площадке; преградив ему дорогу к лестнице, она  закричала  в  неудержимой
ярости:
     - Внимание, господа! Этот человек убийца и обманщик!  Он  заманивает  в
ловушку честных дворян и расправляется с ними в тюрьме! Знайте же, что  и  я
заключена в тюрьму, и мне предстоит та же участь; палач, убивший Максима  де
Маньи, может в любую ночь перерезать мне горло. Я взываю к вам,  господа,  и
ко всем европейским государям, моим королевским  родичам,  и  требую,  чтобы
меня избавили от этого  изверга  и  тирана,  этого  обманщика  и  изменника!
Заклинаю вас, как  честных  людей,  доставить  эти  письма  моим  родичам  и
рассказать, при каких обстоятельствах они попали к вам в  руки!  -  С  этими
словами несчастная женщина принялась разбрасывать письма среди  ошеломленной
толпы.
     - Не смейте никто нагнуться! - загремел принц. - Мадам де Глейм, так-то
вы следите за своей больной? Позвать сюда врачей принцессы! У ее  высочества
тяжелое мозговое заболевание. Господа, прошу всех разойтись!
     Принц продолжал стоять на  площадке,  наблюдая,  как  его  приближенные
спускаются по лестнице.
     - Если она сдвинется с места, ударь  ее  алебардой,  -  предупредил  он
часового, и  тот,  не  долго  думая,  приставил  к  груди  принцессы  острие
алебарды. Испугавшись, она попятилась назад, в свои покои.
     - А теперь, мосье Вайсенборн, соберите эти бумаги,  -  приказал  принц.
Предшествуемый пажами, он удалился на свою половину и не выходил до тех пор,
пока каждый клочок крамольных писем не обратился в пепел.
     На следующий день "Придворные известия" вышли с бюллетенем за  подписью
трех  врачей.  Он  гласил:  "Ее  высочество  наследная  принцесса   заболела
воспалением мозга  и  провела  тяжелую,  бессонную  ночь".  Такие  сообщения
появлялись теперь ежедневно. Весь штат придворных дам, за  исключением  двух
камеристок, был распущен. Дверь на лестницу охранялась  снаружи  и  изнутри.
Все окна были заколочены, чтобы исключить возможность побега.
     Вам известно, что произошло десять дней  спустя:  всю  ночь  трезвонили
колокола, призывая верующих молиться за несчастную in extremis {На  смертном
одре (лат.).}. А наутро газета, вышедшая в траурной рамке, сообщала, что  ее
высочество  принцесса   Оливия-Мария-Фердинанда,   супруга   его   светлости
Виктора-Луи-Эммануэля, наследного принца X., скончалась в ночь на 24  января
1769 года.
     Но знаете ли вы, как она скончалась?  И  тут  мы  опять  натыкаемся  на
тайну. Паж Вайсенборн был причастен к этой темной трагедии; и тайна эта  так
ужасна, что, клянусь, до самой смерти принца  Виктора  я  никому  о  ней  не
заикнулась.
     После рокового esclandre {Скандала (франц.).},  учиненного  принцессой,
принц послал за Вайсенборном и, обязав его торжественной клятвой держать все
дело в строжайшем секрете (Вайсенборн только много лет спустя доверился жене
- поистине, нет тайны, в которую женщина не проникла бы, если захочет),  дал
ему следующее загадочное поручение:
     - Против Страсбурга, на той стороне реки, где Кель, живет человек,  чей
адрес узнать нетрудно, он заключен в самом его имени, его зовут Monsieur  de
Strasbourg. Расспросите о нем без  излишнего  шума  и,  по  возможности,  не
привлекая внимания! Пожалуй,  самое  разумное  -  отправиться  на  поиски  в
Страсбург, где человек этот хорошо известен. Возьмите с собой кого-нибудь из
близких друзей, на кого вы можете положиться; не забудьте, что жизни -  ваша
и его - зависят от  сохранения  этой  тайны.  Выберите  время,  когда  мосье
Страсбур будет один или в крайнем случае в обществе слуги, который  живет  у
него постоянно (я был у этого человека случайно лет пять назад,  возвращаясь
из Парижа, и снова вынужден  к  нему  обратиться  в  нынешних  трудных  моих
обстоятельствах). Оставьте карету у ворот, под покровом темноты;  оба  вы  с
товарищем наденьте маски, войдите к нему в  дом  и  отдайте  ему  кошелек  с
сотней луидоров, пообещав вдвое большую сумму по его возвращении из поездки.
Откажется - возьмите силой, а станет упираться, пригрозите убить  на  месте.
Посадите его в карету с опущенными занавесками и следите за ним  по  очереди
всю дорогу, не спуская глаз. При малейшей попытке  крикнуть  или  как-нибудь
дать о себе знать пригрозите убить его. Поместите его в  Старой  башне,  где
для него будет приготовлена комната; как только он  сделает  свое  дело,  вы
доставите его домой так же быстро и незаметно, как увозили оттуда.
     Вот  какое  загадочное  распоряжение  отдал  принц   Виктор   пажу;   и
Вайсенборн,  выбрав  себе   спутником   лейтенанта   Бартенштейна,   немедля
отправился в это странное посольство.
     Между тем в замке все притихло,  казалось,  двор  погружен  в  глубокий
траур, бюллетени "Придворных известий" по-прежнему сообщали  о  затянувшейся
болезни принцессы. И хотя за ней ходили только  считанные  люди,  по  городу
распространились  зловещие  и  на  удивление  обстоятельные   слухи,   будто
состояние ее все ухудшается; она-де впадает в буйство; пытается наложить  на
себя руки; воображает себя бог знает кем, то одним, то другим лицом. Во  все
концы были отряжены нарочные уведомить близких о ее болезни, да особые гонцы
поскакали в Париж и Вену, как говорили, чтобы  заручиться  помощью  лекарей,
искусных во врачевании болезней мозга. Все это делалось лишь для виду: никто
на самом деле не желал выздоровления принцессы.
     В тот день, когда Вайсенборн и Бартенштейн воротились из своей поездки,
было объявлено, что здоровье ее высочества принцессы резко ухудшилось; ночью
по городу разнесся слух, что она при смерти, а между тем именно  этой  ночью
несчастная собиралась бежать.
     Принцесса питала неограниченное доверие к своей камеристке-француженке,
которой было поручено ходить за  больной,  и  с  этой  женщиной  был  у  нее
составлен  план  побега.  Оливия  должна  была  захватить  свою  шкатулку  с
драгоценностями; ее уверили, будто потайная дверь в одной из ее комнат ведет
к наружным воротам замка; ей также передали  письмо  якобы  от  свекра,  где
сообщалось, что в условный час ее будет ждать  запряженная  карета,  которая
доставит ее в Б., а оттуда она снесется со своими близкими и отдастся под их
защиту.
     Доверившись  своей  наперснице,  бедная  женщина  отправилась   в   эту
экспедицию. Потайной ход, проложенный в современной части здания,  на  самом
деле вел в древнюю так называемую "Совиную башню" в  наружной  стене  замка.
Потом эту башню срыли - по весьма понятной причине.
     И вот где-то по дороге свеча  в  руках  камеристки  погасла;  принцесса
испугалась, но крик застрял у нее в горле, когца кто-то в темноте схватил ее
за руку и чей-то голос произнес: "Молчать!" В следующее  мгновение  некто  в
маске (то был  сам  герцог)  бросился  к  ней  и  заткнул  ей  рот  платком;
несчастную жертву, связанную по рукам и ногам и лишившуюся чувств от страха,
отнесли в заброшенную сводчатую комнату, где ожидавший  незнакомец  привязал
ее к креслу. Тот человек в маске, что  заткнул  принцессе  рот,  подошел  и,
обнажив ей шею, сказал:
     - Лучше сделать это сейчас, пока она в обмороке.
     Пожалуй, оно и правда было бы лучше. Но принцесса очнулась, и  хотя  ее
исповедник,  присутствовавший  при  этой  сцене,  поспешил  к   ней,   чтобы
приготовить ее к неизбежной каре и тому  новому  состоянию,  в  которое  она
должна была перейти, несчастная, оглядевшись, разразилась ужасными  криками,
проклиная герцога, палача и тирана, и призывая Маньи,  своего  возлюбленного
Маньи.
     И тогда герцог сказал спокойно: "Помилуй, господи,  ее  грешную  душу!"
Он, исповедник и Гельдерн, второй свидетель этой сцены,  преклонили  колена:
герцог уронил платок, и тут Вайсенборн потерял сознание; а между  тем  мосье
де Страсбур, захватив в  кулак  волосы  на  затылке  Оливии,  отсек  истошно
кричащую голову от бедного грешного тела. Да сжалится небо над ее душой!

     Такова история, которую поведала мне мадам  де  Лилиенгартен;  читателю
нетрудно заключить отсюда, что сталось с дядюшкой и  со  мной;  после  шести
недель домашнего ареста нас отпустили на свободу, но с  приказом  немедленно
покинуть  пределы  герцогства,  да  еще  под  эскортом  отряда  драгун.  Нам
разрешили продать  наше  имущество;  однако  деньги,  оставшиеся  за  нашими
должниками, так и пошли прахом, равно как и мои надежды на брак  с  графиней
Идой.
     Спустя шесть месяцев старый герцог скончался от удара, и герцог  Виктор
вступил на престол. С этого времени в X. вывелись добрые  обычаи:  на  карты
был наложен запрет; оперу и балет - марш-марш! - выслали по  этапу;  войска,
запроданные  старым  герцогом  за  границу,  были  отозваны  домой.  С  ними
воротился и нищий кузен-лейтенант и женился на  графине  Иде.  Были  ли  они
счастливы в супружестве, я не могу вам сказать. На  мой  взгляд,  женщина  с
такой ничтожной душой и не заслуживала особого счастья.
     Правящий ныне герцог женился четыре года  спустя  после  кончины  своей
первой супруги; что же до Гельдерна, он уже не министр полиции,  но  это  не
помешало ему  построить  роскошный  дворец,  о  котором  поминала  мадам  де
Лилиенгартен. Никто не знает, что сталось  с  второстепенными  героями  этой
ужасной трагедии. Из них только мосье де  Страсбур  воротился  к  исполнению
своих  обязанностей.  Что  до  остальных  -  еврея,  камеристки  и  Кернера,
шпионившего за Маньи, то история о них умалчивает. Острые орудия, с  помощью
которых  сильные  мира  достигают   своих   целей,   обычно   ломаются   при
употреблении, и  не  слыхать,  чтобы  хозяева  особенно  сокрушались  об  их
печальной участи.



Глава XIII
        Я продолжаю вести жизнь светского щеголя

     Как поглядишь, я исписал кучу листков, а между тем главная  и  наиболее
увлекательная часть моей истории все еще впереди, та часть, где речь  пойдет
о моей жизни в  Англии  и  Ирландии  и  о  заметной  роли,  какую  я  играл,
подвизаясь среди славнейших сынов обеих стран, будучи  и  сам  не  последней
спицей в колеснице. Итак, чтобы воздать должное  этой  части  моих  записок,
куда более важной,  чем  все  мои  приключения  на  чужбине  (хотя  описание
последних  составило  бы  томы  увлекательнейших  рассказов),  я  постараюсь
всемерно сократить повесть о моих путешествиях по Европе и моих успехах  при
континентальных Дворах и перейти к рассказу о том, что  ожидало  меня  Дома.
Достаточно сказать, что не было в Европе столицы, исключая захудалый Берлин,
где молодого шевалье де Баллибарри не ценили бы по заслугам и где весь  цвет
общества, все мужественные, благородные,  прекрасные  его  представители  не
были бы им заняты. Я выиграл у Потемкина восемьдесят тысяч рублей  в  Зимнем
дворце в Петербурге, которых каналья-фаворит и не подумал  мне  уплатить;  я
сподобился видеть его высочество шевалье Чарльза Эдварда пьяным  в  дым  что
твой  римский  носильщик;  дядюшка  сыграл  несколько  партий  в  бильярд  с
известным лордом Ч. в Спа и,  уж  будьте  покойны,  не  остался  в  накладе.
Собственно говоря, это мы с ним вдвоем придумали славную  штучку,  благодаря
которой не только  выставили  его  на  посмешище,  но  и  достигли  кой-чего
посущественнее. Милорд понятия не имел, что один глаз  у  шевалье  де  Барри
вставной; и когда дядюшка самым невинным образом предложил сразиться  с  ним
на льготных  условиях,  закрыв  один  глаз  повязкой,  -  благородный  лорд,
вознадеясь нас обыграть (а такого азартного игрока свет не видывал),  принял
условие, и мы нагрели его на знатную сумму.
     Я не стану также  распространяться  о  моих  победах  среди  прекрасной
половины человеческого рода.  Будучи  одним  из  самых  блестящих,  высоких,
статных и красивых мужчин в  Европе,  я  обладал  огромными  преимуществами,
которыми, как человек предприимчивый,  умел  распорядиться.  Но  когда  речь
заходит о таких предметах, я глух и нем. Очаровательная Шувалова,  черноокая
Шотарска, смуглая Вальдес, кроткая Хегенхейм, блестящая Ланжак,  вы,  нежные
сердца, когда-то бившиеся для пылкого молодого ирландского дворянина, где вы
теперь? Хоть кудри мои поседели, взор потускнел и сердце охладело с  годами,
изведав скуку, разочарование, измену друзей, - достаточно мне  откинуться  в
моем кресле и предаться воспоминаниям, как милые образы  из  дымки  прошлого
вновь встают передо мной и  манят  улыбками,  ласковыми  словами,  лучистыми
взорами! Вам, нынешним, не найти таких красавиц и не  увидеть  таких  манер!
Взгляните на дам, толпящихся в королевской гостиной, зашитых в тесные  белые
атласные чехлы, с талией чуть ли не под мышками, и сравните их с грациозными
фигурками былых времен! Когда мы с Корали де Ланжак  танцевали  на  балах  в
Версале по случаю рождения первого дофина, ее фижмы насчитывали восемнадцать
футов в окружности, а каблучки ее прелестных mules  {Туфельки  без  задников
(франц.).} возвышались на четыре дюйма  над  полом;  кружева  на  моем  жабо
стоили тысячу крон, и одни только пуговицы на  пурпурном  бархатном  кафтане
обошлись мне в восемьдесят тысяч ливров. А  что  видим  мы  теперь?  Мужчины
одеты не то как грузчики, не то как квакеры  или  кучера  наемных  карет,  а
женщины  по  преимуществу  раздеты.  Куда  делось  изящество,  изысканность,
рыцарственная галантность того  старого  мира,  частицей  коего  являюсь  я?
Подумать только, что законодателем лондонских мод стал какой-то  Брмм-ль  {*
По-видимому, это было написано в то  время,  когда  тон  лондонским  щеголям
задавал лорд Бруммель. (Прим. издателя.)}  вульгарный  субъект  без  роду  и
племени, которому  так  же  не  дано  танцевать  менуэт,  как  мне  говорить
по-ирокезски;  который  не  способен  раздавить  бутылку,   как   заправский
джентльмен; который никогда не отстаивал свою честь со шпагою в  руке,  -  а
ведь именно этими подвигами утверждало себя мое поколение в то доброе старое
время, когда  выскочка-корсиканец  еще  не  успел  пустить  под  откос  весь
дворянский мир! О, еще бы хоть раз увидеть мою  Вальдес,  как  в  тот  день,
когда я впервые встретил ее на берегу  желтого  Мансанареса,  в  запряженной
восьмеркой мулов карете  и  с  целой  свитой  кавалеров!  О,  еще  хоть  раз
прокатиться с моей Хегенхейм по саксонским снегам в ее  золоченых  санях.  А
вероломная Шувалова! Но лучше сносить  измену  таких  женщин,  чем  нежность
других. Я ни одну из них не вспомню без волнения!  В  моем  небогатом  музее
памяток хранятся локоны каждой из них!  Храните  ли  вы  мои  локоны,  милые
голубки, вернее те из вас,  кого  не  сломили  тревоги  и  огорчения  целого
пятидесятилетия? До чего же изменился их  цвет  с  того  дня,  как  Шотарска
повесила мою прядь себе на шею, после нашего поединка с графом  Бернацким  в
Варшаве!
     В те дни я знать  не  знал  этих  ваших  приходо-расходных  книг  -  их
прилично вести разве что нищему. Я ничего никому не  был  должен.  Я  платил
по-царски за все, что ни брал, а брал я все, чего душа захочет. Должно быть,
у меня были тогда  огромные  доходы.  Моим  приемам,  моим  выездам  мог  бы
позавидовать вельможа самого высокого ранга - а ведь найдутся  же  мерзавцы,
которые на том основании, что я взял приступом леди Линдон и женился на  ней
(как  вы  вскоре  услышите),  назовут  меня  нищим  проходимцем   и   станут
утверждать, будто брак этот был неравным. Шутка ли - нищий! Это  я,  к  чьим
услугам были все богатства Европы! Проходимец! Но то же самое можно  сказать
о заслуженном юристе или храбром солдате да, в сущности, о  любом  человеке,
который сам пробивает себе дорогу в жизни. Моей профессией была игра; в этой
области я в свое время не знал соперников. Ни один человек в Европе  не  мог
устоять против меня при условии, что игра велась честная!  Мои  доходы  были
так же надежны (лишь бы я был здоров и занимался своим делом),  как  у  того
богача, что получает с  капитала  свои  три  процента,  или  у  разжиревшего
сквайра, коему барыш приносят его акры. Урожай может так  же  подвести  вас,
как и собственное искусство. Он так же  зависит  от  капризов  счастья,  как
талия, прометанная искусным банкометом; а вдруг случится засуха, или  ударит
мороз, или налетит гроза, и ваша карта бита; но от этого ни сквайр, ни игрок
не станут авантюристами.
     Милые  тени  прошлого,  воспоминание  о  вас  приносит  мне  одну  лишь
безоблачную радость! К сожалению, я  не  сказал  бы  этого  о  другой  леди,
которая отныне будет играть значительную роль в драме моей жизни - о графине
Линдон, с которой я имел несчастье познакомиться в Спа  вскоре  после  того,
как события, описанные в предыдущей главе, заставили меня покинуть Германию.
     Гонория, графиня Линдон, виконтесса Буллингдон  в  Англии  и  баронесса
Линдон, владетельная госпожа замка Линдон в Ирландском королевстве,  была  в
свое время хорошо известна в высших кругах, и нет необходимости вдаваться  в
историю ее семьи - читатель найдет эти сведения в любой "Книге пэров", какая
окажется у него под рукой.  Нечего  и  говорить,  что  все  эти  титулы  она
унаследовала  по  праву  рождения.  Ее  поместья  в   Девоне   и   Корнуолле
принадлежали к числу самых обширных в этих краях, и не менее  богатыми  были
ее ирландские владения; мне уже пришлось упомянуть о них в самом начале этих
записок, поскольку они граничили  с  моими  родовыми  землями  в  Ирландском
королевстве; несправедливые конфискации земли  во  времена  Елизаветы  и  ее
родителя как раз и привели к убавлению моих акров и приумножению и без  того
огромных владений дома Линдон.
     Когда я встретился с графиней в Собрании  на  водах  в  Спа,  она  была
замужем за своим кузеном, досточтимым сэром Чарльзом Реджинальдом  Линдоиом,
кавалером  ордена  Бани,  послом  Георга  II  и  Георга  III  при  некоторых
второстепенных дворах Европы. Сэр Чарльз Линдон пользовался известностью как
острослов и бонвиван; в сочинении любовных эклог  он  соперничал  с  Хэнбери
Уильямсом, а в остроумии с Джорджем Селвином; подобно Хорри Уолполу, это был
homme de vertu, муж совета и разума (кстати, он вместе с Уолполом и мистером
Греем проделал часть их кругосветного путешествия), короче говоря - один  из
самых изысканных и просвещенных людей своего времени. Я познакомился с  этим
джентльменом, как обычно, за  карточным  столом,  коего  он  был  ревностным
завсегдатаем. Меня восхищала та бесшабашность  и  галантность,  с  какой  он
предавался любимой забаве; ибо хоть  он  и  страдал  подагрой  и  множеством
других болезней, хоть и терпел невыносимые муки и, как инвалид, передвигался
в креслах, - каждое утро и каждый вечер этот немощный калека являлся на свой
пост за восхитительным зеленым сукном; и если, как  не  раз  случалось,  его
воспаленные пальцы были не в силах удержать стопку с игральной  костью,  это
не мешало ему объявлять очко, а уж метал за него слуга  или  приятель.  Меня
восхищает в таких людях их  непреклонный  нрав.  С  подобной  настойчивостью
многого добьешься в жизни.
     Имя мое к тому времени приобрело громкую известность в Европе; слава  о
моих похождениях, поединках и о моей отважной игре опережала меня повсюду, и
где бы я ни появлялся на публике, вокруг  меня  толпились  люди.  Я  мог  бы
показать вам кучи надушенных  записок,  в  доказательство  того,  что  моего
знакомства искали не одни джентльмены; но хвастаться не в моих привычках,  я
говорю о себе лишь  в  тех  случаях,  когда  необходимость  заставляет  меня
рассказать о том или другом приключении, прогремевшем на всю  Европу.  Итак,
наше знакомство с сэром Чарльзом Линдоном началось с того,  что  досточтимый
кавалер выиграл у меня семьсот гиней  в  пикет  (в  этой  игре  он  был  мне
достойным противником), - я проиграл ему эти деньги и  глазом  не  сморгнув,
мало того, уплатил ему их пунктуально в срок, все до последней монеты. Да  и
вообще, надо отдать мне справедливость, теряя деньги за  игорным  столом,  я
нисколько не злился на удачливого  противника  и,  встречаясь  с  сильне