испытывал не чувство ненависти, а бессилие  и  неполноценность.  А
теперь мы были ему обязаны. Преимущество было на его стороне. И  он  снова
был готов обожать ее: он готов был относиться с симпатией даже ко мне.  Он
был счастлив, свободен и добр.
   И, как это ни странно, мы чувствовали себя точно так же. Она, да  и  я,
раньше питали к нему неприязнь, как  к  человеку,  которому  несправедливо
причинили боль: в  этой  неприязни  был  элемент  презрительной  насмешки,
антипатии, унижающей его достоинство. Теперь он доказал свою  силу,  а  мы
оказались жалкими. Мы были в его руках; и у нас обоих, особенно  у  нее  -
впрочем и у меня - это сознание уничтожило тайный стыд.
   Он сидел, возвышаясь над  нами,  почти  касаясь  головой  электрической
лампочки. Мы с Маргарет смотрели на него снизу вверх; лицо  ее  побледнело
от бессонницы и тревоги; глаза покраснели, и  на  них  появились  кровавые
жилки; наверное, и я выглядел так же. По нему не было заметно, что  он  не
спал ночь: он,  как  всегда,  позаботился  о  своей  внешности,  тщательно
пригладив волосы и разделив их пробором, и весь благоухал после бритья.
   Он был счастлив; мы же были одурманены радостью.



56. КОРОТКИЙ ПУТЬ ДОМОЙ

   Недели через две, в дождливый июльский день, когда облака нависали  так
низко, что уже в шесть часов в окнах зажегся свет, Маргарет зашла за  мной
в министерство, чтобы  вместе  идти  домой.  Она  была  в  летнем  платье,
счастливая от сладостной усталости, не замечавшая жары, - она  только  что
была в больнице, где договаривалась о том, что  на  следующий  день  малыш
вернется к нам.
   Он здоров  и  весел,  сказала  она.  Морис  тоже  здоров,  и  опасность
миновала: теперь ей не о ком было тревожиться, и она нежилась от  счастья,
точно так же, как в тот давний день, когда Гилберт впервые  привел  ее  ко
мне в больницу.
   В этот момент раздался размеренный стук  в  дверь.  Так  стучал  только
Роуз. Увидев Маргарет, с которой он  не  был  знаком,  Роуз  рассыпался  в
извинениях, таких пространных и сложных, что даже мне  стало  неловко.  Он
бесконечно сожалеет; все эти годы он мечтал об удовольствии  познакомиться
с миссис Элиот; и сейчас он так некстати ворвался,  мешает,  ему  лишь  на
минуту надо  отвлечь  внимание  ее  мужа,  он  понимает,  какое  причиняет
неудобство.  Я  познакомил  их,  но   обстановка   продолжала   оставаться
натянутой: Роуз, неизменно, даже в эту невыносимую жару,  носивший  черный
пиджак и полосатые брюки, продолжал, напряженно глядя на  Маргарет,  вести
разговор, отвечавший его  представлению  о  галантности;  Маргарет  стояла
перед ним, как бывало  девочкой  на  выставках  отца,  презирая  этикет  и
всячески стараясь держаться непринужденно с неловким, но  претендующим  на
что-то Клерком.
   Я видел, что они в общем нравятся друг другу, но только как товарищи по
несчастью. После того как Роуз закончил дела со мной, что при его  обычной
собранности заняло всего пять минут, он чрезвычайно долго и подобострастно
прощался. Когда он наконец ушел, я  сказал  ей,  что  это  один  из  самых
страшных людей, которых я знал, в некоторых отношениях - самый страшный; я
уже говорил ей об этом раньше, а теперь, познакомившись с ним  самим,  она
не могла в это поверить. Но она слишком устала и была  слишком  счастлива,
чтобы спорить; ей не хотелось противоречить даже по пустякам.
   - Пойдем домой, - сказала она.
   Как только мы вышли из похожих на колодцы коридоров  старого  здания  и
очутились на улице, мы попали словно в теплицу:  на  лбу  тотчас  выступил
пот. Держа Маргарет под руку, я вспоминал, что такая погода была  двадцать
лет назад, когда я впервые шагал из конторы Лафкина домой в Челси.
   Теперь в такую же погоду мы шли в другую  сторону,  медленно  поднялись
мимо Уайтхолла к Трафальгарской площади и если в автобус. Я сказал ей, как
однажды сидел в автобусе рядом со старым Бевиллом, как он упомянул имя  ее
отца, и это дало мне повод снова войти в  ее  жизнь.  Пока  автобус  пыхтя
поднимался вверх по Риджент-стрит, мы  беседовали  о  малыше,  как  обычно
беседуют в постели перед сном, перебирали каждый  день  его  жизни  тайные
надежды, о которых забыли во время его болезни, как будто никогда о них  и
не думали.
   Мы толковали о детях, потом переменили тему: на  Оксфорд-стрит  мы  уже
говорили о себе. Мы перескакивали с  предмета  на  предмет,  вспоминали  о
первых ночах, проведенных вместе, о том, как мы боялись друг  за  друга  в
последний месяц, о том, как думали друг о друге в годы разлуки.
   Когда мы вышли из автобуса у Мраморной Арки и пошли по  тротуару,  мимо
деревьев, где под  ногами  шуршали  бумажки  и  опавшие  листья,  Маргарет
сказала с притворной насмешкой:
   - Да, найдутся, пожалуй, такие, которые скажут, что мы выстояли.
   Я обнял ее и прижал к себе, и мы  шли  медленно,  так  медленно,  точно
хотели растянуть прелесть этого  вечера.  Постепенно  исчезающая  головная
боль, смешиваясь с  насыщенным  ароматами  воздухом,  казалась  сладостной
болью. Пахло нагретой травой и испарениями, и, хотя  липа  почти  отцвела,
мне казалось, будто я вдыхаю ее последний аромат.
   Насмешливо улыбнувшись, она сказала:
   - Да, некоторые в самом деле скажут, что мы выстояли.
   У нее было больше мужества; чем у меня. Она никогда  не  делала  ничего
наполовину: она была так сильна духом, что когда радовалась, то радовалась
без оглядки. Для нее победа всегда была полной; в ту минуту, когда мы  шли
вместе, у нее было все, к чему она стремилась, и большего она  не  желала.
Но из своенравия, которого она не утратила, хотя душа ее пела от  счастья,
она не могла говорить об этом.
   И  в  этот  вечер  ей  надо  было  непременно  скрывать  свои  чувства,
изображать на лице ироническую улыбку, отвергать все, чем мы обладали. Как
часто я поступал точно так же! Но сегодня именно я, более  суеверный,  чем
она, говорил, не заботясь о том, чтобы задобрить судьбу.
   Вот и показался наш дом. В одной из комнат горел свет; остальные стояли
в свинцовом сумраке черные, безглазые. Это-было возвращение домой,  такое,
какое долгие  годы  казалось  мне  невозможным.  Часто,  в  детстве,  меня
охватывал страх, когда я подходил к дому.  В  те  годы,  когда  я  молодым
человеком направлялся домой в Челси, мне было еще страшней. Теперь,  рядом
с Маргарет, этот страх исчез. При виде дома я прибавил шагу; скоро я  буду
там вместе с ней.
   Такое возвращение домой я рисовал себе, когда был одинок: но  я  думал,
что оно выпадает только на долю других и что мне не суждено его познать.