у в глаза, а когда ее бесстыжее лицо показывалось в окне кареты, некоторые
благороднейшие и знаменитейшие люди кланялись, сгибаясь до самых колес.  Она
была не злой и пользовалась популярностью, эта отважная Комедия, эта дерзкая
бедняжка Нелл: она была веселой, щедрой, доброй, простодушной, какими  могут
позволить себе быть такие особы; мужчины, которые  жили  с  ней  и  смеялись
вместе с ней, не отказывались от ее денег и пили ее вино, а  когда  пуритане
ее освистывали, дрались за нее. Но негодницу невозможно  было  защитить,  и,
без сомнения, ее слугам это было известно.
     {* Юн  ответил  Кольеру  в  памфлете,  который  назывался  "Поправки  к
предвзятым и неверным цитатам, приводимым мистером Кольером и  т.  д.".  Вот
несколько выдержек оттуда:
     "Большая часть примеров, которые он приводит,  свидетельствует  лишь  о
том, что сам он не чист на руку; они служат лишь приправой к его собственным
словам и были очень милы, пока их не осквернило его дыхание.
     Там, где фраза безукоризненна в своем чистом  и  подлинном  смысле,  он
пролезает в нее сам, как злой дух;  он  берет  самое  невинное  выражение  и
вкладывает в неге собственные вопиющие богохульства.
     Если я не отвечаю ему любезностью и не осыпаю  его  ругательствами,  то
лишь потому, что не слишком сведущ в такого рода  терминологии...  Я  просто
обзову его мистером Кольером и буду обзывать так всякий раз, как сочту,  что
он этого заслуживает.
     Упадок развращенного служителя церкви порождает брюзгливого критика".
     "Конгрив, - пишет д-р Джонсон, - совсем молодой еще человек, окрыленный
успехом  и  не  терпевший  критики,  встал  в  позу  человека  спокойного  и
уверенного в  себе...  Спор  длился  два  года;  но  наконец  комедия  стала
скромней, и Кольер дожил до того, что  был  вознагражден  за  свои  усердные
попытки реформировать театр". - "Биография Конгрива".}
     Жизнь и смерть  везде  и  всюду  идут  своим  чередом;  правда  и  ложь
непрестанно  борются.  Наслаждение  не  может  примириться  с  воздержанием.
Сомнение всегда говорит "гм" и усмехается. Человек в своей жизни и  юморист,
Когда пишет о жизни, склоняются к тому или иному принципу  и  либо  смеются,
сохраняя почтение перед Справедливостью и любовью к правде в  своем  сердце,
либо же попросту смеются над ними. Не говорил ли я  вам,  что  для  Арлекина
танец серьезное дело? Готовясь к этой лекции,  я  перечитал  несколько  пьес
Конгрива;  и  мои  чувства  были  весьма  сходны  с  теми,  какие,  пожалуй,
испытывало большинство из нас в Помпеях, глядя на дом  Саллюстия  и  остатки
пира:  несколько  пустых  кувшинов  из-под  вина,  обгорелый   стол,   грудь
танцовщицы, отпечатавшаяся на пепле, оскаленный в смехе череп шута, и вокруг
полнейшая тишина, только чичероне гнусавит свои поучительные  объяснения,  а
синее небо безмятежно сияет над руинами.  Муза  Конгрива  мертва,  ее  песня
задохнулась в пепле времени. Мы смотрим на ее скелет и удивляемся тому,  как
бурно некогда играла жизнь в ее безумных венах. Мы  берем  в  руки  череп  и
раздумываем  о  наслаждениях  и  смелости,  остроумии,  презрении,  страсти,
надежде, желаниях, бродивших когда-то в этом  пустом  сосуде.  Мы  думаем  о
манящих взглядах, о пролитых слезах, о блестящих  глазах,  которые  сияли  в
этих пустых глазницах; и о губах, шептавших любовные признания, о ямочках на
улыбающихся щеках, которые некогда облекали этот ужасный желтый  остов.  Эти
зубы так часто сравнивали с жемчугами. Смотрите! Вон чаша,  из  которой  она
пила, золотая цепь, которую она носила на шее, ваза, где  хранились  румяна,
которые она накладывала на щеки, ее зеркало, арфа,  под  звуки  которой  она
танцевала. Вместо пира  перед  нами  могильный  камень,  а  вместо  женщины,
дарящей любовь, - горстка костей!
     Читать сейчас  эти  пьесы  все  равно,  что,  зажав  уши,  смотреть  на
танцующих.  Что  это  означает?  Ритм,  выражение  лиц,  поклоны,   движения
вперед-назад, кавалер приближается к дамам,  а  под  конец  дамы  и  мужчины
бешено кружатся, потом все кланяются и, этим завершается  какой-то  странный
обряд. Без музыки мы не можем понять этот комический танец минувшего века  -
его странную серьезность и веселье, его приличие или неприличие. В нем  есть
свой собственный непонятный язык, совсем не похожий  на  язык  жизни;  некая
своя мораль, тоже совсем не похожая на то, что мы видим в жизни. Боюсь,  что
это языческое таинство, символизирующее вероучение идолопоклонников, которое
было  протестом,  -  этот  протест,  вполне  возможно,  выражали   помпеяне,
собираясь в своем театре и со смехом глядя на игры, а также  Саллюстий,  его
друзья и их возлюбленные, увенчанные цветами, с  чашами  в  руках  -  против
новой, суровой, аскетической,  ненавидящей  всячески  развлечения  доктрины,
изможденные приверженцы  которой,  пришедшие  недавно  с  азиатских  берегов
Средиземноморья, желали  разбить  прекрасные  статуи  Венеры  и  низвергнуть
алтари Вакха.
     Театр бедняги Конгрива представляется мне храмом языческих  наслаждений
и таинств, дозволенных только язычникам. Боюсь,  что  театр  проносит  через
века эту древнюю традицию и культ, как масоны пронесли свои тайные  знаки  и
обряды из святилища в  святилище.  Когда  в  пьесе  распутный  герой  увозит
красавицу, а над старым дураком презрительно смеются за то, что у него моло-
дая жена; когда поэт в балладе призывает свою возлюбленную рвать розы,  пока
это возможно, и предупреждает ее, что седое Время летит, не  останавливаясь;
когда в балете честный Коридон ухаживает  за  Филлидой  у  решетчатой  стены
картонной хижины и смотрит на нее  с  вожделением  через  голову  дедушки  в
красных  чулках,  который  как  нельзя  более  кстати  засыпает;  и   когда,
соблазненная зовом цветущей юности, она подходит к рампе и они оба, встав на
носки, проделывают то на, которое вы все хорошо знаете, прерываемое тем, что
дедушка  пробудился  от  дремы  возле  картонного  домика  (куда  он  тотчас
удаляется, дабы еще вздремнуть  и  дать  молодым  людям  потешиться);  когда
Арлекин,  сияя  юностью,  силой  и  проворством,  разукрашенный  золотом   и
переливаясь тысячью ярких цветов, легкими прыжками преодолевает бесчисленные
опасности, побеждает разъяренных гигантов и, бесстрашный и  великолепный,  в
танце попирает опасность; когда мистер Панч, этот безбожный старый  бунтарь,
преступает все законы  и  смеется  над  ними  с  отвратительным  торжеством,
обводит вокруг пальца юриста, запугивает  церковного  сторожа,  сбивает  его
жену с ног ударом по голове и вешает  палача  -  разве  вы  не  замечаете  в
комедии, в пении, в танце, в  убогом  кукольном  спектакле  Панча  языческий
протест? Разве вам не кажется, что сама Жизнь вкладывает в это свою мольбу и
пением выражает свое отношение ко всему?  Взгляните,  как  идут  влюбленные,
держась за руки и нашептывая друг другу нежные слова! Хор поет: "Нет в  мире
ничего чудесней любви, нет чудесней  юности,  чудесней  красы  вашей  весны.
Глядите, вот старость пытается затесаться в эту веселую игру! Стукните этого
сморщенного старого дурака собственным его  костылем!  Нет  ничего  чудесней
юности, чудесней красоты, чудесней силы. Сила и доблесть покоряют красоту  и
юность. Будь храбрым и ты победишь. Будь молодым и счастливым.  Наслаждайся,
наслаждайся, наслаждайся! Хочешь знать segreto per  esser  felice?  {Секрет,
как  быть  счастливым  (итал.).}  Вот  он,  в  улыбке  возлюбленной  и  чаше
фалернского". И когда юноша поднимает чашу и поет песню, - чу!.. что это  за
протяжные  звуки  все  ближе  и  ближе?  Что  это  за  погребальная   песнь,
неотвратимо омрачающая нашу душу? Огни празднества тускнеют, щеки  бледнеют,
голос дрожит и чаша падает на пол. Кто там? Смерть и Судьба у порога,  и  не
впустить их нельзя.
     Комический пир Конгрива сверкает огнями, и вокруг стола, осушая чаши  с
игристым вином,  неистово  жестикулируя  и  сквернословя,  сидят  мужчины  и
женщины, которым прислуживают  отъявленные  негодяи  и  служанки,  такие  же
распущенные, как их возлюбленные, - более  скверной  компании,  пожалуй,  не
найти на свете. Кажется, здесь никто не притязает на высокую нравственность.
Во главе стола восседает Мирабель или Бельмур (одетые по французской моде  и
им прислуживают английские подражатели Скапена и Фронтена). Их  призвание  -
быть неотразимыми и побеждать всюду. Подобно героям рыцарского  романа,  чьи
бесконечные любовные похождения и поединки стали благодаря им  старомодными,
они всегда великолепны и торжествуют - преодолевают все опасности, побеждают
всех врагов и в конце концов покоряют красотку. Отцы,  мужья,  ростовщики  -
вот враги, с которыми воюют эти герои. Все они не знают пощады к старости, и
старик играет в драмах ту же роль, что в рыцарских историях  злой  волшебник
или огромный слепой великан, который угрожает, ворчит и  сопротивляется,  но
рыцарь всегда одолевает огромное тупое чудовище, вставшее  на  его  пути!  У
старика сундук набит деньгами: сэр Беяьмур, его сын или  племянник,  швыряет
эти деньги на ветер и смеется над ним. У старика есть  молодая  жена,  и  он
держит ее взаперти: сэр  Мирабель  похищает  жену,  дает  подножку  старику,
страдающему подагрой, и удирает от старого скряги, - старый дурак, как смеет
он прятать  свои  деньги  или  держать  взаперти  робкую  восемнадцатилетнюю
женщину? Деньги предназначены для юных, и любовь  -  для  юных,  а  стариков
долой. Когда Милламенту минет шестьдесят и он, разведясь, конечно, с  первой
леди Милламент, женится на внучке  своего  друга  Дорикура,  только  что  из
пеленок, - настанет его очередь, и молодой Бельмур оставит  его  в  дураках.
Всю эту милую мораль вы извлекаете из комедий  Уильяма  Конгрива,  эсквайра.
Они сверкают остроумием. Те нравы, которые он наблюдает, -  он  наблюдает  с
большим юмором; но ах!.. скучен этот пир остроумия, на котором нет  истинной
любви. Вскоре наступает пресыщение; за ним  следует  прискорбное  несварение
желудка, а наутро - тоскливая, тупая головная боль.
     Я не имею возможности привести здесь многие  сцены  из  блестящих  пьес
Конгрива * - бесспорно, веселых, остроумных и смелых - и  не  стану  просить
вас выслушать диалог между  остряком  лодочником  и  великолепной  торговкой
рыбой, обменивающихся любезностями на Биллингсгейтском рынке;  но  некоторые
его стихи - они вошли в число самых знаменитых лирических произведений  того
времени и были объявлены современниками равными поэзии Горация - могут  дать
представление  о  силе,  изяществе,  смелой  манере  Конгрива,  о  том,  как
великолепно он умел восхвалять и с каким утонченным сарказмом высмеивал.  Он
пишет так, словно настолько привык покорять, что  придерживается  невысокого
мнения о своих жертвах. "Ничто не ново, кроме лиц, - говорит  он,  -  и  все
женщины одинаковы". Он говорит это в первой своей комедии,  которую  написал
от скуки во время болезни  **,  когда  был  "блестящим  молодым  человеком".
Ришелье в восемьдесят лет едва ли мог бы сказать лучше.
     {* Великолепный образец  смелой  манеры  Конгрива  являет  собой  сцена
притворного сумасшествия Валентина в пьесе "Любовь за любовь".
     Скэндл. Ты намекнул хозяину про их затею?
     Джереми. А как же, сэр. Он не  против,  только  хочет  принять  за  нее
Анжелику.
     Скэндл. Вот это будет потеха!
     Форсайт. Господи спаси и помилуй!..
     Валентин. Молчи и не прерывай меня!.. Я шепну тебе вещее  слово,  а  ты
будешь прорицать. Я - Истина, я научу тебя  Новому  Хитрословию.  Я  поведал
тебе о прошлом, а теперь расскажу  о  грядущем!  Знаешь  ли  ты,  что  будет
завтра? Не отвечай! Я сам тебе все открою. Завтра мошенники и  глупцы  будут
благоденствовать, одних выручит ловкость рук, других - богатство, а  Истина,
как и прежде, будет дрожать от холода в летнем платье. Спрашивай дальше  про
завтрашнее!
     Скэндл. Спрашивайте его, мистер Форсайт.
     Форсайт. А скажи, пожалуйста, что будет при дворе?
     Валентин. Это знает Скэндл. Я - Истина, там не бываю.
     Форсайт. Ну, а в городе?
     Валентин. В обычное время в пустых церквах будут читать молитвы.  А  за
прилавками вы увидите людей с такими самозабвенными лицами, точно  в  каждом
лабазе торгуют религией. О, в городе все будет идти  заведенным  чередом!  В
полдень часы пробьют двенадцать,  а  в  два  пополудни  на  бирже  загомонит
рогатый скот. Мужья и жены  будут  торговать  порознь,  и  в  семье  каждому
выпадет своя доля - кому радости, кому заботы. В кофейнях будет  до  потолка
дыма и хитрых  планов.  А  стриженный  под  гребенку  мальчишка,  что  утром
подметает хозяйскую лавку, еще до ночи  наверняка  измарает  свои  простыни.
Однако две вещи порядком удивят вас завтра: распутные  жены  с  подоткнутыми
юбками и покорные рогоносцы с цепями на  шее.  Но  прежде  чем  рассказывать
дальше, я кое о чем спрошу вас. Ваш вид внушает мне подозрения. Вы тоже муж?
     Форсайт. Да, я женат.
     Валентин. Бедняга! И жена ваша из Ковент-Гарденского прихода?
     Форсайт. Нет, из прихода Сент-Мартин-ин-Филдз.
     Валентин.  О,  несчастный!  Глаза   потускнели,   руки   дрожат,   ноги
подкашиваются, спина скрючена. Молись! Молись о чуде! Измени  облик,  сбрось
годы. Достань котел Медеи, и пусть тебя в нем сварят.  Ты  выйдешь  из  него
обновленным, с натруженными мозолистыми руками, крепкой, как сталь, спиной и
плечами  Атласа.  Пускай  Тальякоцци  отрежет  ноги   двадцати   носильщикам
портшезов и сделает тебе подпорки, чтоб ты прямо стоял на  них  и  глядел  в
лицо супружеству. Ха-ха-ха! Человеку впору класть  голубей  к  ногам,  а  он
алчет свадебного пиршества. Ха-ха-ха!
     Форсайт. Что-то у него совсем ум за разум заходит, мистер Скэндл.
     Скэндл. Должно, весна действует.
     Форсайт. Вполне возможно, вам виднее. Я б очень хотел,  мистер  Скэндл,
обсудить с вами то, что он здесь говорил. Его речи - сплошные загадки!
     Валентин. А что это Анжелики все нет да нет?
     Джереми. Да она здесь, сударь.
     Миссис Форсайт. Слышала, сестрица?
     Миссис Фрейл. Не знаю, что и сказать, ей-богу!..
     Скэндл. Утешьте его как-нибудь, сударыня.
     Валентин. Где же она? Ах, вижу! Так нежданно является воля, здоровье  и
богатство к человеку голодному, отчаявшемуся и покинутому. О,  привет  тебе,
привет!..
     Миссис Фрейл. Как вы себя чувствуете, сэр? Чем я могу услужить вам?
     Валентин. Слушай! Я хочу посвятить тебя  в  тайну.  Эндимион  и  Селена
встретят нас на горе Латме, и мы поженимся в глухой полуночный  час.  Молчи!
Ни слова! Гименей спрячет свой  факел  в  потайном  фонаре,  чтоб  никто  не
увидел, а Юнона напоит маковой росой своего павлина, и тот свернет глазастый
хвост, так что стоглазый Аргус сомкнет очи, не правда  ли?  Никто  не  будет
знать об этом, кроме Джереми.
     Миссис Фрейл. О да,  мы  будем  держать  это  в  тайне  и  не  замедлим
осуществить!
     Валентин. Чем скорее, тем лучше! Подойди сюда, Джереми!  Поближе,  чтоб
нас никто не  подслушал.  Так  вот  что,  Джереми.  Анжелика  превратится  в
монахиню; а я в монаха, и все же мы поженимся назло священнику. Достань  мне
рясу с капюшоном и четки, чтоб я мог играть свою роль, ведь через  два  часа
она встретит меня в черно-белых одеждах и длинном покрывале, которое поможет
нашему плану. Ни один из нас не увидит другого в лицо,  пока  не  свершилось
то, о чем не принято говорить, и мы не покраснеем навеки...

                               Входит Тэттл.

     Тэттл. Ты узнаешь меня, Валентин?
     Валентин. Тебя? А кто ты? Что-то не припомню!
     Тэттл. Я Джек Тэттл, твой друг.
     Валентин. Мой друг? Это чего ради? У меня нет жены, с которой ты мог бы
переспать. Нет денег, чтоб ты мог взять их взаймы. Скажи, что толку со  мной
дружить?
     Тэттл. Он говорит все без утайки, такому секрета не доверишь!
     Анжелика. А меня вы узнаете, Валентин?
     Валентин. Еще бы!
     Анжелика. Кто же я?
     Валентин. Женщина, одна из тех, кого небо наделило Красотой в тот самый
час, когда прививало розы на шиповнике. Вы - отражение небес в пруду, и тот,
кто к вам кинется, утонет. Вы белы от рождения, как чистый лист  бумаги,  но
пройдет срок, и все перья на свете испещрят вас каракулями и кляксами. Да, я
вас знаю, потому что я любил женщину, любил ее так долго, что разгадал  одну
загадку. Я понял предназначение женщины.
     Тэттл. О, интересно, скажите!
     Валентин. Хранить тайну.
     Тэттл. Не приведи господь!
     Валентин. Уж у нее тайна в безопасности; проговорись она даже,  ей  все
равно не поверят.
     Тэттл. Опять неплохо, право.
     Валентин. А теперь я б охотно послушал музыку.  Спой  мне  мою  любимую
песенку. - Конгрив, "Любовь за любовь".

     В комедии Конгрива "Двоедушный" есть миссис Никлби,  живущая  в  тысяча
семисотом году, в чей образ автор  ввел  некоторые  Чудесные  черты  озорной
сатиры. Ее обманывают светские щеголи,  и  она  умеет  противостоять  им  не
более, чем дамы, о которых говорилось выше, - Конгриву.
     Леди Плайент. Ах! Подумайте о том, как бесчестно вы себя ведете! Хотите
совратить меня (соль тут в том, что он  жаждет  получить  руку  дочери  этой
леди, а вовсе не ее), совратить с пути истины, по  которому  я  до  сих  пор
неизменно шла, ни разу  не  споткнувшись,  не  сделав  ни  одного  faux  pas
{Ложного шага (франц.).}. Ах, подумайте  только,  какую  ответственность  вы
примете на себя, если я по вашей вине оступлюсь! Увы!  Человек  слаб,  видит
небо! Ужасно слаб и не способен устоять.
     Меллефонт. Где я? День сейчас или ночь? Может быть, я сплю? Сударыня...
     Леди Плайент. О господи, задайте же мне этот вопрос! Клянусь, я откажу,
- поэтому не спрашивайте: нет, не надо, не спрашивайте, клянусь,  я  откажу.
О, небеса, из-за вас вся кровь бросилась мне в лицо. Я,  наверное,  красная,
как индюк. Фи, кузен Меллефонт!
     Меллефонт. Да выслушайте же меня, сударыня. Я хотел сказать...
     Леди Плайент. Выслушать вас? Нет, нет; сначала я вам откажу, а потом уж
выслушаю. Никогда не знаешь, как можно переменить мнение, когда  выслушаешь,
- слух ведь одно из наших чувств, а все чувства порой обманывают. Я не стану
полагаться на свою честь, уверяю вас. Моя честь тверда и несокрушима.
     Меллефонт. Ради бога, сударыня...
     Леди Плайент. Ах, не поминайте его больше.  Помилуйте;  как  можете  вы
говорить о боге, имея такое порочное сердце? Вы, может быть, не считаете это
за грех. Говорят, некоторые из вас, мужчин, не  считают  это  за  грех.  Но,
право же, если б это не было грешно... и  тогда  жениться  на  моей  дочери,
чтобы иметь возможность чаще... на это я никогда не соглашусь:  можете  быть
уверены, я расстрою этот брак. Меллефонт. О, ад, вот так чудеса! Сударыня, я
на коленях...
     Леди Плайент. Ах нет, нет, встаньте. Ладно, сейчас вы убедитесь, как  я
добра. Я знаю,  любовь  всемогуща  и  никому  не  дано  совладать  со  своей
страстью. Вы ни в чем не виноваты, и я тоже, клянусь вам. Что же мне делать,
если я обладаю таким очарованием? И что делать вам, если я вас пленила?  Мне
искренне жаль, что это предосудительно. Но моя честь...  и  ваша  тоже...  и
грех! Ничего не поделаешь. О боже, кто-то идет. Мне нельзя здесь оставаться.
Итак, подумайте над своим  проступком  и  постарайтесь,  постарайтесь  всеми
силами совладать с собой... непременно постарайтесь. Только не тоскуйте,  не
отчаивайтесь. Но и не думайте, что я в чем-нибудь вам уступлю. Боже  избави!
Но непременно отбросьте все мысли о женитьбе, потому что хоть я и знаю,  что
вы не любите Синтию, а лишь ослеплены страстью  ко  мне,  все-таки,  я  буду
ревновать. О господи, что я говорю? Ревновать! Нет, как  могу  я  ревновать,
если я не  должна  вас  любить,  так  что  не  смейте  надеяться,  но  и  не
отчаивайтесь. Идут, я оставляю вас. - "Двоедушный",  действие  2,  сцена  V,
стр. 136.
     ** "Писатели почему-то ужасно любят притворяться, будто они все  делают
случайно. "Старый холостяк" б