкость целомуд[309] ренной.  В  тот
час, когда в Европе люди давным-давно лежат в постелях, мои гости  обступили
рояль и затянули сентиментальные ковбойские песенки.
   Постепенно я потерял контроль над собой. Все вокруг начало шататься,  что
меня, в общем, устраивало. Мне не хотелось быть трезвым  -  из  ненависти  к
ночам, когда вдруг просыпаешься один и не знаешь, где ты; от этих ночей было
рукой подать до неотвязных кошмаров. Теперь я медленно погружался в тяжелое,
хотя и довольно приятное опьянение и передо мной то  тут,  то  там  мелькали
коричневые и золотые вспышки.
   На следующее утро я не имел ни малейшего  представления  ни  о  том,  где
бродил ночью, ни о  том,  как  попал  к  себе  в  комнату.  Скотт  попытался
напомнить мне, что произошло.
   - Вы продали два рисунка, которые здесь висели, Роберт, -  сказал  он.  -
Они были ваши?
   Я оглянулся. Голова у меня гудела. Рисунки Дега отсутствовали.
   - Кому я их продал? - спросил я.
   - По-моему, Холту. Режиссеру, у которого снимается Танненбаум.
   - Холту? Понятия не имею. Боже мой, ну и напился же я.
   - Мы все перебрали. Вечеринка была чудесная. И  вы  Роберт,  были  просто
великолепны.
   Я посмотрел на него подозрительно.
   - Вел себя как последний болван?
   - Нет, по-дурацки вел себя  только  Джими.  Как  всегда,  плакал  пьяными
слезами. Вы были на высоте.  Одного  только  не  знаю:  когда  вы  продавали
рисунки, вы уже были под мухой? По виду ничего нельзя было сказать.
   - Наверное, под мухой. Я ровно ничего не помню.
   - И о чеке тоже не помните?
   - О каком чеке?
   - Но Холт же сразу дал вам чек.
   Я поднялся и начал шарить у себя  в  карманах.  Действительно  там  лежал
сложенный в несколько раз чек. Я долго смотрел на него. [310]
   - Холт прямо зашелся, - сказал Скотт. - Вы рассуждали  об  искусстве  как
Бог. Он сразу же и забрал рисунки, в такой он пришел восторг.
   Я поднес чек к свету.  Потом  засмеялся.  Я  продал  рисунки  на  пятьсот
долларов дороже, чем оценил их Силверс.
   - Ну и ну, - сказал я, обращаясь к Скотту.  -  Я  отдал  рисунки  слишком
дешево.
   - Правда? Вот скверная  история!  Не  думаю,  чтобы  Холт  согласился  их
вернуть.
   - Ничего, - сказал я, - сам виноват.
   - Для вас это очень неприятно?
   - Не очень. Поделом мне. А рисунки Пикассо я тоже продал?
   - Что?
   - Два других рисунка?
   - Это я уж не знаю. Как вы относитесь к тому, чтобы  залезть  в  бассейн?
Самое лучшее средство против похмелья.
   - У меня нет плавок.
   Скотт притащил из своей комнаты четыре пары плавок.
   - Выбирайте. Будете завтракать или уже прямо обедать? Сейчас час дня.
   Я встал. Когда я вышел в сад, моим глазам представилась  мирная  картина.
Вода сверкала, несколько девушек плавали в бассейне, хорошо  одетые  мужчины
сидели в креслах, читали газеты, потягивали апельсиновый  сок  или  виски  и
лениво переговаривались.  Я  узнал  седого  человека,  у  которого  мы  были
накануне вечером. Он кивнул мне. Три других господина, которых я  не  узнал,
также кивнули мне. У меня вдруг появилась целая куча респектабельных друзей,
которых я даже не  знал.  Алкоголь  оказался  куда  более  верным  средством
сближения, нежели интеллект; все проблемы вдруг куда-то исчезли, и небо было
безоблачно; поистине этот клочок земли вдали от сложностей и бурь  окутанной
мглой Европы был сущим раем. Впрочем,  только  на  первый  взгляд.  То  была
иллюзия. Не сомневаюсь, что и здесь хозяевами положения были не  бабочки,  а
змеи. [311]
   Но даже эта иллюзия казалась невероятной; я чувствовал себя  так,  словно
меня перенесли на остров Таити в благословенные моря южных широт, где мне не
оставалось ничего иного, как забыть прошлое, мое  убийственное  второе  "я",
забыть весь горький опыт и всю грязь прошедших  лет  и  вернуться  к  жизни,
чистой и первозданной.
   Быть может, думал я, прыгая  в  голубовато-зеленую  воду  бассейна,  быть
может, на этот раз  я  действительно  избавлюсь  от  прошлого  и  начну  все
сначала, отброшу все планы мщения, которые давят  на  меня,  как  солдатский
ранец, набитый свинцом.
   Гнев Силверса мгновенно улетучился, как только я вручил ему чек.  Это  не
помешало ему, однако, сказать:
   - Надо было запросить на тысячу долларов больше.
   - Я и так уже запросил на пятьсот долларов больше, чем  вы  велели.  Если
желаете, могу вернуть чек и опять принести вам рисунки.
   - Это не в моих правилах. Раз  продано,  значит,  продано.  Даже  себе  в
убыток.
   Силверс сидел, развалившись, на светло-голубом  кожаном  диване  у  окна;
внизу, под окном его номера, также был плавательный бассейн.
   - У меня есть желающие и на рисунки Пикассо, - сказал я. - Но,  думается,
будет лучше, если вы продадите их сами. Не хочу делать вас  банкротом  из-за
того, что я неправильно манипулирую ценами, которые вы назначаете.
   Силверс вдруг улыбнулся.
   - Милый Росс, у вас нет  чувства  юмора.  Продавайте  себе  на  здоровье.
Неужели вы не понимаете, что во мне говорит профессиональная зависть? Вы уже
здесь кое-что продали, а я ровным счетом ничего.
   Я оглядел его. Он был одет даже более по-голливудски, чем  Танненбаум,  а
это что-нибудь да  значило!  Спортивный  пиджак  Силверса  был,  разумеется,
английский, в то время как Танненбаум носил готовые  американские  вещи.  Но
ботинки у Силверса были чересчур уж желтые, а  его  шелковый  шейный  платок
слишком уж большой и к тому же слепяще-красный - цвета киновари. [312]
   Я понимал, к  чему  клонился  разговор:  Силверс  не  хотел  платить  мне
комиссионных. Да я и не ждал комиссионных. А потому не  удивился,  когда  он
сказал, чтобы я поскорее представил ему счет за вечеринку с коктейлями.
   После обеда за мной явился Танненбаум.
   - Вы обещали Холту приехать сегодня на студию, - сказал он.
   - Разве? - удивился я. - Что я там еще наболтал?
   - Вы были в  ударе.  И  продали  Холту  два  рисунка.  А  сегодня  хотели
посоветовать, в какие рамы их вставить.
   - Они же были в рамах!
   - Вы сказали, что  это  дешевые  стандартные  рамы.  А  ему  надо  купить
старинные рамы восемнадцатого века, тогда ценность рисунков возрастет втрое.
Поехали со мной. Посмотрите хоть раз, как выглядит студия.
   - Хорошо.
   В голове у меня по-прежнему был полный сумбур. Без  долгих  разговоров  я
последовал за Танненбаумом. У него оказался старый "шевроле".
   - Где вы научились водить машину? - спросил я.
   - В Калифорнии. Здесь  машина  необходима.  Слишком  большие  расстояния.
Можно купить машину за несколько долларов.
   - Вы хотите сказать: за несколько сот  долларов?  Танненбаум  кивнул.  Мы
проехали через  ворота  в  ограде,  напоминавшей  надолбы;  ворота  охраняли
полицейские.
   - Здесь тюрьма? - спросил я, когда машину остановили.
   - Какая чушь! Это полиция киностудии. Она следит за тем, чтобы студию  не
наводняли толпы зевак и неудачников, которые хотят попытать счастья в кино.
   Сперва мы миновали поселок золотоискателей. Потом проехали по улице,  где
было полно салунов, как на Диком Западе; за ними одиноко стоял танцзал.  Вся
эта  бутафория  под  открытым  небом   производила   странное   впечатление.
Большинство декораций состояло из одних фасадов, за которыми ничего не было,
поэтому ка[313] залось, будто здесь только что прошла война и дома разбиты и
разбомблены с невиданной аккуратностью и методичностью.
   -  Декорации  для  натурных  съемок,  -  объяснил  Танненбаум.  -   Здесь
выстреливают сотни  ковбойских  фильмов  и  вестернов  с  почти  одинаковыми
сюжетами. Иногда даже не меняют актеров. Но публика ничего не замечает.
   Мы остановились у гигантского павильона. На стенах его  в  разных  местах
было выведено черной краской:  "Павильон  №5".  Над  дверью  горела  красная
лампочка.
   - Придется минутку обождать, - сказал Танненбаум. - Сейчас как  раз  идет
съемка. Как вам здесь нравится?
   - Очень нравится, - сказал я.  -  Немного  напоминает  цирк  и  цыганский
табор.
   Перед павильоном №4 стояло несколько ковбоев и кучка  людей  в  старинных
одеждах: дамы в платьях до пят, бородатые пуритане в широкополых шляпах и  в
сюртуках. Почти все они были загримированы, что при  свете  солнца  казалось
особенно странным. Я увидел также лошадей и шерифа, который пил кока-колу.
   Красная лампочка над павильоном №5 потухла,  и  мы  вошли  внутрь.  После
яркого света я в первое мгновение не мог ничего различить. И вдруг окаменел.
Человек  двадцать  эсэсовцев  двигались  прямо  на  меня.  Я  тотчас   круто
повернулся и приготовился бежать, но налетел  на  Танненбаума,  который  шел
сзади.
   - Кино, - сказал он. - Почти как в жизни. Не правда ли?
   - Что?
   - Я говорю, здорово у них это получается.
   - Да, - с трудом выдавил я из себя и секунду колебался, не дать ли ему по
физиономии.
   Над головами эсэсовцев на заднем плане я увидел сторожевую вышку, а перед
ней ряды колючей проволоки. Я заметил, что дышу очень громко, с присвистом.
   - Что случилось? - спросил Танненбаум. - Вы испугались? Но вы  же  знали,
что я играю в антифашистском фильме. [314]
   Я кивнул, стараясь взять себя в руки.
   - Забыл, - сказал я. - После вчерашнего вечера. Голова  у  меня  все  еще
трещит. Тут забудешь все на свете.
   - Ну, конечно, конечно! Мне бы следовало вам напомнить.
   - Зачем? Мы ведь в Калифорнии, - сказал я все еще нетвердым голосом. -  Я
растерялся только в первую секунду.
   - Ясно, ясно. И со мной бы это произошло. В первый  раз  со  мной  так  и
случилось. Но потом я, конечно, привык.
   - Что?
   - Я говорю, что привык к этому, - повторил Танненбаум.
   - Правда?
   - Ну да!
   Я снова обернулся  и  посмотрел  на  ненавистные  эсэсовские  мундиры.  И
почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Бессмысленная ярость вскипала во мне,
но без толку: я не видел вокруг ни одного объекта, на который мог бы  излить
ее. Эсэсовцы, как я вскоре заметил, говорили по-английски. Но и потом, когда
моя ярость утихла, а страх исчез, у меня осталось ощущение, будто я  перенес
тяжелый припадок. Все мускулы болели.
   - А вот и Холт! - воскликнул Танненбаум.
   - Да, - сказал  я,  не  сводя  глаз  с  рядов  колючей  проволоки  вокруг
концентрационного лагеря.
   - Хэлло, Роберт!
   Холт был в тирольской шляпе и в гольфах. Я бы не удивился, если бы увидел
у него на груди свастику. Или желтую звезду.
   - А я и не знал, что вы уже начали съемки, - сказал Танненбаум.
   - Всего два часа назад, после обеда. На сегодня хватит. Как вы отнесетесь
к стакану шотландского виски? Я поднял руку.
   - Не могу еще. После вчерашнего.
   - Как раз поэтому я и  предложил.  Клин  клином  вышибают.  Самый  лучший
способ. [315]
   - Неужели? - сказал я рассеянно.
   - Старый рецепт! - Холт ударил меня по плечу.
   - Может быть, - сказал я. - Вы правы, конечно.
   - Ну вот, молодец!
   Выйдя из павильона, мы  прошли  мимо  кучки  мирно  болтающих  эсэсовцев.
"Переодетые актеры",  -  твердил  я  себе,  все  еще  не  в  силах  осознать
происходящее. Наконец мне удалось взять себя в руки.
   - У того парня, - сказал я, указывая на актера  в  мундире  шарфюрера,  -
фуражка не по форме.
   - Правда? - спросил Холт с тревогой. - Вы уверены?
   - Да, уверен. К сожалению.
   - Это надо немедленно проверить, -  сказал  Холт,  обращаясь  к  молодому
человеку в зеленых очках. - Где консультант по костюмам?
   - Сейчас найду.
   "Консультант по костюмам, - думал я. - Там они еще льют кровь, а здесь их
уже изображают статисты. Впрочем, быть может, все, что произошло у  меня  на
родине за эти одиннадцать-двенадцать лет, было на  самом  деле  лишь  бунтом
статистов, которые вздумали разыграть из себя  героев,  но  так  и  остались
пошлой бандой палачей".
   - Кто у вас консультант? - спросил я. - Настоящий гитлеровец?
   - Не знаю точно, - сказал  Холт.  -  Во  всяком  случае,  он  специалист.
Неужели,  черт  побери,  нам  придется  из-за  одной  этой  вшивой   фуражки
переснимать всю сцену?
   Мы пошли в столовую. Холт заказал виски с содовой. Меня уже не  удивляло,
что официантки были все как на  подбор  ухоженные  красавицы.  Конечно,  они
только и ждали, когда их "откроют".
   - Я еще хотел спросить вас насчет рисунков Дега, -  сказал  Холт  немного
погодя. - Они ведь настоящие, правда? Не обижайтесь,  но  мне  сказали,  что
существует чертова уйма подделок.
   Тут нечего обижаться, Джо. Ваше право узнать все досконально. На рисунках
нет собственноручной [316] подписи Дега, только красная печать с его именем.
Вас смущает это?
   Холт кивнул.
   - Красная печать - это печать мастерской художника. Рисунки найдены после
смерти Дега и помечены печатью. Об этом существует специальная литература, с
репродукциями. У господина Силверса, который  приехал  со  мной,  эти  книги
есть, он вам их с удовольствием покажет. Почему бы вам не посетить  его?  Вы
уже свободны?
   - Освобожусь через час. Но я вам верю, Роберт.
   - Я сам себе часто не верю, Джо.  Давайте  встретимся  в  шесть  в  отеле
"Беверли-Хиллз". Хорошо? Тогда  вы  сами  убедитесь  во  всем.  Кроме  того,
Силверс даст вам  официальную  квитанцию,  удостоверяющую  вашу  покупку,  и
паспорт к рисункам. Так положено.
   - Хорошо.
   Силверс принял нас, сидя на том же светло-голубом диване. Глядя на  него,
нельзя было сказать, что приезд в  Голливуд  не  принес  ему  ничего,  кроме
неудач. Вел он себя  весьма  высокомерно:  велел  мне  изготовить  документ,
подтверждающий покупку рисунков на посмертном аукционе, а сам  вручил  Холту
паспорт и фотографии обеих работ.
   - Рисунки достались вам, можно сказать, даром, - объявил он  надменно.  -
Мой  сотрудник  господин  Росс,  эксперт  из  Лувра,  вообще  не  занимается
продажей. Поэтому я назвал ему ту цену, за которую сам  приобрел  эти  вещи.
Произошла досад