на балу, как юная особа, предмет его нежных чувств, достает табакерку
и отправляет в нос понюшку; или если бы за обедом, сидя рядом  с  кавалером,
она нарочно сунула в рот нож? Если бы она перерезала этим ножом глотку своей
матери, матушка едва ли была бы  более  скандализована.  Я  говорю  об  этих
особенностях минувших времен в оправдание своего любимца Стиля, который  был
не хуже, а нередко много деликатнее своих ближних.
     Существует любопытный документ о нравах минувшего  века,  где  во  всех
подробностях рисуются развлечения и занятия  светских  людей  Лондона  в  те
самые времена, о которых у нас идет речь, - во времена  Свифта,  Аддисона  и
Стиля.
     Когда  лорд  Спаркиш,  Том  Невераут  и  полковник  Олуит,  бессмертные
персонажи Свифтовой "Светской беседы", пришли на завтрак к  миледи  Смарт  в
одиннадцать часов утра, милорд Смарт отсутствовал - он был  на  приеме.  Его
светлость вернулся домой в три часа, к обеду,  дабы  принять  гостей;  и  мы
можем сидеть за его столом, как на пиру у Бармекида, и  видеть  перед  собой
щеголей прошлого века.  Обедать  их  село  семеро,  и  к  ним  присоединился
провинциальный баронет, который сказал, что они обедают в то же время, что и
при дворе. Эти представители света начали с говяжьего филе,  рыбы,  телячьей
лопатки и языка. Миледи Смарт  разрезала  филе,  миледи  Ансеролл  разложила
рыбу, а галантный полковник нарезал  телятину.  Все  в  изрядном  количестве
отведали филе и телятины, за исключением сэра Джона, который есть не  хотел,
поскольку уже поглотил бифштекс и две кружки эля, не считая  большой  кружки
темного мартовского пива, едва встал с постели. Они пили бордо, которым,  по
словам хозяина дома, всегда следует запивать рыбу; и милорд  Смарт  особенно
рекомендовал  милорду  Спаркишу  отведать   превосходного   сидра,   который
удостоился высоких похвал этого благородного джентльмена. Хозяин,  предлагая
выпить, кивал тому или другому яз гостей и говорил: "Том Невераут,  за  ваше
здоровье".
     После первой перемены  блюд  были  поданы  миндальный  пудинг,  оладьи,
которые полковник снял с блюда собственноручно,  дабы  помочь  блистательной
мисс Нотабл, а  также  цыплята,  кровяная  колбаса  и  суп;  и  леди  Смарт,
изысканная хозяйка, увидев на блюде вертел, положила его к себе на тарелку и
приказала, чтобы его отнесли повару и приправили им обед ему самому.  Вторую
перемену блюд запивали вином и легким пивом;  и  когда  полковник  предложил
выпить пива, он подозвал дворецкого, Фрейда, и осведомился о качестве  пива.
Благородные господа отпустили по адресу слуг различные  шутливые  замечания;
за завтраком некоторые побеседовали и пошутили  с  миссис  Бетти,  горничной
миледи, которая подогревала сливки и хранила  жестянку  с  чаем  (чай  в  те
времена стоил тридцать шиллингов фунт). Когда миледи Спаркиш послала лакея к
миледи Мэтч с приглашением к шести часам на партию  в  карты,  ее  светлость
предупредила лакея, чтобы он никуда не заходил, и если  упадет,  не  вздумал
валяться на улице. И когда этот почтенный человек спросил швейцара, дома  ли
его госпожа, служитель ответил с мужественной шутливостью: "Она  только  что
была дома, но еще не выходила".
     После колбасы и пудинга, оладьев  и  супа  подали  третью  перемену,  в
которой главным блюдом был горячий пирог с олениной, каковой пирог поставили
перед лордом Смартом и  этот  благородный  джентльмен  разрезал  его.  Кроме
пирога были поданы заяц, кролик, голуби, куропатки, гусь  и  свиной  окорок.
Тем временем совершались обильные возлияния пивом  и  вином,  и  джентльмены
всякий раз произносили тост за кого-нибудь; к этому времени  разговор  между
Томом Невераутом и мисс Нотабл стал настолько оживленным  и  непринужденным,
что баронет из Дербишира решил даже, что молодая дама возлюбленная Тома;  на
это мисс заметила, что любит Тома  "как  пирог".  После  гуся  некоторые  из
джентльменов выпили немного козьяка, "весьма пользительного  для  здоровья",
как выразился сэр Джон;  и  теперь,  более  или  менее  насытившись  обедом,
честный лорд  Смарт  велел  дворецкому  подать  сэру  Джону  большую  кружку
октябрьского пива. Кружка передавалась по кругу от гостя к гостю,  но  когда
благородный хозяин стал настаивать, чтобы достойный Том Невераут выпил тоже,
он сказал: "Нет, право же, милорд, ваше вино мне пришлось по вкусу, и  я  не
хотел бы обижать благородного человека. Бордо  было  достаточно  хорошо  для
меня".  Итак,  обед  закончился,  и  хозяин  сказал:  "Плевать  на  расходы,
принесите нам полкруга сыру".
     Скатерть убрали и на  стол  поставили  бутылку  бургундского,  которого
предложили отведать и дамам, прежде чем они отправятся пить чай.  Когда  они
удалялись, мужчины обещали присоединиться к ним через час; подали еще  вина;
"мертвецов",  то-есть  пустые  бутылки,  унесли;  и  милорд  Смарт   сказал:
"Слышите, Джон, подайте чистые бокалы". На  что  галантный  полковник  Олуит
возразил: "Я свой не отдам,  потому  что  бокалы  лучше  всего  ополаскивать
вином".
     Через час мужнины присоединились к дамам, и они сели играть в карты  до
трех ночи, после чего появились портшезы и  факелы  и  благородное  общество
отправилось спать.
     Таковы были обычаи лет сто сорок назад. Я не делаю никаких  выводов  из
этой странной картины - пускай  моралисты,  здесь  присутствующие,  сами  их
сделают. Представьте себе, какова была мораль общества, в  котором  светская
дама шутила с лакеем, разрезала целую телячью лопатку и, кроме того, угощала
восьмерых христиан обедом из филе, гуся, зайца, кролика, цыплят,  куропаток,
кровяной колбасы и окорока.  Какова  же,  какова  могла  быть  мораль  этого
светского общества, где люди не смущаясь ели гуся после миндального  пудинга
и суп посреди обеда? Вообразите гвардейского полковника,  который  запускает
руки в блюдо с beignets  d'abricot  {Пирожками  с  абрикосами  (франц.).}  и
засовывает их  в  рот  своей  соседке,  молодой  светской  даме!  Вообразите
знатного лорда,  который  кричит  слугам  в  присутствии  дам:  "Плевать  на
расходы, принесите нам полкруга сыру!"  Таковы  были  дамы  в  Сент-Джеймсе,
таковы были завсегдатаи "Шоколадного домика"  Уайта  сто  сорок  лет  назад,
когда Свифт бывал там, а  Стиль  писал,  что  это  средоточие  удовольствий,
светского лоска и развлечений!
     Деннис, который обливал  грязью  современные  ему  литературные  круги,
набрасывается на беднягу Стиля и описывает  его  так:  "Сэр  Джон  Эдгар  из
графства *** в Ирландии среднего роста, широкоплеч,  ноги  у  него  толстые,
фигура как на картине, висящей над камином у какого-нибудь фермера, -  тупой
подбородок, короткий нос, широкая, плоская и смуглая физиономия; и все же  с
такой вот физиономией и фигурой он, оказывается,  в  шестьдесят  лет  считал
себя красавцем и, когда ему сказали, что он  урод,  он  был  оскорблен  этим
глубже, чем если бы порочили его честь или ум.
     Он происходит, по его свидетельству,  из  весьма  почтенного  рода;  и,
разумеется, весьма древнего, ибо его предки процветали в  Типперери  задолго
до того, как нога англичанина ступила на ирландскую землю. У него есть  тому
доказательство более подлинное, чем грамота  из  Геральдической  палаты  или
любое устное свидетельство.  Ибо  бог  отметил  его  щедрее,  чем  Каина,  и
буквально втиснул его родную страну ему в лицо, в разум,  в  его  сочинения,
его поступки, его  увлечения  и,  прежде  всего,  в  его  тщеславие.  Грубый
ирландский акцент сказывается до сих пор во всем,  хотя  давняя  привычка  и
время стерли этот акцент в его речи" *.
     {* Стиль не остался в долгу у Денниса  и  написал  "Ответ"  на  нелепый
пасквиль, озаглавленный "Характер сэра Джона Эдгара". Ответ  Стиля  упрямому
критику обнаруживает немалое остроумие:
     "Ты никогда не позволяешь  даже  солнечному  лучу  проникнуть  на  свой
чердак, боясь вместе с ним впустить судебного исполнителя...
     Тебе шестьдесят шестой год, у тебя уродливое кислое  лицо,  и  имей  ты
власть, тебе повиновались бы лишь из страха,  поскольку  твой  злобный  нрав
написан на этом лице, а не из каких-либо иных побуждений. Рост твой -  около
пяти футов и пяти дюймов. Видишь, я привожу точные цифры, как будто  обмерил
тебя хорошей дубинкой, что и обещаю сделать,  как  только  мне  доведется  с
тобой встретиться...
     Твое нахальное брюшко торчит перед  тобой,  как  бочонок  с  маслом,  а
короткие ноги словно созданы для таскания тяжестей.
     Твои писания - это клевета  на  других  и  сатира  на  самого  себя;  и
поскольку они полны нападок на разумных людей, мы вправе называть их  автора
мошенником и дураком. Ты питаешь отвращение к  себе  подобным  и  не  можешь
видеть дурака, кроме как в зеркале".
     Стиль до того времени хорошо относился к Деннису и один раз даже  попал
под арест из-за того, что оказал ему денежную помощь. Когда Джон услышал  об
этом, он воскликнул: "Идиот! Почему он не выкрутился тем же способом, что  и
я?"
     "Ответ" заканчивается упоминанием, что  Сиббер  обещает  десять  фунтов
тому, кто назовет автора Деннисова памфлета; Стиль по этому поводу пишет:
     "Я сожалею лишь об одном, что он предложил так много, потому что  автор
со всеми потрохами не стоит и двадцатой части этой суммы.  Но  я  знаю,  что
человек, которого он заставляет иметь дело с кредиторами, его выдаст, ибо он
дал мне слово привести на крышу дома полицейских, чтобы они проделали дыру в
потолке его мансарды и он получил по заслугам. Некоторые  считают,  что  это
средство не годится, так как он сбежит в  последний  миг,  заслышав  шум.  Я
этого не отрицаю; но он тратит каждый вечер полчаса, чтобы забаррикадировать
дверь старым сундуком, несколькими связанными табуретками  и  всяким  другим
громоздким хламом, который он опутывает веревками так крепко,  что  утром  у
него уходит столько же времени, чтобы выйти".}
     Хотя этот портрет нарисован человеком, который не был другом  Стилю,  и
вообще никому на свете, все же есть ужасное сходство с оригиналом в  нелепых
и преувеличенных штрихах карикатуры, и всякий, кто  представляет  себе  Дика
Стиля, непременно узнает его. Все, что Дик предпринимал в  своей  жизни,  он
делал не по средствам, и так же как он снял и обставил дом с самыми  благими
намерениями по  отношению  к  своим  друзьям,  с  самой  нежной  заботой  по
отношению к своей жене, причем плохо было только одно - он не  имел  средств
вносить арендную плату каждые три месяцы, - точно так же он строил  в  своей
жизни самые блестящие планы во имя  добродетели,  умеренности,  всеобщего  и
личного блага, во имя религии, его собственной и всей страны; но  когда  ему
приходилось платить за все это, стоившее так дорого  и  причинявшее  столько
хлопот, - бедняга Дик не выкладывал денег; и когда  являлась  Добродетель  и
предъявляла свой скромный счет, Дик уклонялся под предлогом,  что  не  может
принять ее в это утро, так как накануне выпил лишнего и теперь у него  болит
голова; или когда суровый Долг стучался в дверь и требовал расплаты, Дика не
оказывалось дома и он вовсе не собирался платить. Он скрывался где-нибудь  в
таверне; или же у него оказывалось личное (или чужое) дело в  трактире;  или
он прятался, или, еще хуже того, сидел за решеткой.  Что  за  положение  для
такого человека, как он! Для филантропа, для ревнителя добра и  истины,  для
великолепного прожектера и мечтателя. Не сметь  взглянуть  в  лицо  религии,
перед которой он преклонялся и которую оскорбил; быть вынужденным скрываться
в темных улочках и переулках, чтобы избежать встречи с другом,  которого  он
любил и который ему  доверял;  видеть  дом,  предназначенный  им  для  жены,
которую он обожал, и для друзей ее светлости, которым  он  хотел  устраивать
пышные приемы, во власти полицейского чиновника, и толпу мелких кредиторов у
дверей - бакалейщиков, мясников и угольщиков с их счетами, слышать, как  они
насмехаются над ним. Увы! Увы бедному Дику Стилю!  Кому  же  еще!  В  _наше_
время нет таких мужчин или женщин, которые составляли бы  проекты,  а  потом
бросали их от лени или за отсутствием средств. Когда Долг призывает нас, мы,
без сомнения, всегда оказываемся дома и готовы  уплатить  этому  неумолимому
сборщику налогов. Когда мы охвачены раскаяньем  и  обещаем  исправиться,  то
держим свое слово и никогда  больше  не  сердимся,  не  бездельничаем  и  не
совершаем чудачеств. В _наших_  сердцах  нет  уголков,  предназначенных  для
друзей семьи, для нежных чувств к близким,  и  занятых  теперь  каким-нибудь
посланцем Греха  и  судебным  исполнителем.  Нет  мелких  грехов,  ничтожных
поступков, докучливых воспоминаний или разочарованных людей, которым мы дали
слово исправиться, они не торчат у нашего порога и не стучатся в нашу дверь!
Ну конечно, нет. Мы живем в девятнадцатом веке, а бедняга Дик Стиль падал  и
снова вставал, попадал в тюрьму и выходил оттуда, грешил и каялся,  любил  и
страдал, жил и умер много десятков лет назад. Да покоится прах его  в  мире!
Будем снисходительны к тому, кто сам был так снисходителен:  помянем  добрым
словом человека, чья грудь была преисполнена доброты к людям.


        "Лекция четвертая"
     Прайор, Гай и Поп

     Мэтью Прайор был одним из тех знаменитых юмористов,  живших  в  славное
царствование королевы Анны, одним из тех баловней судьбы, мимо  которого  мы
никак не можем пройти. Мэт был философом, он размышляя о мировых  проблемах,
проявив при этом немалый талант, доброту и проницательность *. Он любил,  он
пил, он пел. Сам он  так  описывает  себя  в  одном  из  стихотворений:  "По
Голландии едет он в вечер субботний, слева  томик  Горация,  справа  -  друг
беззаботный", - он ехал из Гааги, чтобы  провести  этот  субботний  вечер  и
следующее воскресенье за городом, развлекаясь со своими спутниками в театре,
быть может, половить окуней в  Голландском  канале  и  с  изяществом  стиля,
достойным  его  учителя-эпикурейца,  выразить  очарование  своего  безделья,
своего уединения и своей батавской Хлои. Сын  уайтхоллского  виноторговца  и
выдающийся ученик Басби-Мучителя, Прайор  привлек  к  себе  внимание,  начав
писать стихи  в  Кембридже,  в  колледже  святого  Иоанна,  а  появившись  в
обществе, помог Монтегью ** травить старого  благородного  английского  льва
Джона Драйдена и в насмешку над его произведением "Лань и  пантера"  написал
свой великолепный знаменитый бурлеск "Мышь городская и деревенская". Кто  из
нас не читал его? Кто не знает его наизусть! Как! Неужели вы никогда о нем и
не слышали? Вот сколь быстротечна слава! Самым чудесным в этой  сатире  было
то, что после появления "Мыши городской и деревенской" Мэтью Прайора, вполне
естественно, назначили секретарем посольства в Гааге! Мне кажется,  нынешние
английские дипломаты более отличаются в танцах, нежели в пении; я видел, как
они в различных странах превосходно исполняют эту часть своих  обязанностей.
Но во времена Прайора для продвижения по службе,  видимо,  требовались  иные
способности. Умеет ли дипломат писать алкеевым  стихом?  -  вот  в  чем  был
вопрос. Может ли он сочинить  при  случае  изящную  эпиграмму?  Способен  ли
написать "Мышь городскую и деревенскую"? Совершенно ясно, что, обладая такой
способностью, легко разобраться  в  самых  сложных  договорах  и  чужеземных
законах  и  соблюсти  интересы  своего  отечества.  Прайор  продвигался   по
дипломатической службе и говорил прекрасные речи, подтверждавшие достоинства
его ума и души. Когда ему показали залы Версаля, где стены расписаны сценами
побед Людовика XVI,  и  спросили,  есть  ли  во  дворце  английского  короля
подобная  роспись,  Мэт  сказал  о  Вильгельме,   перед   которым   искренне
благоговел: "Деяния моего повелителя увековечены повсюду, кроме собственного
его дома". Браво, Мэт! Прайор продвинулся по службе, став полномочным послом
в Париже ***, где ему почему-то не выдали серебряного  сервиза,  положенного
послу, и Мэт  в  героической  поэме,  обращаясь  к  ее  величеству  покойной
королеве Анн", делает несколько  великолепных  намеков  на  блюда  и  ложки,
которых его лишила судьба. Единственное, чего ему хочется, говорит  он,  это
иметь портрет ее величества, без этого он никогда не будет счастлив.

                   Ты, Анна, идол мой! Коль славой вящей
                   Решат венчать твой трон животворящий
                   Грядущие года, верша свой суд, -
                   Пусть будущие барды принесут
                   Тебе немало вдохновенных строк.
                   А мой пред вами пусть висит зарок,
                   Юпитер Статор, Феб, поэтов царь.

     {* Гэй называет "во "любезный Прайор... любимец всех муз".  -  "Мистеру
Попу на возвращение ив Греции".
     Свифт и  Прайор  были  очень  близкими  друзьями,  и  о  Прайоре  часто
упоминается в "Дневнике для  Стеллы".  "Мистер  Прайор,  -  пишет  Свифт,  -
совершает прогулки, чтобы потолстеть, а я - чтобы сбавить  вес...  мы  часто
вместе гуляем по парку".
     Среди произведений  Свифта  есть  любопытное  сочинение,  озаглавленное
"Заметки о придворных королевы Анны" (издание  Скотта,  т.  XII).  "Заметки"
написаны  не  самим  настоятелем;  но  в  конце  каждой  имеется  дополнение
курсивом,  принадлежащее  ею  перу  и  всегда  очень  своеобразное.  Так,  к
характеристике герцога Мальборо он добавляет: "Отвратительно жаден", и т. д.
О Прайоре сказано вот что:
     "Мэтью Прайор, эсквайр, член комиссии по торговле.
     Когда королева взошла на трон, сохранил за собой эту должность; в очень
хороших отношениях с министрами  и  всем  обязан  милорду  Джерси,  которому
помогает своими советами; один из лучших поэтов Англии,  но  очень  прост  в
обращении. Худой, изможденного вида  человек  лет  сорока.  _Все  это  очень
близко к правде_".

                     Когда он до пятого дожил десятка,
                          Как многие, был ни порочен, ни свят,
                     Надежды и страхи избыл без остатка
                          В чреде пестротканой забот и отрад.

                     Не конь упряжной, не раб заблужденья,
                          Свободу и пользу сопрячь он решил,
                     На службе придворной - весь важность и рвенье,
                          А в дружеском круге любезен и мил.

                     Он и пешим ходил, и в карете он мчался,
                          Равнодушен к обоим уделам земным.
                     Колесо все вращалось, и он убеждался:
                          Человек - только прах, а богатство - лишь дым.

                                                     Прайор, "Стихотворения".
                                           "Для моего надгробного памятника".

     ** "Они вместе сочинили пародию "Мышь городская и деревенская", отрывки
из которой мистер Бэйес будто бы несколько раз читает своим  старым  друзьям
Смарту и Джонсону. Таким  образом,  это  произведение  основано  на  том  же
сатирическом приеме, что и "Репетиция"...  В  этом  нет  ничего  нового  или
оригинального... Прайор, хотя был еще совсем молод, видимо, проделал большую
часть работы". - Скотт, "Драйден", т. I, стр. 330.
     *** "Предполагалось назначить его в одну, комиссию с герцогом Шрусбери,
- пишет Джонсон, - но этот аристократ не  пожелал  иметь  дело  с  человеком
столь низкого происхождения. Поэтому Прайор оставался без титула еще год, до
возвращения герцога в Англию, а потом его назначили послом".
     Пренебрежение подобного  рода  он  и  подразумевал,  когда  писал  свою
"Эпитафию":

                    О лорды, тот, кто здесь покой обрел,
                    Был Мэтью Прайором во время оно.
                    Он от Адама с Евой род свой вел -
                    Знатней ли род Нассау и Бурбона?

     Но в данном случае старый предрассудок взял верх над старой шуткой.}

     Здесь поэма  вдруг  обрывается.  Зарок  навеки  повис  в  воздухе,  как
Магометов гроб. Пришло известие о смерти  королевы.  Юпи