- За Джеффри.
   - Я это знал.
   Ее лицо над столом словно  наплывало  на  меня  с  ужасающей  четкостью
горячечного бреда, резко очерченное и ошеломляюще живое.
   - Это уже решено, - сказала она. - Мы все равно бы не  выдержали,  ведь
правда?
   Она по-прежнему глубоко понимала меня, словно ее тревога обо  мне  была
значительнее, чем когда бы то ни было, как и моя о ней; она говорила  так,
как человек, вдохновленный тем, что уже совершил, разрешив трудную  задачу
и наконец освободившись.
   - Почему ты не написала мне об этом? - спросил я.
   - Разве ты не понимаешь, что написать было бы легче?
   - Почему ты этого не сделала?
   - Не могла же я  допустить,  чтобы  ты  получил  подобное-известие  как
обычное письмо за завтраком и совсем один.
   Я взглянул на нее. Смутно, словно крик  издалека,  слова  ее  заставили
меня понять, что я теряю, - в них была вся она, по-матерински  заботливая,
практичная, излишне принципиальная, немного тщеславная. Я смотрел на  нее,
узнавал ее, но еще не ощущал утраты.
   - Ты понимаешь, что сделал для меня все, что  мог,  правда?  -  сказала
она.
   Я покачал головой.
   - Ты дал мне уверенность, которой у меня иначе никогда бы  не  было,  -
продолжала она. - Ты избавил меня от многих страхов.
   Зная меня, она понимала, чем может смягчить боль расставания.
   И вдруг она сказала:
   - Как бы мне хотелось... Как бы мне хотелось, чтобы и ты мог  повторить
эти слова.
   Она решила оставаться щедрой и  великодушной  до  конца,  но  не  могла
выдержать этой роли. На глазах  у  нее  показались  слезы.  Она  быстро  и
решительно встала.
   - Желаю тебе всего хорошего.
   Глухо прозвучали эти слова, в которых слышались сомнение и злость  и  в
то же время искренняя забота  обо  мне.  Глухо  прозвучали  они  печальным
предсказанием;  я  смотрел,  как  она  уходит  от  меня  и  твердым  шагом
направляется к двери. Не оглянувшись, она толкнула вращающуюся  дверь  так
сильно, что еще долго после того, как она скрылась из виду, у  меня  перед
глазами мелькали пустые сегменты. Больше я ничего не замечал.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. В РОЛИ ЗРИТЕЛЯ


28. ПЕРЕМЕНА ВКУСА

   После того как Маргарет оставила меня, летними вечерами после работы  я
обычно возвращался домой один. Но в  моей  новой  квартире  меня  навещало
много людей, встречаться с которыми  было  довольно  интересно:  приятели,
знакомые, двое-трое  моих  подопечных.  Вечера  сменялись  один  другим  и
вызывали во мне больше эмоций, чем чтение по ночам.
   Иногда в самый разгар длинного делового совещания мне думалось, не  без
некоторого удовольствия, о том, как изумлены были бы присутствующие,  если
бы увидели тех, с кем я собирался провести вечер. К этому  времени  я  уже
достаточно долго прослужил в министерстве для того,  чтобы  все  принимали
меня за своего. С тех пор как Бевилл ушел с поста министра, у меня не было
того незримого влияния, каким я пользовался при нем, хоть и занимал  тогда
менее ответственный пост, но в глазах чиновников я вырос, дни текли  ровно
и неизменно, неизменным оставался и мой авторитет.  А  после  заседания  в
какой-нибудь из комиссий Гектора Роуза я возвращался домой в  свою  унылую
квартиру.
   После ухода Маргарет я покинул Долфин-стрит и  в  состоянии  полнейшего
безразличия снял первую попавшуюся квартиру поблизости. Эти  меблированные
комнаты располагались в первом этаже одного из украшенных колоннами  домов
на Пимлико; запах пыли засел в них так же прочно,  как  запах  лекарств  в
больнице, а солнечный свет даже в самый разгар лета  проникал  в  гостиную
только с пяти часов дня. В этой комнате я принимал  своих  гостей.  Именно
там моя секретарша Вера Аллен, внезапно отбросив сдержанность,  рассказала
мне о молодом человеке, о существовании которого  в  свое  время  разведал
Гилберт. Он как будто любит ее, со слезами говорила Вера, но  не  выражает
желания ни жениться, ни даже сблизиться с ней. Внешне  это  была  довольно
банальная история по сравнению с другими, что мне приходилось слышать.
   Из моих старых друзей я часто встречался только с Бетти Вэйн,  которая,
как и после смерти Шейлы, заходила ко мне, чтобы сделать мою квартиру хоть
немного пригодной для жилья. Она знала, что я потерял Маргарет; о себе она
почти ничего не рассказывала, - только то, что ушла  с  прежней  работы  и
устроилась  на  другую  здесь,   в   Лондоне,   предоставив   мне   самому
догадываться, что мы с ней находимся в одинаковом положении.
   Болезненно раздражительная, но ни на что не претендующая,  она  убирала
гостиную, а потом мы вместе шли в бар  на  набережную.  Сквозь  отворенную
дверь врывался щебет  скворцов;  мы  смотрели  друг  на  друга  испытующе,
ласково и осуждающе. Мы издавна то сближались, то отдалялись друг от друга
и теперь, когда встретились вновь, обнаружили, что оба мы так ничего и  не
достигли.
   Когда она или какая-нибудь другая из моих гостий поздно вечером уходила
от меня, возле двери слышалось тихое  шарканье  ног,  а  затем  раздавался
негромкий, терпеливый, вкрадчивый  стук.  В  дверь  просовывалось  пухлое,
бесформенное лицо, а за ним крупная, тяжелая, дряблая фигура, облаченная в
розовый атласный халат. Это была миссис  Бьючемп,  хозяйка,  которая  жила
надо мной и проводила дни, подсматривая за жильцами из окна своей  комнаты
над колонной, а ночи  -  прислушиваясь  к  шагам  на  лестнице  и  звукам,
доносившимся из комнат жильцов.
   Однажды вечером после ухода Бетти она, как обычно, явилась ко мне.
   - Я хотела только попросить у вас, мистер Элиот, - я знаю, вы  на  меня
не рассердитесь, - я хотела только попросить у вас каплю молока.
   Просьба эта была лишь предлогом. С каждым новым  жильцом  у  нее  вновь
появлялась надежда хоть с кем-нибудь поговорить по душам, и,  поскольку  я
только что въехал, все ее внимание  было  устремлено  на  меня.  Столь  же
любезно я спросил ее, не может ли она на этот раз обойтись без молока.
   - Ах, мистер Элиот,  -  выдохнула  она  чуть  угрожающе,  -  постараюсь
как-нибудь обойтись. - И сразу перешла к делу: - Эта очень  милая  молодая
дама, с вашего разрешения, мистер Элиот, заходила, кажется,  к  вам  нынче
вечером, когда я случайно выглянула на улицу, - впрочем, быть может, и  не
совсем молодая по мнению некоторых, но я всегда говорю, что все мы не  так
молоды, как нам бы хотелось.
   Я сказал ей, что Бетти моложе меня; но миссис Бьючемп и мне  давала  на
десять лет больше, поэтому мое замечание лишь ободрило ее.
   - С вашего разрешения, мистер Элиот, я  всегда  говорю,  что  люди,  не
такие уж молодые, способны чувствовать  не  хуже  других,  и  зачастую  их
чувства дают им потом обильную пищу для  размышлений,  -  добавила  она  с
выражением, в котором сочетались похотливость и подчеркнутая  нравственная
строгость. Но этого ей показалось мало. - Я бы  не  удивилась,  -  сказала
она, - если бы узнала, что эта милая  молодая  дама  происходит  из  очень
хорошей семьи.
   - Вот как?
   - И все-таки, мистер Элиот, права я или нет? Извините, если я задаю вам
вопросы, которые не должна была бы  задавать,  но  мне  кажется,  если  бы
кто-нибудь поступил так же по отношению ко мне, я  бы  не  старалась  дать
этому человеку понять, что он совершил faux pas [ложный шаг (фр.)].
   - Вы угадали.
   - Порода выдает себя, - выдохнула миссис Бьючемп.
   Как это ни странно,  она  с  удивительной  точностью  умела  определять
происхождение  людей.  Появление  в  доме  изгоев  она  приписывала   моей
эксцентричности; степенных клерков из мелких буржуа, вроде Веры Аллен и ее
Нормана, миссис Бьючемп узнавала тотчас же и давала  мне  понять,  что  не
стоит тратить на них время попусту. Из числа  навещавших  меня  "свободных
художников" она точно определяла, кто преуспеет, а кто нет.
   Она продолжала рассказывать мне о том,  какое  хорошее  воспитание  она
получила в монастырской школе - "эти славные,  добрые  монахини",  -  и  о
Бьючемпе,  который,  по  ее  словам,  был  пожалован  семнадцатью  знаками
отличия. И хотя биография миссис Бьючемп никак не вязалась с  ее  нынешней
попыткой проникнуть ко мне в комнату, я начинал верить, что какая-то  доля
истины в ее истории, возможно, есть.
   Когда бы я ни подходил к телефону, что стоял в холле,  я  слышал  скрип
двери на втором этаже и шарканье шлепанцев миссис Бьючемп. Но я мирился  с
ее назойливым любопытством ищейки так же, как мирился, пока  это  меня  не
задело слишком глубоко, с любопытством Гилберта Кука.
   Все это  время,  с  того  дня,  как  он  рассказал  сестре  Маргарет  о
самоубийстве Шейлы, я встречался с Гилбертом на работе. Мы обсуждали с ним
дела, иногда болтали и о посторонних вещах, но ни разу  я  не  рассказывал
ему о моих личных, заботах. Он всегда  первый  замечал  у  людей  признаки
отчужденности,  но  я  не  был  уверен,  знает  ли  он,  чем  вызвано  мое
охлаждение. Он, разумеется, уж давно пронюхал о нашем разрыве с Маргарет и
теперь пытался разузнать, как я живу.
   Однажды осенью, зайдя вечером ко мне в кабинет, он спросил настойчиво и
в то же время робко:
   - Заняты сегодня вечером?
   - Нет, - ответил я.
   - Разрешите мне пригласить вас пообедать.
   Я не мог, да и не хотел отказываться,  почувствовав,  как  искренне  он
этого желает. Он был человек добрый  и,  кроме  того,  в  чем  я  еще  раз
убедился, чуткий; он не повел меня к Уайту, - наверное, сообразил, хотя  я
никогда бы никому в этом не признался, а ему тем более, -  что  этот  обед
вызовет у меня воспоминания о вечере смерти Шейлы. Он  выбрал  ресторан  в
Сохо, где мог заказать для меня  несколько  моих  любимых  блюд,  названия
которых  хранил  в  своей  чудовищной  памяти.  Там  он  начал  Добродушно
расспрашивать меня о моей новой квартире.
   - Это возле Долфин, да? - (Адрес он знал.) - Наверное, один  из  домов,
построенных в сороковых годах прошлого века? Во  время  воздушных  налетов
добра там не жди, нужно удирать оттуда, если  опять  начнутся  тревоги,  -
сказал он, тыча в меня большим  пальцем.  -  Мы  не  можем  позволить  вам
рисковать попусту.
   - А вам? - спросил я.
   Его  квартира  помещалась  на  самом  верху  ветхого  дома   в   районе
Найтсбриджа.
   - Стоит ли беспокоиться обо мне? - И, отмахнувшись  от  моих  слов,  он
поспешил вернуться к теме, больше интересовавшей его: к тому, как я  живу.
- У вас есть экономка?
   Я ответил, что миссис Бьючемп, вероятно, можно назвать экономкой.
   - Вы не очень довольны ею?
   - Конечно, нет.
   - Не понимаю, почему вы не позаботитесь о себе, - нетерпеливо  вскричал
он.
   - Не волнуйтесь, - сказал я. - По правде  говоря,  мне  это  совершенно
безразлично.
   - Что она за человек?
   Мне хотелось остановить его, поэтому я улыбнулся и сказал:
   - Мягко выражаясь, она, пожалуй, чересчур любопытна.
   Я тут же пожалел о своих словах - мне пришло в голову, что Гилберт  при
желании найдет возможность встретиться с миссис Бьючемп. Он же громко,  но
с некоторым раздражением расхохотался в ответ.
   Наш обед продолжался весьма мирно. Мы говорили о работе и о прошлом.  Я
снова отметил про себя: все, что говорил Гилберт, -  это  его  собственные
мысли, он все-таки человек самобытный. Он не скупился  на  вино,  и  перед
нами на столике стояла бутылка с коньяком. Уже давно я так много не пил. Я
был весел, мне хотелось, чтобы  этот  вечер  тянулся  подольше.  Говоря  о
каком-то пустяке, я вдруг увидел, что Гилберт, сгорбив свою широкую спину,
склонился ко мне над столиком. Глядя на  меня  горящими  от  мучившей  его
мысли глазами, он сказал:
   - Могу сообщить вам одну вещь, которую  вам,  наверное,  очень  хочется
узнать.
   - Не стоит, - ответил я, но он застиг меня врасплох.
   - Вы видели Маргарет после того, как она вышла замуж?
   - Нет.
   - Я так и думал! - Он засмеялся, удовлетворенный, счастливый. - Что  ж,
теперь вам, пожалуй, незачем о ней  беспокоиться.  У  нее,  наверное,  все
будет в порядке.
   Мне хотелось крикнуть: "Я ничего не хочу слышать"; я избегал  встреч  с
людьми, которые были с ней знакомы, не хотел знать даже  дня  ее  свадьбы.
Единственная новость, которой мне не удалось избежать,  было  сообщение  о
том, что она вышла замуж. Мне хотелось крикнуть, глядя прямо в воспаленные
глаза Гилберта: "Я могу выдержать, только если ничего  не  узнаю".  Но  он
продолжал:
   - Джеффри Холлис работает в детской больнице, они живут в  Эйлсбери.  У
нее, наверное, все будет в порядке.
   - Прекрасно.
   - Он, конечно, по уши влюблен в нее.
   - Прекрасно, - повторил я.
   - Есть еще кое-что.
   - Вот как? - услышал я свой собственный  голос,  глухой,  безразличный,
словно я пытался оградить себя от этих новостей.
   - Она ждет ребенка.
   И так как я ничего не ответил, он продолжал:
   - Это очень важно для нее, правда?
   - Да.
   - Разумеется, - сказал Гилберт, - она не могла забеременеть более,  чем
месяц или два...
   Он еще что-то говорил, но я встал и сказал, что  должен  пораньше  лечь
спать. Такси у выхода не оказалось, и мы вместе пошли по Оксфорд-стрит.  Я
отвечал ему рассеянно, но вежливо. Я не чувствовал к нему неприязни; я уже
знал, как мне поступить.
   На следующее утро я все обдумал, а затем попросил Веру Аллен пригласить
Гилберта  ко  мне  в  кабинет.  Ничего  не  подозревая,  он   бесцеремонно
развалился в кресле возле моего стола.
   - Послушайте, - начал я, - мне кажется,  вам  лучше  перейти  в  другой
отдел.
   Он в ту же секунду выпрямился, упершись  ногами  в  пол,  как  человек,
готовый к драке.
   - Почему?
   - Ответ на этот вопрос не принесет нам обоим никакой пользы.
   - Вы хотите сказать, что намерены отделаться от меня после четырех  лет
работы без всякой причины и без всяких объяснений?
   - Да, - ответил я, - именно это я и хочу сказать.
   - Я не согласен.
   - Придется согласиться.
   - Вы не можете меня заставить.
   - Могу,  -  сказал  я.  И  добавил:  -  Если  возникнет  необходимость,
заставлю.
   Я говорил так, что он мне поверил. Потом я добавил другим тоном:
   - Но мне не придется этого делать.
   - Почему вы решили, что вам это так и пройдет?
   - Потому что, если вы уйдете, мне будет легче.
   -  Боже  милосердный!  -  вскричал  Гилберт,  глядя  на  меня  злыми  и
недоумевающими глазами. - Мне кажется, я этого не заслужил.
   - Я очень привязан к вам, вы это знаете, - сказал я.  -  И  вы  не  раз
проявляли свое доброе ко мне отношение, я этого не забуду. Но сейчас я  не
хочу лишних напоминаний о том, о чем лучше забыть...
   - Ну и что же?
   - Когда вы рядом, вы не можете не напоминать мне об этом.
   - Что значит, не могу не напоминать?
   - Вы сами знаете.
   Гневно и раздраженно, не жалея себя и не извиняясь, Гилберт сказал:
   - Таков мой характер. Вы сами знаете, как это бывает.
   Он и не подозревал, насколько хорошо я это знаю, ибо в юности меня, как
и большинство людей, часто подмывало совершить  мелкое  предательство,  на
языке так и вертелось что-либо дурное по адресу  друга,  словом,  хотелось
сделать то же самое, что сделал он накануне вечером и что делают лишь ради
того,  чтобы  произвести  впечатление  на  собеседника.  Еще  больше  меня
завораживала такая  трясина  в  душах  других.  Как  и  многим  из  нас  в
молодости,  Лебедевы  и  Федоры  Карамазовы,   неустойчивые,   изменчивые,
честолюбивые, дали мне почувствовать глубину и загадочность жизни. Однако,
постепенно  взрослея,  я  не  только   перестал   считать   эти   качества
притягательными, но они стали мне казаться скучными и в самом  себе,  и  в
других. Теперь же, оттолкнув Гилберта Кука, я обнаружил,  что  мне  трудно
представить себе то  волнение  и  внимание,  с  какими  в  годы  юности  я
присматривался к проявлениям переменчивости в  характере  моих  приятелей.
Мне было уже под сорок, вкус мой изменился, и я потерял к этому интерес. А
иначе Гилберт стал бы, наверное, моим лучшим другом.



29. ПЕРВЫЙ РАЗГОВОР С ДЖОРДЖЕМ

   Когда я сказал Роузу, что хотел бы перевести  Гилберта  Кука  в  другой
отдел, мне пришлось пережить несколько неприятных минут.
   - Я, разумеется, лишь краем уха слышал  о  вашей  бурной  деятельности,
дорогой Льюис, - сказал Роуз, давая этим понять, что  от  слова  до  слова
читает каждый документ, - но мне казалось, нынешняя расстановка сил вполне
себя оправдала.
   Я ответил, что вижу некоторые преимущества такой перемены.
   - Признаться, - сказал Роуз, - я еще не очень уверен в этом.
   - Куку было бы полезно приобрести более широкий опыт...
   - У нас пока не школа опыта. Я заинтересован лишь в том, чтобы от этого
не  пострадала  ваша  беспримерная  и  превосходная  деятельность.  -   Он
улыбнулся своей обычной вежливой и доверчивой улыбкой.  -  Извините  меня,
если я не прав, но мне кажется, она пострадает, если вы отпустите Кука.
   - В этом есть доля истины, - вынужден был признать я.
   - Мы не должны забывать, что в прошлом году,  когда  решался  вопрос  с
Лафкином,  он  проявил  определенное,  хоть,  может  быть,  и  не   совсем
своевременное, моральное мужество. В силу этого он вырос  в  моих  глазах.
Кроме того, у меня создается впечатление, что он прогрессирует. Во  всяком
случае, он определенно совершенствуется в составлении бумаг, мне  начинают
нравиться его докладные.
   Гектор Роуз был, как всегда, справедлив. Но его раздражало, что ему  не
удавалось меня  убедить.  Еще  больше  рассердился  он,  услышав,  кого  я
собираюсь  взять  вместо  Гилберта.  Видя,  что  я  упорствую,  он   решил
прекратить этот разговор  и  сказал,  что  руководство,  вероятно,  сумеет
подыскать соответствующую замену Гилберту. Шел конец 1943 года,  с  фронта
вернулось  много  молодых  офицеров,  демобилизованных  по   инвалидности,
появились и способные к работе молодые женщины, оставшиеся без семьи.
   - Нет, - сказал я, -  я  могу  взять  на  это  место  только  человека,
которого  знаю  как  свои  пять  пальцев;  задания  становятся  все  более
сложными, зачастую секретными;  мне  нужен  человек,  которому  я  мог  бы
доверять, как самому себе.
   - Насколько я понимаю, вы говорите вполне  конкретно.  У  вас  есть  на
примете подходящая кандидатура?
   Я назвал Джорджа Пассанта. Когда-то в молодости он обласкал  и  пригрел
меня, хотя Роузу я этого не сказал. В  течение  двадцати  лет  он  работал
старшим клерком адвокатской конторы в провинциальном городе.  Единственным
его достоинством в глазах Роуза был его отличный диплом.
   Затем я, правда, вынужден был сказать Роузу, что однажды  Джордж  попал
под суд, но был оправдан.
   - В таком случае мы не можем ставить это ему в вину.
   Роуз решил до конца оставаться  справедливым,  но  он  заметно  злился.
Разговор на эту тему он прекратил, однако довольно резко спросил  меня,  в
чем "этот человек"  проявил  свои  превосходные  способности.  Полуприкрыв
глаза тяжелыми веками, Роуз бесстрастно выслушал мой ответ.
   - Не кажется ли вам, мой дорогой Льюис, что все ваши доводы  звучат  не
очень  убедительно?  Мне  было  бы  значительно  приятней,  если   бы   вы
пересмотрели свое решение. Быть может, вы обдумаете все еще раз и  окажете
мне любезность побеседовать со мной об этом завтра?
   - Я уже очень долго думал, - ответил я. - Если эту работу, - я  имел  в
виду, и Роуз правильно понял, руководство Барфордом,  который  поступил  в
мое ведение, - выполнять как следует,  то  я  не  знаю  более  подходящего
человека.
   - Очень хорошо. В таком случае приведите его ко мне как можно скорее.
   Если Гектор Роуз не всегда способен был разговаривать с людьми  отменно
вежливо и учтиво, то теперь я почувствовал это на себе; но, когда три  дня
спустя мы сидели в ожидании прихода Джорджа Пассанта, Роуз вполне  овладел
собой и с момента появления Джорджа был воплощением изысканной вежливости.
   - Дорогой мистер Пассант, право же, чрезвычайно любезно с вашей стороны
затруднить  себя  только  ради  того,  чтобы  доставить  нам  удовольствие
побеседовать с вами.