ти блещут своими талантами люди, сидящие  со
мной за одним столом, я обратился за разъяснениями к своему  словоохотливому
другу Дику Айви, который дал мне понять, что большинство  из  них  выполняли
или выполняют до сих пор черную работу для  более  маститых  писателей,  для
которых они переводят, сверяют и компилируют материал, готовя книги,  и  все
они в разное время работали на нашего хозяина, но теперь сами пристроились в
различных  областях  литературы.   Не   только   их   способности,   но   их
национальность и выговор были столь различны,  что  наша  беседа  напоминала
вавилонское  смешение  языков.  Там  звучал  ирландский  говор,  шотландский
акцент,  различные  иностранные  фразы,  произносимые   самыми   нестройными
голосами, потому что все говорили разом, и  всякий,  кто  хотел,  чтобы  его
услышали, должен был стараться перекричать остальных. Надо признать, однако,
в их разговорах не было буквоедства; они старательно избегали всяких  ученых
изысканий и пытались шутить; и эти  их  попытки  не  всегда  были  неудачны;
кто-то отпустил забавную шутку и  все  много  смеялись;  а  если  кто-нибудь
забывался  настолько,  что  переходил  границы  приличия,   его   решительно
одергивал хозяин дома, который обладал своего рода  патриаршей  властью  над
этим докучливым племенем.
     Самый ученый философ в этом  обществе,  изгнанный  из  университета  за
атеизм,  весьма  преуспел  в  опровержении  метафизических  сочинений  лорда
Болинброка, которые, как говорят, равно  искусны  и  ортодоксальны;  но  тем
временем ему пришлось предстать перед присяжными за публичный  скандал,  так
как в одно из воскресений он  богохульствовал  в  пивной.  Шотландец  читает
лекции об английском произношении и теперь издает их по подписке.
     Ирландец пишет статьи на политические темы  и  известен  под  прозвищем
"Милорд Картофель". Он написал памфлет в защиту  одного  министра,  надеясь,
что  его  усердие  будет  вознаграждено  каким-нибудь  доходным  местом  или
пенсией; но, видя, что им пренебрегают, он пустил слух, будто  этот  памфлет
написал сам министр, и напечатал ответ на собственное сочинение. При этом он
титуловал  автора  "милордом"  с  такой  многозначительностью,  что  публика
попалась на удочку и раскупила все издание. Искушенные столичные  политиканы
заявили, что то и другое блестящие произведения, и посмеивались над тщетными
мечтами   невежественного   обитателя   мансарды,   так   же   как   и   над
глубокомысленными рассуждениями  видавшего  виды  государственного  деятеля,
знакомого со всеми тайнами кабинета. Впоследствии обман был  раскрыт  и  наш
ирландский памфлетист не сохранил никаких осколков  своей  дутой  репутации,
кроме титула "милорд" и места  во  главе  стола  в  ирландской  харчевне  на
Шу-лейн.
     Напротив меня сидел один пьемонтец, который подарил читателям  забавную
сатиру, озаглавленную "Весы английской поэзии",  произведение,  обнаружившее
большую скромность и вкус автора и, в особенности, его близкое знакомство  с
изяществом английского языка.
     Мудрец,  трудившийся  над  "агрофобией"  или  "страхом  перед  зелеными
полями", только что закончил трактат по практическому  сельскому  хозяйству,
хотя в жизни не видел, как растет  пшеница,  и  до  такой  степени  не  имел
понятия о злаках, что наш хозяин перед всей честной компанией  заставил  его
признать, что поданная ему лепешка из толченой  кукурузы  -  лучший  рисовый
пудинг, какой он пробовал.
     Заика почти завершил свое  путешествие  по  Европе  и  части  Азии,  не
покидая улиц, прилегающих к тюрьме Королевской скамьи, кроме  как  на  время
судебных заседаний, куда его сопровождал  помощник  шерифа;  а  бедняга  Тим
Кропдейл, самый забавный из всей компании, только  что  справился  со  своей
первой трагедией - постановка которой, как он надеется, принесет ему немалую
выгоду и славу.  Тим  много  лет  перебивался  кое-как  сочинением  романов,
получая по пять фунтов за книгу; но теперь  это  деловое  поприще  наводнили
авторы женского пола, которые  издают  книги  единственно  для  того,  чтобы
проповедовать  добродетель,  и  делают  это  с  такой  легкостью,   рвением,
утонченностью и знанием человеческого сердца, а  также  с  аристократической
безмятежностью,  что  читатель  не  только  зачарован  их  талантом,  но   и
совершенствуется, проникаясь их высокой нравственностью.
     После обеда мы вышли в сад,  где,  как  я  заметил,  мистер  С.  быстро
переговорил с каждым в отдельности в уединенной аллее, обсаженной орешником,
откуда почти все отбыли один за другим без дальнейших церемоний".
     Дом Смоллета был на Лоренс-лейн, в  Челси;  теперь  он  снесен.  -  См.
"Справочник улиц Лондона", стр. 115.
     "Смоллет был очень красив, сразу располагал к себе и,  по  единодушному
свидетельству всех его друзей, доживших до наших дней, общение  с  ним  было
необычайно полезным и приятным. Те,  кто  читал  его  книги  (а  кто  их  не
читал?), могут довольно верно представить себе его характер,  потому  что  в
каждой из них он показал с той или иной стороны главные черты своей  натуры,
не  скрывая  худших  из  них...  Когда  его   не   соблазняли   сатирические
пристрастия, он был добр, щедр и  снисходителен  к  другим;  сам  он  всегда
держался смело, открыто и независимо; не кланялся никаким  покровителям,  не
просил  милости,  честно  и  с  достоинством  зарабатывал  себе   на   жизнь
литературным трудом... Он был любящим отцом и нежным мужем; и та теплота,  с
которой друзья до сих пор ревниво хранят его память, показывает, как  высоко
они ценили его уважение". - Сэр Вальтер Скотт.}
     Я  не  сомневаюсь,  что  картина,  нарисованная  Смоллетом,  не   менее
правдива, чем то, что вышло из-под карандаша близкого ему юмориста Хогарта.
     Имеется портрет Тобайаса Смоллета, сделанный собственной его  рукой,  -
перед нами мужественный, добрый, честный и вспыльчивый человек, измученный и
потрепанный невзгодами, но смелый  и  полный  отваги,  не  сломленный  после
долгой  борьбы  с  жестокой  судьбой.  В  голове   его   теснились   десятки
всевозможных планов; он был  обозревателем,  историком,  критиком,  писал  о
медицине, сочинял стихи и памфлеты. Он постоянно ввязывался  в  литературную
борьбу, храбро выдерживал и сам наносил удары  критическим  оружием.  Борьба
эта в те времена была тяжелой и ожесточенной, а заработки ничтожны.  Он  был
угнетен болезнью, старостью, превратностями судьбы,  но  дух  его  оставался
непоколебимым, а мужество несломленным;  когда  битва  кончалась,  он  бывал
справедлив к врагу, с которым так яростно сражался,  и  от  души  готов  был
пожать руку, которая наносила ему удары. Он как один из тех младших  сыновей
в шотландской семье, столь часто упоминаемых в  истории,  которых  сам  этот
великий шотландский писатель, верный своей нации, так  прекрасно  изображал.
Он был из аристократической *, но небогатой семьи и  покинул  свою  северную
родину, чтобы разбогатеть в жизни, обладая мужеством,  голодным  желудком  и
острым умом. На его гербе  -  разбитый  молнией  дуб,  на  котором  все-таки
зеленеют побеги. На его древнем гербовом щите изображены лев и рог; этот щит
помят и пробит в сотне битв и стычек  **,  через  которые  смелый  шотландец
отважно его пронес. В нем сразу узнаешь благородного человека,  в  битвах  и
стычках, в бедности, в тяжко доставшихся победах и в поражениях. Его  романы
- это воспоминания о собственных его приключениях; его герои срисованы,  как
я полагаю, с людей, с которыми он  познакомился  на  своем  жизненном  пути.
Удивительные, надо  думать,  были  у  него  знакомые;  со  странными  людьми
встречался он в колледже в Глазго, в  деревенской  аптеке,  в  кают-компании
военного корабля, на котором он служил врачом, и в трудной  своей  жизни  на
суше, где смелый искатель приключений боролся  за  место  под  солнцем.  Мне
кажется,   он   почти   ничего   не   выдумывал,   но   обладал    острейшей
наблюдательностью и описывал то, что  видел,  с  удивительным  увлечением  и
восхитительным грубоватым  юмором.  По-моему,  дядюшка  Баулинг  в  "Родрике
Рэндоме" изображен  не  хуже  самого  сквайра  Вестерна;  а  мистер  Морган,
аптекарь из Уэльса, не менее мил, чем доктор Каюс.  Кто  из  людей,  которым
посчастливилось познакомиться с ним, кто из  читающих  романы,  любящих  Дон
Кихота и  майора  Долгетти,  не  принесет  самую  сердечную  признательность
великолепному лейтенанту Лисмахаго. Я уверен, что с тех  самых  времен,  как
возникло прекрасное  искусство  сочинения  романов,  ни  над  одним  романом
столько не смеялись, сколько над "Хамфри  Клинкером".  Уинифред  Дженкинс  и
Табита Брамбл будут вызывать у англичан улыбку еще много столетий; их письма
и любовные истории - это живой родник сверкающего смеха, неисчерпаемый,  как
источник Бладуда.
     {* Смоллет из Бонхилла, Думбартоншир. Герб: "На лазоревом поле перевязь
и лев на задних лапах, алый, держит в лапе серебряное знамя...  и  охотничий
рог, тоже алый. Нашлемник - дуб, алый. Девиз - "Зеленею".
     Отец Смоллета, Арчибальд, был четвертым сыном сэра Джеймса Смоллета  из
Бонхилла, шотландского судьи и члена парламента, одного из  членов  комиссии
по заключению союза с Англией. Арчибальд женился без согласия старика и рано
умер, оставив детей на попечение деда. Тобайас, второй сын, родился  в  1721
году в старом доме в Далкхерне, в долине Ливена, и всю свою жизнь  он  любил
эту долину и Лох-Ломонд больше всех долин и озер в Европе. Он выучил "азы" в
Думбартонской школе, а потом учился в Глазго.
     Когда ему было всего восемнадцать лет,  дед  умер  и  оставил  его  без
средств (впоследствии, как утверждает  сэр  Вальтер,  Смоллет  вывел  его  в
образе старого судьи в "Родрике Рэндоме").  Тобайас,  вооруженный  трагедией
"Цареубийство" - примерно с такой же трагедии начинал  незадолго  перед  тем
д-р Джонсон - прибыл в Лондон. "Цареубийство" не имело никакого успеха, хотя
сначала эту трагедию взял под свое покровительство лорд Литтлтон  ("один  из
тех ничтожных людей, которых иногда называют великими",  -  пишет  Смоллет);
Смоллет в качестве фельдшера отплыл на борту военного корабля и в 1741  году
участвовал в Картахенской экспедиции. Он уволился  в  Вест-Индии  и,  прожив
некоторое время на Ямайке, вернулся в 1746 году в Англию.
     Вначале он не имел никакой врачебной практики; напечатал сатиры "Совет"
и "Порицание" - без всякого успеха; и (в 1747 г.)  женился  на  "красивой  и
образованной" мисс Лассель.
     В 1748 году он выпустил "Родрика Рэндома",  который  сразу  принес  ему
успех.  Последующие   события   его   жизни   можно   окинуть   взглядом   в
хронологическом порядке:
     1750 г. Уехал в Париж, где написал почти целиком "Перигрина Пикля".
     1751 г. Опубликовал "Перигрина Пикля".
     1753 г. Опубликовал "Приключения графа Фердинанда Фэтома".
     1755 г. Опубликовал перевод "Дон Кихота".
     1756 г. Начал издавать "Критическое обозрение".
     1758 г. Опубликовал "Историю Англии".
     1763-1766 гг. Совершил путешествие по  Франции  и  Италии;  опубликовал
"Путевые записки".
     1769 г. Опубликовал "Приключения Атома".
     1770 г. Уехал в Италию; умер в Ливорно 21 окт.  1771  г.  на  пятьдесят
первом году жизни.
     ** Хорошим образцом старого "бичующего" стиля может служить отрывок  об
адмирале Ноулзе, из-за которого Смоллет подвергся судебному преследованию  и
попал в тюрьму. Оправдания адмирала по поводу неудачи Рошфорской  экспедиции
попали на строгий суд "Критического обозрения".
     "Этот человек, - писал наш автор,  -  адмирал,  не  знающий  стратегии,
инженер, не имеющий знаний, офицер без решимости и человек без честности!"
     Трехмесячное заключение было местью за эти язвительные строчки.
     Но "Обозрение" всегда было для Смоллета вместо  "горячей  бани".  Среди
менее серьезных ссор можно упомянуть конфликт  с  Грейнджером,  переводчиком
Тибулла. Грейнджер ответил памфлетом, и в следующем  номере  "Обозрения"  мы
находим угрозу "отодрать" его как "филина, который вырвался из клетки!".
     В его биографии, написанной д-ром Муром, есть одна прелестная  история.
После опубликования "Дон Кихота" он приехал в Шотландию навестить мать:
     "Когда Смоллет приехал,  его  матери,  с  согласия  миссис  Телфер  (ее
дочери) сказали, что это один близкий друг  ее  сына  из  Вест-Индии.  Чтобы
естественней разыграть эту роль, он  старался  хранить  на  лице  серьезное,
почти хмурое выражение; но когда глаза матери устремились на его лицо, он не
мог сдержать улыбку; она тотчас вскочила с кресла и, заключив его в объятия,
воскликнула: "Ах, сыночек мой! Сыночек! Наконец-то я тебя вижу!"
     Позже она сказала ему, что если бы он сохранил суровый вид и  продолжал
хмуриться, она не сразу  узнала  бы  его,  "но  твоя  всегдашняя  плутовская
улыбка, - добавила она, - сразу тебя выдала".
     Вскоре  после  издания  "Приключений  Атома"  болезнь  начала   терзать
Смоллета с удвоенной силой. Попытки исхлопотать ему место консула где-нибудь
на Средиземном море ни к чему не привели,  и  ему  пришлось  переселиться  в
более теплые края, не имея иных  средств  к  жизни,  кроме  своих  непрочных
доходов. Его знаменитый друг и соотечественник доктор Армстронг  (который  в
то время  был  за  границей)  любезно  предоставил  в  распоряжение  доктора
Смоллета  и  его  супруги  дом  в  Монте-Неро,  деревушке  на  склоне  горы,
выходившей к морю, в окрестностях Ливорно, романтический и уединенный приют,
где он подготовил к изданию свое последнее, самое  прекрасное,  "как  музыки
стихающие звуки", сочинение, "Путешествие  Хамфри  Клинкера".  Эта  чудесная
книга была напечатана в 1771 г." - Сэр Вальтер Скотт.}
     Фильдинг тоже описывал людей и события, которые знал и видел, но  делал
это с большим мастерством. У него были редкостные возможности  познакомиться
с жизнью. Сначала домашняя обстановка и учение, а потом  жизненные  удачи  и
неудачи дали ему возможность  побывать  среди  людей  всех  сословий  и  при
всевозможных обстоятельствах. Он сам герой своих книг; он  -  неистовый  Том
Джонс и неистовый капитан Бут, менее неистовый, что  меня  радует,  чем  его
предшественник, или, по крайней мере, искренне сознающий свои  недостатки  и
готовый исправиться.
     Когда Фильдинг в 1727 году впервые появился в Лондоне,  воспоминания  о
великих юмористах были еще свежи в кофейнях и  гостиных,  и  тамошние  судьи
объявили, что у молодого Гарри Фильдинга больше смелости и остроумия, чем  у
Конгрива или любого из его блестящих последователей. Он был рослый, крепкого
сложения, с красивым, мужественным и благородным лицом; до  самых  последних
дней своей жизни он сохранял величественную внешность  и  хотя  был  изнурен
болезнью, его вид и манеры внушали уважение всем окружающим.
     Когда мистер Фильдинг совершал свое последнее  плаванье,  между  ним  и
капитаном корабля возник спор *, и Фильдинг рассказывает, что в конце концов
этот человек встал  перед  своим  пассажиром  на  колени  и  просил  у  него
прощения. Он сохранял достоинство до последних дней своей жизни и никогда не
падал духом. По-видимому он обладал необычайной жизненной силой.  Леди  Мэри
Уортли Монтегью ** прекрасно охарактеризовала Фильдинга  и  его  неунывающий
характер в коротком извещении о его смерти, сравнив его со  Стилем,  который
был так же беззаботен и весел, как он, и, по ее словам, обоим  следовало  бы
жить вечно. Нетрудно представить себе, с какой жадностью  и  вкусом  человек
фильдинговского склада, с его несокрушимым здоровьем и могучим аппетитом,  с
его пылкой душой и искрящимся юмором, с сильной и неподдельной жаждой  жизни
хватал и пил чашу наслаждений, которые мог ему дать лондонский свет:  Помнит
ли кто-нибудь из моих слушателей  свои  юношеские  подвиги  на  студенческих
завтраках - сколько поглощалось мяса и  осушалось  бокалов  на  этих  пирах,
достойных Гомеровых персонажей! Я вспоминаю некоторых героев этих  юношеских
трапез  и  представляю  себе,  как  юный   Фильдинг,   питомец   Лейденского
университета,  прибегал  на  пир,  громко  смеясь,   испытывая   неутолимый,
здоровый, молодой аппетит, полный яростного и жадного желания  наслаждаться.
Остроумие и манеры этого молодого человека повсюду завоевывали  ему  друзей;
он  вращался  в  избранном  мужском  обществе  своего  времени;  перед   ним
заискивали пэры, богачи, люди высшего света. Поскольку он получал содержание
от своего отца, генерала  Фильдинга,  на  какое,  по  словам  самого  Генри,
расщедрился бы даже самый скупой отец, и поскольку он любил выпить  хорошего
вина, хорошо одеться, проводить  время  в  веселом  обществе,  а  это  стоит
недешево, Гарри Фильдинг начал залезать в долги, беря деньги взаймы с  такой
же легкостью, с какой это делал капитан Бут в его романе: он никоим  образом
не стеснялся принять несколько  монет  из  кошельков  своих  друзей  и,  как
справедливо утверждает Уолпол, частенько заставлял их платить  за  обед  или
выуживал у них гинею. Чтобы добыть эти самые гинеи, он начал  писать  пьесы,
уже располагая, без сомнения, к тому времени большими  связями  за  кулисами
среди всяких актрис, вроде Олдфилд и Брэйсгердл. Сам он  смеялся  над  этими
пьесами и презирал их. Однажды публика освистала сцену, которую он поленился
заблаговременно исправить, а когда Гаррик упрекнул его за это,  сказал,  что
публика дура и не поймет, как плохо  у  него  написано;  но  публика  начала
свистеть, и тогда Фильдинг заметил с присущим ему бесстрастием: "Поняли все-
таки, а?" Но романы  свои  он  писал  совсем  не  так,  а  весьма  тщательно
закладывал фундамент и строил здания своей будущей славы.
     {* Спор возник оттого,  что  капитан  хотел  распорядиться  каютой,  за
которую Фильдинг уплатил тридцать  фунтов.  Рассказав  о  том,  как  капитан
извинялся, он добавляет со свойственной ему скромностью:
     "И чтобы не вышло, будто я лукавлю  и  сам  восхваляю  себя,  я  должен
сказать, что тут не было  решительно  никакой  заслуги  с  моей  стороны.  Я
простил его отнюдь не из благородства души  и  не  из  христианских  чувств.
Говоря откровенно, я поступил так из побуждения, которое  сделало  бы  людей
куда более снисходительными, будь они умнее;  просто  мне  было  удобно  так
поступить".
     ** Леди Мэри приходилась ему троюродной сестрой, их деды были сыновьями
Джорджа Фильдинга, графа Десмондского, сына Уильяма, графа Денби.
     В письме, датированном ровно за неделю до его смерти, она пишет:
     "Г. Фильдинг правдиво изобразил себя  и  свою  первую  жену  в  образах
мистера и миссис Бут, хотя, правда, при этом несколько польстил  себе;  и  я
уверена, что некоторые события, о которых он упоминает, действительно  имели
место. Интересно, понимает ли он, что Том Джонс и мистер  Бут  -  презренные
негодяи... Фильдинг обладает источником подлинного юмора, и когда  он  делал
свои первые шаги, его можно было пожалеть, поскольку ему, по его собственным
словам, не оставалось иного  выбора,  как  наняться  писать  за  других  или
наняться кучером. Его талант  заслуживал  лучшей  доли;  но  я  не  могу  не
осуждать его  всегдашнее,  мягко  выражаясь,  неблагоразумие,  которое  было
свойственно ему всю его жизнь и, боюсь, осталось в нем до сего дня... С  тех
пор, как я  родилась,  не  появилось  ни  одного  самобытного  писателя,  за
исключением Конгрива, и Фильдинг, на мой взгляд, право же мог бы  сравниться
с ним своими достоинствами, если бы не был вынужден печатать свои книги,  не
внося в них поправки, и выпускать в свет многое такое, что он  предпочел  бы
бросить в огонь, если бы мясо можно было брать без денег или получать деньги
без сочинения книг... Мне жаль, что я не нахожу больше произведений,  равных
"Перигрину Пиклю"; я была бы рада,  если  б  вы  могли  назвать  мне  такого
писателя". - "Сочинения и письма" (под редакцией лорда Уорнклиффа), т.  III,
стр. 93, 94.}
     Здания эти почти не пос