традали  от  времени  и  непогод.  Конечно,  они
построены и отделаны в архитектурном стиле того века; но они стоят,  прочные
и  устремленные  ввысь,  восхитительно  гармоничные  -   шедевры   гения   и
великолепные памятники редкого мастерства.
     Я не предполагаю  и  не  пытаюсь  сделать  из  Фильдинга  героя.  Зачем
скрывать  его  недостатки?  Зачем  прятать   его   слабости   под   покровом
околичностей? Почему не показать и не полюбить его таким, каков он есть,  не
выряженного  в  мраморную  тогу,  не  закутанного  в   мантию   героизма   и
изысканности, а с выпачканными в чернилах манжетами, в  запятнанных  красным
вином,  замусоленных  кружевах,  с  мужественным  лицом,  на  котором  лежит
отпечаток благожелательности, болезни, доброты, забот и пьянства. И хотя  он
предстает перед вами весь в пятнах,  изнуренный  невзгодами  и  беспутством,
этот человек сохраняет некоторые драгоценнейшие и прекраснейшие человеческие
качества и дарования. Он наделен от природы замечательной любовью к  правде,
острой  безотчетной  неприязнью  к  лицемерию,   изумительным   сатирическим
талантом высмеивать и вызывать  презрение.  Его  талант  необычайно  мудр  и
прозорлив; он освещает мошенника и выхватывает из  темноты  негодяя,  словно
фонарь в руках полисмена. Он был одним из самых мужественных и добрых  людей
на свете; при всех своих несовершенствах, он уважает целомудрие и ребяческую
нежность в женщине от всего своего доброго, великодушного и смелого  сердца.
Он не мог бы быть таким отважным, щедрым и правдивым, не будь он  бесконечно
милосерден, сострадателен и мягок. Он любому  встречному  готов  был  отдать
последние гроши, он не мог не быть добрым и щедрым. Возможно,  у  него  были
низменные вкусы, но не подлая  душа;  он  всем  своим  существом  восхищался
хорошими и добродетельными людьми, не снисходил до  лести,  не  таил  злобы,
презирал всяческие уловки и вероломство, честно  выполнял  свой  долг  перед
обществом, был нежно любим своей семьей и умер за работой *.
     {* Он отплыл в Лиссабон из Грейвзенда утром в воскресенье 30 июня  1754
г. и начал вести во время этого плавания "Дневник путешествия".  Умер  он  в
Лиссабоне в начале октября того же года. Там он и  похоронен  на  английском
протестантском кладбище при церкви Эстреллы, и на его памятнике написано:

                            "Henricus Fielding.
                      Luget Britannia gremio non datum
                            fovere natum" {1}.

     {1} Генрих Фильдинг. Скорбит Британия, не  дано  ей  лелеять  на  груди
своего сына (лат.).}
     Если считать непреложным и истинным (а у меня нет в  этом  ни  малейших
сомнений), что человеческая душа всегда радуется,  когда  невинного  спасает
верность, чистота и смелость, то, на мой  взгляд,  из  героев  трех  романов
Фильдинга нам прежде всего должен нравиться Джозеф Эндрус, затем капитан Бут
и, наконец, Том Джонс *.
     {* По свидетельству доктора Уортона, сам Фильдинг предпочитал  "Джозефа
Эндруса" остальным своим книгам.}  Джозеф  Эндрус,  хотя  и  носит  потертую
ливрею леди Буби, по-моему, ничуть не грубее Тома Джонса  в  его  бумазейном
костюме или капитана Бута в военной форме. У него,  как  и  у  этих  героев,
крепкие икры, широкие плечи, смелая душа и красивое лицо. Храбрость  Джозефа
и другие его достоинства, о которых рассказывает автор, его  голос,  слишком
нежный,  чтобы  науськивать  собак,  его  ловкость  на  скачках,  когда   он
устраивает их для джентльменов графства,  неподкупность  и  твердость  перед
всяческими искушениями располагают своей наивностью и непосредственностью  в
пользу  этого  молодого  красавца.  Цветущая  деревенская  девушка  Фанни  и
восхитительно простодушный священник Адаме нарисованы  так  благожелательно,
что это покоряет читателя; мы расстаемся с ними с большим сожалением, чем  с
Бутом и Джонсом.
     Не подлежит сомнению, что Фильдинг начал писать свой  роман,  пародируя
"Памелу", и нетрудно  понять  то  искреннее  презрение  и  неприязнь,  какие
испытывал к этой книге Фильдинг с его могучим и бурным талантом. Он  не  мог
не смеяться над хилым лондонским книготорговцем,  изливавшим  в  бесконечных
томах сентиментальную болтовню, и не выставить его на посмешище как "тряпку"
и "бабу". Его собственный талант  был  взращен  на  добром  вине,  а  не  на
жиденьком чае. Голос его музы звучал  громче  всех  в  тавернах  среди  хора
голосов, она видела, как заря освещала тысячи  осушенных  чаш,  и,  шатаясь,
возвращалась домой в меблированные комнаты  на  плечах  ночного  сторожа.  А
богиню Ричардсона посещали старые девы и вдовицы,  она  питалась  пышками  и
дешевым чаем. "Баба!" - ревет Гарри Фильдинг, колотя по закрытым  со  страху
ставням лавки. "Негодяй! Чудовище! Бандит!" - визжит  сентиментальный  автор
"Памелы"; * и все дамочки при его дворе кудахчут испуганным хором.  Фильдинг
решил написать пародию на этого автора, которого он терпеть не мог,  глубоко
презирал и высмеивал; носам он  был  человеком  столь  щедрого,  веселого  и
добродушного склада, что полюбил выдуманных им героев и помимо  воли  сделал
их не только смешными, но мужественными  и  милыми  и  успел  привязаться  к
каждому всей душой.
     {* "Ричардсон, - пишет достойнейшая миссис Барбол в своих воспоминаниях
о нем,  предпосланных  его  переписке,  -  был  очень  уязвлен  этой  книгой
("Джозефом Эндрусом"), тем более, что они были в  хороших  отношениях  и  он
дружил с двумя сестрами Фильдинга. По-видимому, в душе он никогда не простил
его (быть может, такие вещи и не в натуре человеческой); в своих письмах  он
всегда очень сурово  отзывается  о  "Томе  Джонсе",  пожалуй,  суровее,  чем
подобает литературному сопернику. Вез  сомнения,  сам  он  считал,  что  его
возмущение вызвано только моральной распущенностью этого произведения и  его
автора, но ведь терпел же он Сиббера".}
     Трусливая неприязнь Ричардсона к Гарри Фильдингу  так  же  естественна,
как насмешки Фильдинга и его презрение к этому сентиментальному  сочинителю.
Мне известно, что подобные симпатии и антипатии существуют в литературе и по
сей  день;  и  всякому  писателю  следует  ожидать  от  критиков  не  только
неправильного   истолкования   своих   произведений,   но   и    откровенной
враждебности, и знать, что его ненавидят и травят не из одних только дурных,
но  и  из  добрых  побуждений.  Ричардсон  искренне  не  выносил   сочинений
Фильдинга; Уолпол столь же искренне называл  их  вульгарными  и  глупыми.  В
слабых желудках этих людей поднималась  тошнота  от  грубой  еды  и  грубого
общества, которое Фильдинг собрал на свой  веселый  пир.  Конечно,  скатерть
могла бы быть почище; да и обед и само  общество  едва  ли  подобают  денди.
Добрый и умный старик Джонсон не сел бы за  этот  стол  *.  Но  удивительный
талант Гарри Фильдинга понял и оценил более великий знаток, чем Джонсрн;  мы
все знаем, какой восторженный панегирик Фильдингу написал Гиббон, увековечив
тем самым память великого романиста.  "Наш  бессмертный  Фильдинг,  -  пишет
Гиббон, - был отпрыском младшей ветви графского рода  Денби,  который  ведет
начало от графов  Габсбургских.  Пускай  потомки  Карла  V  презирают  своих
английских братьев; но роман "Том Джонс", эта великолепная  картина  веселых
нравов, переживет Эскуриал и имперского орла Австрии".
     {* Не следует забывать, что, хотя доктору едва ли мог нравиться  бурный
образ жизни Фильдинга (не говоря уж о том,  что  в  политике  они  держались
прямо противоположных убеждений), Ричардсон был одним из его лучших и  самых
добрых друзей. Но и Джонсон (как пишет Босуэлл) прочел "Амелию"  сразу,  "за
один присест".}
     Невозможно  оспаривать  приговор  столь  великого  судьи.   Удостоиться
упоминания у Гиббона все равно что увидеть свое имя  начертанным  на  куполе
собора Святого Петра. На него с благоговением  взирают  паломники  со  всего
мира.
     И в самом деле, роман "Том Джонс" - это  великолепная  картина  нравов;
настоящее  чудо  композиционного  мастерства,  игра  мудрости,   необычайная
наблюдательность,  бесчисленные   блестящие   повороты   сюжета   и   мысли,
разнообразие  великого  Комического  Эпоса  постоянно  вызывают  у  читателя
восхищение и интерес *. Но против самого мистера  Томаса  Джонса  мы  вправе
заявить протест и не разделить того уважения,  которое  автор,  по-видимому,
питает к своему герою. Чарльз Лэмб удачно заметил о Джонсе,  что  стоит  ему
засмеяться своим искренним смехом, и это сразу "очищает атмосферу" - но лишь
вполне определенную атмосферу. Он мог очищать атмосферу, отравленную  такими
персонажами, как Блайфил или леди Белластон. Но, право,  боюсь,  что,  когда
мистер Джонс входит в гостиную Софьи, этот молодой человек весьма загрязняет
чистый воздух табачным дымом и винными парами (за исключением, пожалуй, лишь
самой последней сцены романа). Должен сказать, что мистер  Джонс  отнюдь  не
представляется мне положительным героем; должен сказать, что на  мой  взгляд
явная приязнь Фильдинга к мистеру Джонсу и восхищение им  свидетельствуют  о
том, что нравственные воззрения великого юмориста огрубели под влиянием  той
жизни, которую он вел, и здесь он сильно погрешил против Искусства и  Этики.
Если справедливо, что нужен герой, которым можно  восхищаться,  следует,  по
крайней мере, стараться, чтобы он был достоин восхищения; если,  как  ставят
вопрос некоторые писатели (и  надо  сказать,  это  безусловно  оборачивается
против них), в романе, который является отражением жизни, должны быть только
такие герои, какие бывают  в  жизни,  тогда  мистер  Джонс  имеет  право  на
существование и мы рассматриваем его достоинства и недостатки  так  же,  как
достоинства и недостатки  пастора  Твакома  или  мисс  Сигрим.  Но  герой  с
замаранной репутацией, герой, который клянчит гинею, герой, который не может
уплатить  за  квартиру  и  вынужден  продавать  свою  честь,  нелеп,  и  его
притязания на героизм несостоятельны. Я протестую против того, чтобы  мистер
Том Джонс вообще носил это звание. Я протестую даже против того,  чтобы  ему
приписывали то, чего у него нет, потому что это обыкновенный молодой парень,
румяный, плечистый, любящий вино и удовольствия. Он не ограбит церковь, но и
только; и можно было бы долго спорить о том, какой из этих типов прошлого  -
мот и лицемер, Джонс и Блайфил, Чарльз и Джозеф Сэрфес,  -  менее  достойный
член общества и больше заслуживает  порицания.  Расточительный  капитан  Бут
лучше своего предшественника мистера  Джонса,  поскольку  он  гораздо  более
скромного о себе  мнения:  он  становится  на  колени,  признается  в  своей
слабости и  восклицает:  "Не  ради  меня,  а  ради  моей  чистой,  нежной  и
прекрасной жены Амелии, молю тебя, о строгий  читатель,  простить  меня".  И
суровый моралист взирает на него с судейской скамьи (о том, что делает  этот
судья вне суда, мы не станем здесь  распространяться)  и  говорит:  "Капитан
Бут,  действительно,  ты  вел  недостойную  жизнь  и  нередко  поступал  как
последний мерзавец - ты пьянствовал в таверне, в то время как твоя добрейшая
и нежнейшая супруга варила тебе на ужин  баранину  и  ждала  тебя  всю  ночь
напролет; тем самым ты испортил скромный ужин из вареной баранины и причинил
боль и терзания нежному сердцу Амелии  **.  Ты  залезал  в  долги,  не  имея
средств рассчитаться. Ты проигрывал  в  карты  деньги,  которые  должен  был
уплатить за квартиру. Ты пропил или истратил на еще  более  предосудительные
удовольствия те скудные средства, которые твоя бедная жена выручила за  свои
маленькие сокровища, собственные украшения и игрушки своих  детей.  Но,  ты,
злодей, смиренно признаешь свое ничтожество, даже не пытаешься отрицать, что
ты жалкий, скудоумный бродяга. В душе ты обожаешь этого ангела, свою жену, и
ради нее, несчастный, ты  оправдан.  Счастье  твое  и  тебе  подобных,  что,
несмотря на ваши пороки и дурные наклонности, чистые сердца жалеют  и  любят
вас. Ради твоей жены я отпускаю тебя, вместо того чтобы засадить  в  тюрьму,
и, кстати, прошу передать  этому  ангелу  сердечное  уважение  и  восхищение
суда". Амелия молит за своего  мужа  Билла  Бута;  Амелия  молит  за  своего
безрассудного старого отца Гарри Фильдинга. Создание этой героини не  только
торжество искусства, но и благодеяние. Говорят, что  такая  женщина  жила  в
доме у Фильдинга и он любил ее; что со своей жены он списал  самую  чарующую
героиню в английской литературе. В литературе? Почему в  литературе?  Почему
не в истории? Я знаю Амелию не хуже, чем леди Мэри Уортли Монтегью. Я считаю
полковника Бута почти столь же реальным,  как  и  полковника  Гардинера  или
герцога Камберлендского. Я восхищаюсь автором "Амелии" и благодарю доброго и
талантливого писателя, который познакомил меня  с  этим  нежным  и  чудесным
человеком и другом. Быть может,  "Амелия",  как  литературное  произведение,
ничем не лучше "Тома Джонса",  но  мораль  ее  лучше;  здесь  распутник,  по
крайней мере, раскаивается, прежде чем получить  прощение,  а  этот  мерзкий
мистер Джонс с широкой спиной увозит красавицу, ни на минуту не  раскаявшись
в своих многочисленных прегрешениях и недостатках, и не получает и вполовину
по заслугам, прежде чем ему улыбнулись судьба и любовь и на его долю  выпало
такое счастье. Я сержусь на Джонса. Слишком многими  щедротами  и  милостями
осыпает жизнь этого неистового, хвастливого повесу.  Софья,  по  сути  дела,
уступает ему, не соблюдая даже необходимого внешнего  приличия;  доверчивое,
глупое, робкое существо! "Ах, мистер Джонс,  -  говорит  она,  -  вы  только
назначьте день". По-моему, Софья, так же  как  Амелия,  взята  из  жизни,  и
многие молодые люди, ничем не лучше мистера Томаса Джонса,  дерзко  похитили
сердца молодых девушек, которых они были недостойны.
     {* "Нравы меняются из поколения в поколение, а вместе с ними словно  бы
меняется и мораль, - в действительности лишь  у  некоторых,  но  внешне  как
будто у всех, кроме распущенных  людей.  Современный  нам  молодой  человек,
который поступил бы так, как Том Джонс, видимо, поступает в  Эптоне  с  леди
Белластон, не был бы Томом Джонсом; а Том  Джонс  нашего  времени,  если  бы
внутренне не стал лучше, скорее умер бы, чем позволил  судьбе,  этой  старой
карге, взять над собой  верх.  Так  что  роман  Фильдинга  не  есть  образец
поведения и не претендует на это. И все же я  от  души  ненавижу  лицемеров,
которые рекомендуют "Памелу" и "Клариссу  Харлоу"  как  произведения  строго
моральные, хотя эти книги отравляют воображение молодежи непрерывными дозами
tinct. littae {Настойка шпанской мушки (лат.).}, тогда как "Том  Джонс"  под
запретом и считается безнравственным. Я не говорю  о  молодых  женщинах;  но
молодой человек, чье сердце или чувства этот роман  может  задеть  или  даже
распалить в нем страсть, уже и без того основательно  развращен.  Тут  царит
бодрый, солнечный,  свежий  дух,  так  не  похожий  на  мелкие,  горячечные,
однообразные грезы наяву, которые мы  находим  у  Ричардсона".  -  Кольридж,
"Литературное наследие", т. II, стр. 374.
     ** "Она (леди Мэри Уортли Монтегью) близко дружила с его первой любимой
женой, которую он изобразил в "Амелии", где, по ее словам, даже великолепный
язык, которым он владел с таким совершенством, лишь отдал должное, не  более
того, чудесным качествам оригинала и его красоте, хотя эта красота несколько
пострадала после несчастного случая, о котором рассказано в романе, - экипаж
перевернулся, и у нее была перебита переносица. Он страстно любил ее, и  она
отвечала ему взаимностью...
     Его биографы, по-видимому, постеснялись предать гласности тот факт, что
после смерти этой очаровательной женщины он женился на ее горничной. Но  это
отнюдь не так порочит его репутацию,  как  может  показаться.  Горничная  не
обладала особой привлекательностью, но это была девушка с прекрасной  душой,
трогательно преданная своей госпоже и охваченная после ее смерти  безутешным
горем. В первом приступе отчаянья, которое было близко к безумию, он находил
единственное утешение, оплакивая смерть  жены  вместе  с  ней;  а  когда  он
немного успокоился, то утешался лишь тем, что без конца  говорил  с  ней  об
этом ангеле, о котором оба скорбели. Понемногу он привык делиться с  ней  во
всем и со временем решил, что ему не найти  для  своих  детей  более  нежной
матери, а для себя - лучшей хозяйки и  сиделки.  По  крайней  мере,  так  он
говорил своим друзьям; и, несомненно, ее  поведение,  когда  она  стала  его
женой, подтверждает это  и  полностью  оправдывает  его  доброе  мнение",  -
"Письма  и  сочинения  леди  Мэри  Уортли  Монтегью",  под  редакцией  лорда
Уорнклифа. "Введение", т. I, стр. 80, 81.
     Первой женой Фильдинга была мисс Крэддок, молодая женщина из Солсбери с
состоянием в 1500 фунтов, на которой он женился в 1736 году. Примерно в  это
же время собственный его доход достиг 200 ф. годовых,  и  на  эти  средства,
свои и жены, он жил некоторое время как  блестящий  поместный  аристократ  в
Дербишире. Но за три года все его состояние было прожито; тогда он  вернулся
в Лондон и стал изучать юриспруденцию.}
     Какое поразительное  искусство!  Каким  чудесным  природным  даром  был
наделен автор этих книг, если он сумел  пробудить  в  нас  интерес,  вызвать
сочувствие, убедить, заставить нас поверить в существование его героев, и мы
всерьез раздумываем об их недостатках и  достоинствах,  отдаем  предпочтение
тому или другому, осуждаем пристрастие Джонса к пьянству и  азартным  играм,
пристрастие Бута к азартным играм и пьянству, и жалеем обеих несчастных жен,
и любим этих женщин, и восхищаемся ими от всей души, и говорим  о  них  так,
словно только сегодня утром завтракали с  ними  в  их  реально  существующих
гостиных или должны увидеться с ними  вечером  в  Хайдпарке!  Какой  талант!
Какая сила! Какая глубочайшая  проницательность  и  наблюдательность!  Какая
здоровая   ненависть   к   низости   и   мошенничеству!   Какая   широта   и
доброжелательность! Какая жизнерадостность! Какой неистребимый вкус к жизни!
Какая любовь к роду человеческому! Какой  поэт  перед  нами!  Он  наблюдает,
раздумывает, вынашивает, творит! Как  много  правды  оставил  по  себе  этот
человек! Сколько поколений он научил смеяться умно и  справедливо!  Скольких
учеников он воспитал и приучил создавать  многозначительный  юмор  и  смелую
игру ума! Какое бесстрашие! * Какая  непоколебимая  бодрость  мысли  ярко  и
неугасимо пылала в нем среди всех житейских бурь и не покинула его, когда он
стал совсем развалиной! Диву даешься,  думая  о  том,  сколько  страданий  и
несчастий претерпел этот человек; какое бремя нужды, болезни,  раскаянья  он
вынес; и при этом книги его не исполнены злобы, не удручающи, он всегда ясно
видит правду, и его щедрая человеческая доброта остается непоколебимой **.
     {* В "Мужском журнале" за  1786  год  есть  забавная  история  о  Гарри
Фильдинге, "в чьем характере, - пишет автор, - главными чертами были доброта
и человеколюбие, не имеющие себе равных". Далее он рассказывает, что сборщик
долгое время пытался взыскать  "кое-какие  местные  налоги"  с  его  дома  в
Вофорт-Билдингз.  "Наконец  Гарри  отправился  к  Джонсону  и  получил   под
литературную закладную требуемую сумму. Возвращаясь  домой  с  деньгами,  он
вдруг встретил старого товарища по колледжу, с  кото,рым  не  виделся  много
лет. Он пригласил этого человека пообедать с ним по соседству в  таверне  и,
узнав, что тот в стесненных обстоятельствах, отдал ему  все,  что  имел  при
себе. Когда он вернулся домой,  ему  сказали,  что  сборщик  налогов  дважды
приходил за деньгами. "Дружба потребовала эти деньги, и я их отдал, - сказал
Фильдинг. - А сборщик пускай придет в другой раз".
     Еще о нем рассказывают, что однажды он был у своего родственника  графа
Денби, и, когда зашел разговор об их родстве, граф спросил, как  получилось,
что его  фамилия  пишется  "Фильди