заветный чулок,
добрая душа сунула в мой кошель двадцать  гиней  (у  нее  всего-то  их  было
двадцать пять) и собрала мне дорожную сумку, которая прикреплялась  сзади  к
седлу. Туда она сложила мое платье, белье и  батюшкин  серебряный  несессер.
Она также велела мне оставить у себя шпагу и  пистолеты,  которыми  я  сумел
распорядиться как мужчина. Теперь уже она торопила  меня  с  отъездом  (хотя
сердце ее, я знаю, разрывалось от горя), и чуть ли не  через  полчаса  после
возвращения домой я снова тронулся в путь, и передо  мною  и  в  самом  деле
открылся широкий мир. Стоит  ли  описывать,  как  Тим  и  преданная  кухарка
рыдали, провожая меня в дорогу, - боюсь, что и у меня навернулись слезы;  но
какой же юноша шестнадцати лет станет долго горевать, вырвавшись впервые  на
свободу и зная, что в кармане у него позвякивают двадцать гиней; я  ускакал,
размышляя, признаться, не столько о любезной  матушке,  которую  оставлял  в
полном одиночестве, и не о родном доме, где прошла  моя  юность,  сколько  о
чудесах, которые мне принесет неведомое завтра.



Глава III
        Я неудачно начинаю знакомство с высшим светом

     В тот же вечер добрался я до Карлоу и заехал  в  лучшую  гостиницу.  На
вопрос хозяина, кто я и куда держу  путь,  я  отвечал,  следуя  наставлениям
кузена, что я из уотерфордских Редмондов, а  направляюсь  в  колледж  Святой
Троицы в Дублине, где намерен пройти курс наук. Увидев по  моей  наружности,
шпаге с серебряным эфесом и плотно набитой  сумке,  с  кем  он  имеет  дело,
хозяин сам, без спросу, прислал мне наверх кувшин кларета и, разумеется,  не
обидел себя, составляя счет. В те  благословенные  дни  ни  один  порядочный
джентльмен не ложился в постель без доброй порции подобного  снотворного,  а
так как в день своего первого выхода  в  свет  я  решил  разыграть  бывалого
джентльмена, то, уж  будьте  уверены,  в  совершенстве  исполнил  эту  роль.
Волнующие события истекшего дня, мой отъезд из дому и поединок  с  Квином  и
без того затуманили мне голову, а винные пары довершили дело. Но не думайте,
что во сне мерещилась мне смерть капитана Квина, как это наверняка было бы с
каким-нибудь слабонервным мозгляком! Нет, я не таков! Никогда после честного
поединка не знал я дурацких угрызений совести, но прежде  всего  принимал  в
соображение, что, раз человек в отважном бою рискует головой, он должен быть
последним дураком, чтобы стыдиться своей победы. Итак, в Карлоу я спал  сном
праведника; выпил за завтраком порядочную кружку легкого пивца и закусил его
тостом, а разменяв свой первый золотой, дабы заплатить по  счету,  не  забыл
раздать слугам щедрые чаевые, как оно и  полагается  истинному  джентльмену.
Так начал я первый день своей  самостоятельной  жизни  и  в  таком  же  духе
продолжал и дальше. Ни один человек не попадал в такие переделки, как я,  ни
один не испытал такой щемящей бедности  и  тяжких  лишений;  но  всякий  вам
скажет, что, покуда имелся у меня золотой, я тратил его с щедростью лорда. В
будущем  своем  я  нимало  не  сомневался,  уверенный,  что  человек   такой
внешности, таких дарований и такой храбрости везде пробьет  себе  дорогу.  К
тому же в кармане у меня звенели двадцать  гиней,  -  этих  денег,  по  моим
расчетам (весьма ошибочным, как оказалось), должно было  хватить  месяца  на
четыре, а тем временем судьба позаботится о  моем  благосостоянии.  Итак,  я
продолжал свой путь, напевая про себя или беседуя со случайными прохожими, и
встречные  девушки,  завидев  меня,  ахали  от  восторга  -  что  за   душка
джентльмен! Что до Норы из замка Брейди, все это отодвинулось куда-то вдаль,
точно между вчера и  позавчера  пролегло  по  меньшей  мере  десятилетие.  Я
поклялся, что, только достигнув величия, вернусь в родные края,  и,  как  вы
увидите из дальнейшего сдержал слово.
     Б  ту  пору  на  королевской  столбовой  дороге  царило  куда   большее
оживление, чем наблюдается сейчас, во времена  почтовых  карет,  которые  за
несколько десятков часов доставляют вас из одного конца королевства в другой
Дворяне путешествовали на собственных конях или  в  собственных  экипажах  и
проводили по три дня в пути, который нынче занимает не больше десяти  часов.
Таким образом, у путника, направляющегося в Дублин,  не  было  недостатка  в
приятном обществе. Часть дороги из Карлоу  в  Наас  я  проделал  в  обществе
вооруженного джентльмена в зеленом с позументом кафтане  и  с  нашлепкой  на
глазу, скакавшего из Килкенни на кряжистой кобыле. Мой  попутчик  задал  мне
обычные вопросы: куда я еду и как мамаша не побоялась отпустить свое дитятко
без призора, - ведь на дорогах, слышно, пошаливают. На что  я,  выхватив  из
кобуры пистолет, ответил, что у  меня  с  собой  надежное  оружие,  оно  уже
сослужило мне верную  службу  и  при  случае  опять  меня  выручит;  но  тут
показался какой-то конопатый малый, и, пришпорив гнедую кобылу, мой попутчик
пустился вскачь. Догонять его я не стал, моя лошадь была слабее, и  я  щадил
ее, мне хотелось еще этим вечером добраться до Дублина и, по возможности,  в
пристойном виде.
     Подъезжая к Килкуллену, я увидел толпу поселян,  окруживших  одноконный
портшез, а в полумиле от нее, взбираясь на косогор, улепетывал как будто мой
давешний приятель в зеленом кафтане.  Выездной  лакей,  надсаживаясь,  орал:
"Держи вора!" Но никто не трогался с места: стоявшее кругом  мужичье  только
смеялось  его  испугу  и  наперебой  подшучивало   над   забавным   дорожным
приключением.
     - Что же ты не шугнул его своей хлопушкой? - говорил один.
     - Эх ты, трус! - корил лакея другой. - Сплоховал перед капитаном! Даром
что он одноглазый!
     - Вперед, как твоя миледи соберется куда ехать, пусть лучше  тебя  дома
оставит, - советовал третий.
     - Эй, любезные, что здесь за шум? - поинтересовался я, въезжая в толпу,
но, увидев, что дама, сидящая в  портшезе,  смертельно  бледна  и  напугана,
хорошенько  щелкнул  плетью,  заставив  грубиянов  отойти  подальше.  -  Что
случилось, сударыня, отчего вы в таком расстройстве? - спросил я,  сорвав  с
головы шляпу и осадив кобылу у самого окошка портшеза.
     Дама сообщила мне, что она жена капитана Фицсай-монса и направляется  в
Дублин к мужу. На ее портшез напал грабитель, и хоть этот дубина, ее  слуга,
вооружен до  зубов,  он  сразу  же  запросил  пардону;  когда  грабитель  их
остановил, в поле рядом работало человек тридцать поселян,  но  ни  один  не
бросился на помощь, - мало того, эти  изверги  называли  его  "капитаном"  и
желали ему удачи.
     - Что ж, это свой брат, бедняк, - сказал  один  из  крестьян,  -  мы  и
желаем ему удачи!
     - Наше дело сторона, - сказал другой. А третий пояснил, ухмыляясь,  что
это небезызвестный капитан Френи. Два дня назад он в Килкенни  откупился  от
выездного суда присяжных, тут же у ворот тюрьмы сел на свою лошадь и уже  на
другой день ограбил двух судейских, объезжавших округу.
     Я приказал этим канальям вернуться к своей работе, если  они  не  хотят
познакомиться  с  плетью,  и  принялся,  как  только  мог,  утешать   миссис
Фицсаймонс в постигшем ее несчастье. Много ли она потеряла? Все  решительно!
Злодей  взял  у  нее  кошелек,  где  лежало  больше  сотни  гиней,  а  также
драгоценности, табакерки, часы, и две алмазные пряжки от башмаков  капитана,
ее мужа. Я от души посочувствовал ей и, заключив  по  выговору,  что  передо
мной англичанка, посетовал  на  огромное  различие  между  обеими  странами,
заметив, что у нас дома (имея в виду Англию) такие ужасы просто невозможны.
     - Как, стало быть,  и  вы  англичанин?  -  воскликнула  она  в  крайнем
удивлении. На что я ответил, что да, я англичанин  и  горжусь  этим  -  я  и
вправду гордился; и я не встречал  ни  одного  добропорядочного  ирландского
тори, который не желал бы сказать того же о себе.
     Я сопровождал портшез миссис Фицсаймонс до самого  Нааса  и,  поскольку
грабитель забрал у нее кошелек, испросил  разрешения  ссудить  ей  несколько
золотых, чтобы у нее было чем расплатиться в гостинице. Она милостиво  взяла
деньги и была так добра, что пригласила меня пообедать.  На  вопросы  миссис
Фицсаймонс о моем происхождении и  моей  родне  я  сообщил,  что  я  молодой
человек со средствами (я говорил неправду, но  кто  же  станет  хулить  свой
товар? Моя добрая матушка  обучила  меня  с  младых  ногтей  этой  житейской
мудрости), что происхожу я из хорошей семьи в Уотерфордском графстве, а  еду
в Дублин учиться наукам, на что матушка ассигновала  мне  пятьсот  фунтов  в
год. Миссис Фицсаймонс тоже оказалась  общительной  собеседницей.  Она  дочь
генерала Грэнби Сомерсета из Вустершира, чье имя мне, конечно, знакомо  (оно
было мне незнакомо, но у меня хватило учтивости об этом умолчать); замуж она
вышла, признаться, против воли отца, ее муж, капитан Фицджеральд  Фицсаймонс
тайно увез ее. Бывал ли я когда-нибудь в Донеголе?  Нет?  Какая  жалость!  У
капитанова  отца  там  сто  тысяч  акров  земли,   а   такого   замка,   как
Фицсаймонсбург, не найдешь во всей Ирландии. Капитан  Фицсаймонс  -  старший
сын, и хоть он и в ссоре с отцом, со временем унаследует огромное состояние.
Она  без  конца  описывала  дублинские  балы,  банкеты  в  Замке,  скачки  в
Феникс-парке, а также светские собрания и рауты - не мудрено, что я развесил
уши и только и думал, как бы и мне приобщиться к этой веселой  жизни;  но  с
грустью говорил себе,  что  мои  щекотливые  обстоятельства  требуют  особой
осторожности  и  возбраняют  мне  представляться  ко   двору,   коего   чета
Фицсаймонсов  была  лучшим   украшением.   Я   невольно   восхищался   этими
непринужденными излияниями, сравнивая их с глупейшей  трескотней  вульгарных
захолустных девчонок в Килвангенских собраниях. Моя спутница чуть ли  не  на
каждом слове поминала какого-нибудь лорда  или  другую  почтенную  особу  и,
видимо, свободно говорила по-французски и итальянски, - тут и я не  преминул
ввернуть, что  немного  изъясняюсь  по-французски.  Что  до  ее  английского
произношения, то я, по правде сказать, был  плохим  судьей,  ведь  это  была
первая настоящая англичанка, какую мне довелось  встретить.  Она  советовала
мне остерегаться случайных знакомств  в  Дублине,  где,  по  ее  словам,  до
пропасти жуликов и проходимцев, понаехавших из разных  стран;  когда  же  мы
познакомились короче (а это произошло за десертом), она даже, к великой моей
радости и благодарности, предложила мне поселиться у них  на  квартире,  где
Фицсаймонс, по ее словам, с  распростертыми  объятиями  примет  ее  храброго
юного спасителя.
     - Полноте, сударыня, - пытался я возразить.  -  Что  ж  я,  собственно,
спас? - И это была чистейшая правда, я появился  слишком  поздно  и  не  мог
помешать грабителю распорядиться ее деньгами и жемчугами.
     - А ведь сказать по чести, не так уж он много и  взял,  -  вмешался  ее
обормот слуга, который испугался грабителя, а  теперь  исправно  прислуживал
нам за столом. - Разве он не вернул вам тринадцать пенсов медью, да и часы -
сказал, что они томпаковые?
     В ответ госпожа назвала его  дерзким  мошенником  и  приказала  сию  же
минуту убираться вон. Когда же он повиновался, объяснила мне: этому дуралею,
мол, и невдомек, что такое ассигнация в сто фунтов, которую Френи  забрал  у
нее вместе с кошельком,
     Будь я богаче житейским опытом, я, пожалуй,  догадался  бы,  что  мадам
Фицсаймонс  отнюдь  не  дама  из  общества,  за  каковую  она  себя  выдает;
желторотый новичок, я верил каждому ее  слову  и,  когда  хозяин  явился  со
счетом, с видом лорда уплатил за обед. Она, кстати,  и  попытки  не  сделала
достать  один  из  золотых,  которые  я  ей  одолжил.  Итак,  мы  не   спеша
проследовали дальше в Дублин, куда и прибыли с наступлением  вечера.  Грохот
нарядных экипажей, сияние факельных огней, великолепие многочисленных зданий
ошеломили меня, хоть я и старался ничем этого не выдать, памятуя уроки милой
матушки, учившей меня, что светский человек  не  должен  ничему  удивляться,
будь то дом, экипаж или элегантное общество, дабы показать, что он и  не  то
еще видал у себя дома.
     Мы остановились у неприглядного строения и вступили в прихожую, которая
опрятностью не могла сравниться с нашими сенями в  Барривилле  и  где  густо
носились запахи ужина и пунша.  Багровый  с  лица  толстяк,  без  парика,  в
изрядно заношенной ночной рубахе и колпаке выбежал к нам из гостиной и обнял
супругу (ибо это был капитан Фицсаймонс) с величайшей нежностью. Увидев  же,
что она явилась в сопровождении молодого человека, он обнял ее с еще большим
жаром. Представляя меня супругу, миссис Фицсаймонс опять назвала меня  своим
спасителем и так расхвалила мое  мужество,  как  будто  я  по  меньшей  мере
прикончил Френи, а не  поспел  к  шапочному  разбору.  Капитан  сказал,  что
прекрасно знает уотерфордских Ред-мондов. Услышав это, я  малость  струхнул,
так как понятия не имел, что это за семья. Однако не  растерялся  и  тут  же
огорошил его вопросом, каких, собственно, Редмон-дов он имеет  в  виду,  ибо
мне лично ни разу не довелось  слышать  от  домашних  его  имя.  На  что  он
ответил, что  знает  Редмондов  из  Редмондстауна.  "Тогда  все  понятно,  -
успокоился я. - Я происхожу от Редмондов из замка Редмонд". Таким образом, я
успешно сбил его со следа. Затем я сдал свою  кобылу  на  ближайшую  конюшню
вместе  с  портшезом  и  лошадью  капитана,  после  чего  вернулся  к  моему
гостеприимному хозяину.
     Хотя на столе стояла разбитая тарелка с остатками бараньих  отбивных  и
жареного лука, капитан сказал супруге:
     - Душа моя, как жаль, я не ждал тебя сегодня, и  мы  с  Бобом  Мориерти
только что прикончили изумительный олений паштет, -  лорд-наместник  прислал
мне его  вместе  с  бутылкой  шампанского  из  собственных  погребов.  Тебе,
конечно, знакомо его шампанское, дорогая? Но что было, то сплыло,  не  стоит
горевать! А что бы ты сказала насчет порядочного омара  и  бутылки  кларета,
самого лучшего, какой найдется в Ирландии? Бетти, уберите со стола,  мы  как
следует угостим вашу госпожу и нашего юного друга.
     За отсутствием разменных денег, мистер Фицсаймонс вознамерился занять у
меня десять пенсов на покупку означенного блюда омаров, но тут его  супруга,
выложив одну из моих гиней, приказала служанке разменять ее и  закупить  все
необходимое для ужина,  что  та  и  сделала,  однако  сдачи  принесла  самую
малость, заявив, что остальное рыботорговец удержал в счет старого долга.
     - Экая дурища, прости господи! - заорал на  нее  мистер  Фицсаймонс.  -
Ведь придет же в голову - сует торговцу золотой!
     Я уж не припомню,  сколько  сотен  фунтов  мистер  Фицсаймонс,  по  его
словам, за последний год переплатил этому мошеннику.
     Наш ужин был сдобрен не столько изысканными манерами, сколько обильными
рассказами о высоких особах, с коими капитан, по его словам, был на короткой
дружеской ноге. Я тоже не остался в долгу  и  с  уверенностью  владетельного
герцога поведал о моих имениях и прочем состоянии. Я изложил все анекдоты из
жизни высшего общества,  известные  мне  по  рассказам  матушки,  присочинив
немало от себя. Уже то, что мой хозяин не уличил меня во множестве ошибок  и
противоречий, должно было сказать мне, что он такой же обманщик, как и я. Но
такова  чистосердечная  юность.  Прошло  немало  времени,   прежде   чем   я
разобрался, что в лице капитана Фицсаймонса и его супруги я обрел не слишком
лестное знакомство, -  напротив,  укладываясь  спать,  я  поздравил  себя  с
великой удачей -  в  самом  начале  моих  приключений  встретиться  с  такой
достойной четой!
     Правда, отведенная мне  комната  ясно  говорила,  что  наследник  замка
Фицсаймонсбург в графстве Донегол  все  еще  в  немилости  у  своих  богатых
родичей; окажись на моем месте  юноша-англичанин,  он  бы  сразу  заподозрил
неладное. Как читателю известно, люди у нас, в  Ирландии,  более  терпимы  к
беспорядку, чем жители этой педантичной страны, вот почему запущенность моей
спальни не слишком меня поразила. Ибо разве в замке Брейди,  в  великолепных
апартаментах моего дядюшки, имелось хотя бы одно окно, не заткнутое тряпьем?
И разве хотя бы одна дверь там запиралась? Где не хватало замка, где щеколды
или засова, а  где  утерян  был  ключ.  И  пусть  моя  новая  спальня  могла
похвалиться всеми этими неудобствами, да и многими другими в придачу;  пусть
покрывалом на моей постели служило засаленное парчовое платье самой хозяйки,
а туалетное зеркало дало трещину и не  превышало  размерами  полукроны,  это
меня ничуть не смутило. Я привык к  таким  порядкам  в  ирландских  домах  и
по-прежнему воображал себя в  гостях  у  людей  светских.  Ящики  комода  не
запирались, когда же мне удалось их открыть, они  оказались  доверху  забиты
личными вещами моей  хозяйки,  такими,  как  банки  с  румянами,  стоптанные
башмаки, корсеты и всевозможные женские тряпки, вследствие чего  я  не  стал
разбирать свою сумку и только водрузил на рваную  скатерть  комода  батюшкин
серебряный несессер, где он и засверкал на диво.
     Утром ко мне явился Сулливен и на  мой  вопрос,  как  там  моя  лошадь,
доложил, что она в полном порядке. Тогда я громко и решительно  распорядился
насчет горячей воды для бритья.
     - Это вам-то горячей воды для  бритья?  -  переспросил  он,  разражаясь
смехом (и, признаться, не без оснований). - Уж не вы ли затеяли  бриться?  А
может, принести вам заодно и кошку, как раз ее и побреете?
     В ответ на такую наглость я запустил сапогом в голову болвана и  вскоре
уже сидел с  моими  друзьями  за  завтраком  в  гостиной.  Здесь  меня  ждал
сердечный прием и вчерашняя скатерть: я узнал ее по жирному пятну от блюда с
тушеной  бараниной  и  по  отпечатку  кувшина  с  портером,  оставшимся   от
вчерашнего ужина.
     Хозяин дома встретил меня весьма сердечно, а миссис Фицсаймонс уверяла,
что такому франту не стыдно показаться и в  Феникс-парке;  и  действительно,
могу сказать, не хвалясь, в Дублине той поры немало  молодых  людей  глядело
рядом со мной замухрышками. Правда, не было  еще  у  меня  той  мужественной
осанки и атлетического сложения,  коими  я  гордился  впоследствии  (кто  бы
сказал это сейчас, глядя на  мои  искривленные  подагрой  ноги  и  узловатые
пальцы, - впрочем, такова наша общая участь!); но я уже  в  ту  пору  достиг
своего нынешнего роста в шесть футов, а  мои  убранные  под  пряжку  волосы,
рубашка с жабо из тончайших кружев и такими же манжетами и красный  плисовый
камзол придавали мне вид настоящего джентльмена, каким я и был по  рождению.
Слов нет, мой светло-коричневый кафтан с пуговицами  из  накладного  серебра
тянул в плечах, и я обрадовался предложению капитана Фицсаймонса заказать  у
его портного новый, более отвечающий моему росту и сложению.
     - Не стану спрашивать, показалась ли вам удобной кровать, - заметил сей
джентльмен мимоходом. - Юный Фред Пимплтон (второй сын лорда Пимплтона) спал
на ней семь месяцев, пока у меня гостил, а уж если  он  остался  доволен,  я
думаю, она каждому должна понравиться.
     После завтрака отправились мы осматривать город,  и  мистер  Фицсаймонс
представлял меня друзьям, коих немало попадалось нам навстречу, как  мистера
Редмонда из Уотерфордского графства, своего лучшего молодого друга, он также
познакомил меня со своим шапочником  и  портным,  отнесясь  обо  мне  как  о
состоятельном молодом человеке с блестящим будущим;  и  хоть  я  предупредил
последнего, что я не при деньгах и  мне  требуется  всего  один  кафтан,  да
только бы сидел как влитой, он обещал изготовить несколько, и я  не  решился
его огорчить отказом. Капитан,  чей  гардероб  тоже  нуждался  в  освежении,
выбрал  себе  из  готового  платья  щегольской  военный  мундир  и  приказал
доставить его на дом.
     Потом мы воротились к миссис Фицсаймонс и последовали за ее портшезом в
Феникс-парк, где в этот день был военный смотр и где вокруг  нее  все  вре