бно многим, он как-то  умел  изобразить  особенно  жалкими  условия
жизни других людей. Я почувствовал себя обязанным защитить свой дом.
   - Во всяком случае, эта квартира лучше, прежней, - снизошел Гилберт.  -
Признаю, она лучше.
   Он как будто заговорил о моей квартире в былом дружеском  тоне,  но  ни
словом не обмолвился не только о Маргарет, но даже ни об  одном  из  наших
общих приятелей, ни о ком, кто мог бы меня  интересовать.  Майский  вечер,
запах бензина, возбуждающий аромат; по дороге он разговорился, но это  был
пустой, поверхностный разговор, лишь бы избежать другого разговора.
   Я наблюдал за Гилбертом в клубе, где он сидел, развалившись  в  кожаном
кресле, как и в тот вечер, когда заявил, что откажется от Маргарет; поза у
него была непринужденная, но в глазах мерцало что-то злобное, мстительное.
Мне оставалось только набраться терпения. Я продолжал болтать, как  бывало
в те дни, когда он работал у меня. Как он живет? Что у него нового? Каковы
его планы?  Он  охотно  отвечал.  Ему  доставляло  злорадное  удовольствие
разглагольствовать о своем будущем со всеми подробностями, зная, что я  от
этого ни на йоту не приближаюсь к цели. Но в то же время, чувствовал я,  у
него действительно были какие-то  затруднения,  и  он  был  бы  рад  моему
совету. Война кончилась, а он никак не  мог  решить,  что  делать  дальше.
Возможно, ему предложат остаться на государственной службе, но если бы  он
мог выбирать, то предпочел бы вернуться к Лафкину.
   - Беда в том, - сказал Гилберт, - что он не захочет меня взять.
   - Почему?
   - А помните удар, что я нанес ему под ребро?
   - Игра шла по правилам.
   - У Поля Лафкина свои  соображения  насчет  правил.  Противоречить  ему
запрещается, - заметил он.
   - Я противоречил ему не меньше вас, - возразил я, - а сейчас мы в очень
добрых отношениях.
   - Что от этого толку? - отозвался Гилберт. И добавил: - Старый мошенник
ни за что не возьмет меня обратно. А хорошо бы, если бы взял.
   - Почему вам так хочется вернуться к нему?
   Он сказал что-то о деньгах, сказал, что, быть может, наконец женится. В
эту минуту он говорил искренне, почти доверительно, лицо его раскраснелось
в полумраке комнаты. Мне показалось, что  он  не  случайно  завел  речь  о
женитьбе, я даже задумался, на ком он остановил свой выбор (об этом он  не
обмолвился ни словом).
   - Я только что сказал вам, что  мы  с  Полем  Лафкином  сейчас  неплохо
ладим. Собственно, отношения  наши  даже  лучше,  чем  прежде.  Хотите,  я
прощупаю почву насчет вас?
   - Что это вам вздумалось?
   Он взглянул на меня настороженно и в то же время с надеждой.
   - А почему бы и нет?
   Он обхватил руками стоявшую на столе кружку.
   - Что ж, - нерешительно произнес он, невольно обрадованный, - если  это
не составит для вас большого труда, вы бы мне здорово помогли.
   В комнате, где свет еще не горел, было прохладно, как летним вечером  в
церкви, но щеки Гилберта пылали. Все ушли обедать, и мы остались одни. Ему
было жарко, он  выпил  еще  кружку  пива  и  в  этой  прохладной  комнате,
казалось, источал тепло. Но большего добиться от него мне не  удалось.  Он
принял мое предложение, ничего не предложив взамен.
   Быть может, сыграть  ему  на  руку,  думал  я,  и  самому  назвать  имя
Маргарет? Немного унизительно, но какое  это  имеет  значение?  Он  поймет
слишком многое - вот в чем беда. Я не вправе так  рисковать.  Заказав  еще
пива, я спросил:
   - Между прочим, вы встречаете Маргарет?
   - Время от времени.
   - Как она?
   - А разве с ней что-нибудь случилось? - Глаза его сверкнули.
   - Откуда мне знать? - бесстрастно отозвался я.
   - Разве вы ждали от нее чего-то другого?
   - Я совсем потерял с ней связь.
   - А! - Он заговорил оживленно. - Разумеется, я не спускаю с  них  глаз,
бываю у них примерно раз в два месяца.  -  Он  умышленно  растягивал  свой
рассказ. Сообщил, - я и сам это знал из газет, - что год назад у  Маргарет
умерла мать. И продолжал с веселым и дружелюбным видом:
   - Разумеется, я часто  встречаю  Элен  с  мужем.  Вы  с  ним,  кажется,
знакомы? Очень приличный человек...
   - Да, мы знакомы, - сказал я. - Когда вы видели  Маргарет  в  последний
раз?
   - Пожалуй, не так давно.
   - Как она?
   - Не очень переменилась, по-моему.
   - А как ребенок, здоров?
   - Наверное.
   - Она счастлива? - не выдержал я.
   - А почему бы ей не быть счастливой? - приветливо  спросил  Гилберт.  -
Мне кажется, живет она не хуже большинства из нас. Но разве можно  сказать
наверняка? Для этого нужно знать человека больше, чем я Маргарет.
   Он понимал, конечно, как дорого стоил мне мой вопрос. Он уже давно ждал
чего-то подобного; с таким же успехом я мог бы откровенно признаться,  что
все еще люблю ее. Но он отказывался мне помочь. Губы его были растянуты  в
упрямой улыбке, а глаза в злобном веселье издевались надо мной.



35. ПРОСТОЙ ВОПРОС, ЗАДАННЫЙ НА ИМПЕРИАЛЕ АВТОБУСА

   Чтобы выполнить данное Гилберту обещание, я договорился  о  свидании  с
Полем Лафкином. Когда я приехал в его контору, где он  в  прежние  времена
заставлял меня высиживать в приемной долгие часы  и  откуда  я  потом  шел
домой к Шейле,  он  встретил  меня  очень  радушно.  Так  радушно,  что  я
почувствовал себя несколько неловко, как  бывает,  когда  видишь  человека
сдержанного, который ведет себя не соответственно характеру.
   В приемной в ожидании  сидели  несколько  его  сотрудников,  но  я  был
приглашен в кабинет без очереди, и Лафкин,  похлопав  меня  по  плечу  (он
ненавидел рукопожатия), сам пододвинул  мне  кресло,  предназначенное  для
почетных посетителей. Теперь, когда я, по  его  мнению,  достиг  успеха  и
обладал некоторым весом, хоть и меньшим в сравнении с ним, он оказывал мне
должное внимание. Особенно любопытно было то, что он и в самом  деле  стал
мне больше симпатизировать.
   - Что ж, старина, садитесь и располагайтесь поудобнее, - сказал он.
   Сам он сидел за своим столом; прошедшие годы сказались на  нем  меньше,
чем на любом из нас; его красивое худощавое лицо  было  почти  не  тронуто
морщинами, а фигура оставалась стройной, как у подростка.
   - Верьте или нет, - продолжал он, - я как раз собирался пригласить  вас
на небольшой обед. Давайте условимся насчет дня, -  добавил  он,  все  еще
выказывая радушие. - Мы ведь когда-то неплохо проводили время, правда?
   Я согласился.
   - Я собирался открыть вам один секрет. И  раз  уж  вы  порадовали  меня
своим визитом, - подобная вежливость была ему совсем не свойственна, -  не
буду откладывать, открою его вам сейчас.
   - Я понял, что ему очень хочется удержать меня в  своем  кабинете.  Ему
нужно было высказаться.
   - Дело в том, - начал он, - что эти люди задумали послать меня в Палату
лордов.
   Под   "этими   людьми"   Лафкин   подразумевал   первое    послевоенное
лейбористское правительство, и поначалу даже  странно  было  слышать,  что
именно оно намерено дать ему звание пэра  Но  хотя  Лафкин  был  одним  из
наиболее влиятельных промышленников своего  времени,  он  с  присущей  ему
дальновидностью не терял дружбы и со сторонниками противоположного лагеря.
Он никогда не был членом ортодоксальной партии консерваторов,  сознательно
поддерживал в некоторых вопросах оппозицию, и, начиная с  1944  года,  эта
его политика приносила свои плоды.
   В  сущности,  его   политические   убеждения   были   коллективистскими
убеждениями крупного предпринимателя, в основе  которых  несовместимо  для
всех, кроме него самого, лежал старомодный либерализм.
   - Пойдете?
   - Не вижу причин для отказа. Сказать по правде, мне это, пожалуй,  даже
нравится.
   - Зато не понравится вашим коллегам.
   Я сказал то, о чем он и сам, конечно, думал: такие же  боссы,  как  он,
будут считать его предателем, принявшим почести от врагов.
   - Ну, об этом быстро забудут. Пока  я  им  нужен,  никто  не  осмелится
выступить против. А вот когда я стану им не нужен, меня  в  ту  же  минуту
вышвырнут вон, независимо от того, буду  я  пэром  или  нет.  -  Он  издал
неприятный, хриплый смешок. - Многие из них, во всяком случае, с  радостью
дали бы отрубить себе правую  руку,  лишь  бы  оказаться  на  моем  месте.
Основное преимущество этих опереточных почестей,  от  которых,  я  все  же
думаю, давно пора  отказаться...  -  добавил  он,  действуя,  как  не  раз
случалось, на два фронта,  -  состоит  не  в  радости  для  того,  кто  их
получает, а в огорчении для тех, кто их лишен.
   Он был счастлив, и я его поздравил. Я был доволен:  способный  в  своем
деле человек, он, по  общему  мнению,  сумел  многого  добиться  и  чем-то
нравился мне.
   Я полюбопытствовал, какой титул он выберет.
   - Да, это вопрос, - отозвался Лафкин.
   - Вы еще не решили?
   - Наверное, будет что-нибудь вроде барон Лафкин из такого-то  поместья.
Лорд Лафкин.  Вот  проклятая  фамилия,  но  от  нее  никуда  не  денешься.
Разумеется, верь я во всю эту чепуху, давно бы имел другую. Куда  приятней
носить приличную фамилию.
   - Воспользуйтесь случаем, - поддразнил я его, но он отрезал:
   - Нет. Слишком поздно. Богатому купцу незачем  рядиться  в  маскарадный
костюм. Придется смириться с лордом Лафкином.
   Он  улыбался  застенчиво,  почти  стыдливо,  как  человек,  застигнутый
врасплох в разгар самых смелых мечтаний.  На  промокательной  бумаге  были
написаны названия разных местностей: он родился в Бери Сент-Эдмундс; может
быть, лорд Сент-Эдмундс? Терлоу, Белчемп, Лэвенхем, Кэвендиш, Клер  -  все
это были названия деревень, в которых он бывал в детстве; со  свойственной
ему глубоко затаенной склонностью к романтизму ему хотелось бы взять  себе
одно из них. Он прочитал их мне.
   - Красивые названия, - сказал он, как всегда неопределенно. Только этим
он и дал понять, что это были его Тэнсонвиль, его Месеглиз, его Комбрей.
   - Почему бы не взять одно из них? - Хоть раз мне хотелось доставить ему
удовольствие.
   - Об этом не может быть и речи, - коротко ответил он.
   Я решил, что настроение у него подходящее для моего дела, и сказал, что
у меня к нему просьба.
   - Что такое?
   - Мне хотелось поговорить с вами о Гилберте Куке.
   - А мне нет. - В ту же секунду любезность Лафкина, его доброжелательный
вид, готовность услужить другу - все исчезло. Он пылал гневом.
   Словно не замечая этого, я пытался продолжать: Кук хорошо проявил  себя
на государственной службе, его высоко ценят Гектор Роуз и другие...
   - По-моему, нам незачем терять время на подобные разговоры,  -  перебил
меня Лафкин. - Вы просите меня взять Кука обратно?
   - Я хотел бы, чтобы вы выслушали...
   - Но просьба заключается в этом, так?
   Я кивнул.
   - Я отвечу вам коротко и ясно. Я бы не взял его и дворником.
   Настаивать было  бесполезно.  Неумолимый,  еле  сдерживаясь  от  гнева,
грубый, каким его нередко доводилось видеть прежде,  от  не  позволил  мне
даже договорить.
   Когда я передал его ответ Гилберту, тот сказал:
   - Все кончено. - И продолжал с побагровевшим лицом: - И зачем только  я
обратился к нему с этой чертовой просьбой? Зачем позволил вам приблизиться
к этому человеку? Что  ж,  -  вызывающе  добавил  он,  -  теперь  следует,
пожалуй, убедиться в том, что я нужен  здесь.  Я  всегда  говорил,  что  в
бизнесе надо быть или магнатом, или прирожденным рабом,  а  я,  черт  меня
побери, не то и не другое. Я как-то сказал об этом Лафкину.
   - И что он ответил?
   - Предложил мне контракт на три года.
   Свою неудачу Гилберт встретил не унывая; когда он  повернулся  ко  мне,
лицо его было по-прежнему коварно, и я понял, что, какие бы вести,  дурные
или хорошие, я  ни  принес  ему  от  Лафкина,  он  все  равно  остался  бы
непреклонным. Он с наслаждением злословил  о  других,  но  с  еще  большим
наслаждением скрывал что-либо очень важное.
   Не успел я приступить к поискам какой-либо иной возможности связаться с
Маргарет, как мне на помощь пришел неожиданный случай, совпадение  -  мне,
что называется, выпал один шанс из тысячи. Как-то утром в субботу, когда я
еще не строил никаких планов, вдруг позвонил старик Бевилл, который  после
некоторого перерыва - он называл этот период  "пребыванием  в  пустыне"  -
вернулся в Уайтхолл на пост председателя комиссии по атомной  энергии.  Он
едет за город на субботу и воскресенье, сообщил он мне,  но  у  него  есть
небольшое дело, которое ему бы хотелось  "переложить"  на  мои  плечи;  не
провожу ли я его до Черинг-кросс?
   Я думал, что уж ради этого случая он возьмет такси, но  нет,  -  Бевилл
стоял на автобусной остановке;  в  котелке,  держа  в  руле  портфель,  он
наслаждался  собственной  скромностью.  Наконец  мы  сели  в  автобус,  на
империале было пусто,  и  Бевилл,  не  дожидаясь,  пока  мы  доберемся  до
Черинг-кросс, поведал мне о своем деле.
   - Меня преследуют, Льюис, - сказал  он,  озираясь  по  сторонам,  чтобы
удостовериться,  что  нас  никто  не  подслушивает;  при   этом   невольно
создавалось впечатление, что за ним действительно кто-то гонится.
   - Кто?
   - Люди, которые всегда знают больше других,  -  ответил  старик.  -  Не
знаю, как вам, Льюис, а мне не нравятся те, кто уверен, что вы  всегда  не
правы, а они правы. В особенности интеллигенты, как  их,  кажется,  сейчас
величают или как они сами имеют наглость величать себя. Они могут  поднять
страшную шумиху - вот в чем вся беда.
   - А что им нужно?
   - Вы помните дело Собриджа?
   Вопрос носил чисто риторический характер, потому что ни старый  Бевилл,
ни мой брат с учеными из Барфорда ни мы с  Гектором  Роузом  не  могли  не
помнить Собриджа, только недавно осужденного за шпионаж.
   Впереди нас автобус, моргнув алым  глазом,  свернул  с  Уайтхолла.  Нас
остановил светофор, и Бевилл уставился на памятник Нельсону.
   - Вот этот парень был совсем из другого теста, нежели Собридж.  Никогда
не поверю, что он был способен предать свою страну. -  В  своих  действиях
старик был столь же умен и циничен, как и большинство людей, а в  речах  -
столь же банален. - Ни за что не  поверю,  что  ему  понадобились  бы  эти
интеллигенты, - мрачно продолжал Бевилл. - Дал бы им пинка  под  зад,  вот
что он бы сделал.
   Пока мы огибали  Трафальгарскую  площадь,  Бевилл  рассказал  мне,  что
некоторые люди - имен он не назвал - задают "глупые вопросы"  о  процессах
атомных шпионов:  почему  они  все  признали  себя  виновными?  Почему  их
приговорили к таким большим срокам заключения?
   - Большим! - воскликнул Бевилл. - Пусть скажут спасибо,  что  головы  у
них уцелели. Говорю вам, Льюис, - продолжал он,  снова  проявляя  присущую
ему политическую гибкость, - некоторые люди задают вопросы, причем  всегда
ссылаются на свободу слова, а нам вовсе ни к чему эти лишние вопросы,  они
производят отнюдь не  желательное  впечатление  на  наших  друзей  "по  ту
сторону". Перед нами, очевидно, случай, когда от ненужной шумихи нас может
избавить небольшой частный  разговор,  даже  если  с  первого  взгляда  он
покажется немного унизительным. - Он украдкой усмехнулся и сказал:  -  Вот
здесь-то и нужны вы, мой мальчик.
   - Вы хотите, чтобы я с ними поговорил?
   - Нет, Льюис. Я хочу,  чтобы  вы  их  выслушали.  Послушать  никому  не
вредно, а вот высказываться всегда опасно, - бросил Бевилл одно  из  своих
замечаний в духе Полония. - Надо выслушать кого-нибудь из  этих  людей,  и
сделать это следует вам. Понимаете, - продолжал Бевилл,  безропотно  глядя
на образовавшуюся на улице пробку, - вам они  могут  довериться,  чего  не
сделают в беседе со мной или с Роузом. Они вбили  себе  в  голову,  что  я
старый консерватор, который не понимает, о чем они говорят, и плюет на то,
что их волнует. А я не совсем уверен, -  добавил  Бевилл  с  присущим  ему
благоразумием и смирением, - не совсем уверен, что они так уж неправы.
   - С кем же я должен встретиться? - спросил я, прикидывая, в какой  день
на следующей неделе мне легче выполнить это скучное, непростое и в  то  же
время не имеющее большого значения поручение.
   - С одним из тех, что пишут о картинах, - ответил Бевилл, с умным видом
кивая в сторону Национальной галереи. -  Его  зовут  Остин  Дэвидсон.  Вы,
наверное, о нем слышали?
   - Да, слышал.
   - У меня сложилось впечатление - то ли он  сам  сказал,  то  ли  кто-то
другой, - что он вас знает. Вы с ним знакомы, Льюис?
   - Я его никогда не встречал.
   - Он, кажется, из тех, кто делает художникам репутацию, а потом,  когда
цены на их картины поднимаются, получает свою долю из барышей, - с  легким
презрением объяснил Бевилл;  он  никогда  не  стал  бы  так  отзываться  о
политическом деятеле или бизнесмене.
   Но я пропустил  мимо  ушей  это  презрительное  замечание,  -  вряд  ли
Дэвидсон мог в своем  высокомерии  даже  предположить,  чтобы  кто-нибудь,
находясь в здравом  уме  и  твердой  памяти,  способен,  пусть  мимоходом,
бросить в его адрес подобное обвинение. Уставившись на уличного художника,
который что-то рисовал у подножия галереи, я весь вспыхнул,  когда  Бевилл
назвал имя отца Маргарет, и почувствовал необыкновенное облегчение. Теперь
я мог бы пересчитать  травинки  на  газонах  внизу  -  так  отчетливо  все
воспринималось.
   - Вы уверены, что никогда не  встречали  этого  человека?  -  спрашивал
Бевилл.
   - Уверен.
   - А у меня создалось впечатление,  если  я  не  путаю,  что  именно  он
намекнул мне или сказал  Роузу,  что  вы  вполне  подходящий  человек  для
разговора с ним. Из этого я делаю вывод, что вы сумеете охладить пыл  этих
ретивых людей.
   Автобус тронулся, и Бевилл прильнул к стеклу, стараясь разглядеть  часы
на Черинг-кросс.
   - Полагаю, мне не нужно просить вас, - сказал он бодро, - не  посвящать
их в то, что им незачем знать.



36. НАСТОЛЬНАЯ ЛАМПА ОСВЕЩАЕТ МИРНУЮ КОМНАТУ

   Услышав, что мне предстоит объясниться  с  Дэвидсоном,  Джордж  Пассант
пришел в неистовство.
   - Если бы  кому-нибудь  из  моих  родственников,  -  кричал  он,  -  не
понравилось что-нибудь в деле Собриджа или в каком-нибудь другом  чертовом
деле, неужели вы думаете, этот старый дурак Бевилл послал бы объясняться с
ними крупного государственного чиновника? Нет, в Англии существуют  разные
правила: одни - для людей моего происхождения и другие - для  выходцев  из
этого проклятого Блумсбери.
   Давно  уже  не  приходилось  мне  наблюдать  у  Джорджа  такой  вспышки
недовольства социальным, неравенством, какие он нередко  позволял  себе  в
молодости.
   - Вы, конечно, - продолжал он, - не намерены намекнуть этому  человеку,
что у него нет никаких прав на особое к нему отношение?
   - Нет, - ответил я.
   - А ведь по-настоящему вы должны ответить этим людям, - снова  закричал
Джордж, - коли уж они требуют для себя особой  милости,  то,  что  ответил
лорду Честерфилду доктор Джонсон!
   Я не мог толком понять, чем же все-таки Джордж недоволен.
   "Проклятое Блумсбери"; упоминая о Блумсбери, Джордж всякий раз  наделял
его весьма непристойными эпитетами. Политические симпатии Джорджа все  еще
принадлежали Восточной Англии, где на фермах трудилась его  многочисленная
родня; подобно большинству  убежденных  радикалов,  он  не  доверял  своим
единомышленникам из аристократии, чувствуя,  что  они  менее  тверды,  чем
реакционеры типа старого Бевилла.
   Поостыв немного, он сказал с каким-то застенчивым дружелюбием:
   - Одному я во всяком случае рад: хорошо, что это  не  произошло  тогда,
когда  вы  еще  думали  о  Маргарет.  Ваше  положение  было  бы  несколько
затруднительным. - И добавил с удовлетворением: - Но с этим,  слава  богу,
покончено навсегда.
   Через два дня ко мне в отдел, не дожидаясь, пока о нем доложат,  вошел,
склонив голову, Дэвидсон. Он ни на кого не смотрел - ни  на  меня,  ни  на
Веру Аллен; он был так смущен, что не отрывал глаз от пола  и  даже  забыл
представиться.
   Когда он уселся в кресло, мне было видно не  его  лицо,  а  лишь  седые
волосы, прядь которых падала ему на лоб.  На  нем  был