йшим
игроком, всегда признавал его превосходство и поздравлял его с победой.
     Линдону было лестно обыграть такую знаменитость,  и  у  нас  завязалось
нечто  вроде   приятельских   отношений;   некоторое   время   мы,   правда,
ограничивались  обычными  знаками  учтивости,   встречаясь   у   минеральных
источников или за ужином в казино, однако постепенно сошлись короче. Это был
на редкость прямой человек (в  то  время  знатные  люди  держали  себя  куда
высокомернее, чем мы  это  видим  сейчас).  Он  часто  говаривал  мне  своим
небрежно-презрительным тоном:
     - Что за черт, мистер Барри, у вас манеры цирюльника, мне думается, мой
черный грум воспитан лучше вашего, но есть в вас что-то самобытное, лихое, и
вы мне нравитесь, сэр: похоже, что вы решили отправиться к  чертям  собачьим
своей собственной непроторенной дорогой.
     Я благодарил его, смеясь, за  столь  лестное  мнение  и  отвечал,  что,
поскольку ему предстоит отбыть на тот свет значительно раньше моего, я  буду
ему крайне обязан, если он прибережет для меня уютное местечко.
     Его забавляли мои рассказы о нашем фамильном достоянии и о  великолепии
замка Брейди, он смеялся от души и не уставал их слушать.
     - Держитесь карт, дитя мое, - советовал он мне, когда я поведал  ему  о
моих незадачливых матримониальных происках и о том, как я чуть  не  завладел
богатейшей наследницей Германии. -  Что  угодно,  только  не  женитесь,  мой
безыскусный ирландский простачок (ему нравилось придумывать для меня десятки
забавных прозвищ). Совершенствуйте  свои  незаурядные  таланты  по  игрецкой
части; но помните, женщина скрутит вас в бараний рог.
     Я отрицал  это,  ссылаясь  на  случаи,  когда  мне  удавалось  укротить
строптивейших представительниц слабого пола.
     - Они вас доконают рано или поздно, мой Алкивиад  из  Типперэри.  Стоит
вам жениться, и, - попомните мое слово, - ваша песенка спета. Возьмите  хоть
меня. Я женился на своей кузине, самой  родовитой  и  богатой  наследнице  в
Англии, женился чуть ли не против ее  желания  (тут  по  лицу  сэра  Чарльза
Линдона скользнула легкая тень). Женщина она слабая, сами увидите,  сэр,  до
чего слабая, но это не мешает ей быть моей тиранкой. Она отравила мне жизнь.
Глупа как пробка, а обошла одного из умнейших людей в христианском мире. Она
чертовски богата, но почему-то я никогда не бывал так беден,  как  женившись
на ней. Я рассчитывал женитьбой поправить свои обстоятельства, а она  только
сделала меня несчастным и вскорости сведет в могилу. И то же самое постигнет
моего преемника, когда меня не станет.
     - А велики ли у миледи доходы? - поинтересовался я.
     На каковой вопрос сэр Чарльз разразился оглушительным хохотом, заставив
меня покраснеть за свою неловкость. Видя его в столь  плохом  состоянии,  я,
естественно, прикинул  в  уме,  на  что  может  рассчитывать  предприимчивый
человек в рассуждении его вдовы.
     - Боже сохрани! - воскликнул он, смеясь. - Чур, чур, мистер  Барри!  Не
вздумайте когда-нибудь занять мое место, если дорожите своим покоем. К  тому
же вряд ли леди Линдон снизойдет до...
     - До кого?.. Извольте объясниться, сэр! - вскричал я в бешенстве.
     - Сие не суть важно. Но только любой человек, который на это отважится,
будет горько каяться. Черт бы ее побрал! Если бы не честолюбивые планы моего
родителя, да и мои в какой-то мере (он был ее дядей и  опекуном,  и  нам  не
хотелось выпускать из семьи такое состояние),  я  мог  бы  по  меньшей  мере
умереть спокойно; помаленьку  донес  бы  свою  подагру  до  могилы,  живя  в
скромной квартире в Мэйфэре, и в любом английском доме были бы мне рады, - а
теперь у меня самого их шесть, и в каждом ад  и  скрежет  зубовный.  Бойтесь
величия, мистер Барри! Да будет мой пример вам остережением. С тех пор как я
женился на богатстве, несчастнее нет никого на  свете.  Взгляните  на  меня!
Пятидесяти лет от роду я схожу в гроб  жалким  калекой.  Женитьба  состарила
меня лет на сорок. Когда я связался с леди Линдон, я  выглядел  моложе  всех
моих сверстников. О, жалкий глупец! Точно мало мне было моего пенсиона, моей
неограниченной свободы и самого лучшего общества, какое знает Европа; и  все
это я потерял, женившись на ней, и стал несчастным человеком. Да  будет  мой
пример вам остережением, капитан Барри, держитесь лучше карт!
     Хоть мы с сэром Линдоном были приятелями, он  принимал  меня  только  в
своих апартаментах, в другие же помещения  отеля,  где  он  стоял,  меня  не
допускали. Его супруга  жила  отдельно  -  трудно  было  понять,  зачем  они
путешествуют вместе. Леди Линдон была  крестницей  престарелой  Мэри  Уортли
Монтегью и, подобно этой  знаменитой  женщине,  являвшей  осколок  минувшего
века, притязала на то, чтобы слыть синим  чулком  и  bel  esprit  {Блестящей
собеседницей  (франц.).}.  Леди  Линдон  сочиняла   стихи   по-английски   и
итальянски, - желающие найдут  их  на  страницах  журналов  той  поры;  вела
переписку с несколькими европейскими savants {Учеными  (франц.).}  по  таким
вопросам,  как  история,  естествознание,  древние  языки,   а   наипаче   -
богословие.  Особенное   удовольствие   доставляло   ей   обсуждать   всякие
контроверзы с аббатами и епископами; ее присяжные льстецы клялись,  что  она
ученостью затмила мадам Дасье. Любой искатель приключений, вообразивший, что
ему удалось открыть новый закон в химии, или античную статуэтку, или  рецепт
философского  камня,  мог  рассчитывать  на  ее  покровительство.  Ей   были
посвящены многочисленные ученые труды, и не было  стихокропателя  в  Европе,
который не сочинил бы сонета в  ее  честь,  величая  ее  то  Линдонирой,  то
Калистой. Ее комнаты были забиты мерзейшими китайскими  уродцами  и  прочими
objets de vertu {Дорогими безделушками (франц.).}.
     Ни одна женщина столько не трубила о  своих  принципах  и  ни  одна  не
поощряла столь открытых ухаживаний. В те  поры  у  джентльменов  волокитство
было возведено в своего рода культ,  о  каком  понятия  не  имеет  нынешнее,
прозаическое, бесхитростное время. Сердцееды, стар  и  млад,  изливали  свои
чувства в потоках мадригалов и посланий, изощряясь в таких комплиментах,  от
которых у любой здравомыслящей леди в наши дни глаза полезли бы  на  лоб,  -
настолько старосветская галантность чужда нынешним нравам.
     Леди Линдон путешествовала целым маленьким двором. Во главе кортежа  из
полудюжины экипажей ехала  сама  ее  милость  с  компаньонкой  (какой-нибудь
потертой дамой чистых кровей), а  также  ее  птицы,  ее  пудели  и  дежурный
savant; за ними следовала секретарша с оравой горничных,  которым,  невзирая
на все труды, не удавалось привести свою  барыню  в  приличный  вид,  и  она
всегда  выглядела  сущей  неряхой.  Сэр  Чарльз  путешествовал  особняком  в
собственной колеснице, а дальше тянулись рыдваны с многочисленной челядью.
     Я чуть не упустил из виду экипаж, где сидел капеллан ее милости, мистер
Рант, исполнявший также обязанности гувернера при ее сыне, маленьком виконте
Буллингдоне - понуром заброшенном мальчугане, которого отец  не  замечал,  а
мать допускала только минуты на две на свои утренние приемы,  чтобы  учинить
ему небольшой экзамен из истории или  латинской  грамматики.  Все  остальное
время мальчик был целиком предоставлен себе и попечениям своего гувернера.
     Зрелище этой Минервы, которую я порой встречал в  общественных  местах,
окруженную роем нищих аббатов и школьных учителей, льстивших ей  напропалую,
сперва сильно меня испугало и не побудило искать ее знакомства.  У  меня  не
было никакого желания смешаться с толпой  убогих  почитателей,  составляющих
арьергард каждой  знатной  дамы,  -  этих  полудрузей,  полулакеев,  которые
слагают ей стихи, посвящают ей послания и состоят у нее на посылках в чаянии
нещедрой барской милости вроде приставного стула  в  ложе  на  представлении
комедии или прибора за обеденным столом.
     - Не бойтесь, - говорил мне  Чарльз  Линдон,  который  особенно  охотно
злословил и острил по адресу своей супруги, - моя  Линдонира  знать  вас  не
хочет. Она не выносит ирландского акцента и предпочитает тосканский. От вас,
говорит, несет конюшней, вас будто бы нельзя пускать к дамам. В  воскресенье
на запрошлой неделе, когда я последний  раз  был  удостоен  ее  беседы,  она
сказала мне: "Не понимаю, сэр Чарльз Линдон, как джентльмен,  представлявший
особу своего государя, позволяет себе бражничать и играть в карты с каким-то
ирландским шулером!" Полноте, сэр, не сердитесь! Не забывайте, что я калека,
да и сказала это Линдонира, а не я.
     Это меня задело, и я решил познакомиться с леди Линдон,  дабы  доказать
ее милости, что  потомок  Барри,  чьим  имуществом  она  незаконно  владеет,
достоин внимания любой дамы, пусть и самой именитой. К тому же, думал я, мой
друг сэр Линдон долго не протянет, и его вдова будет самым ценным призом  во
всех трех королевствах. Так почему же не завладеть ею,  почему  не  добиться
того положения в свете, какого требуют мои наклонности и  таланты?  Я  знал,
что рождением и воспитанием не уступлю никакому  Линдону,  и  решил  смирить
гордячку. А уж если я что решу, считайте, что дело сделано.
     Мы с  дядюшкой  на  семейном  совете  составили  план,  как  мне  лучше
подъехать к величественной госпоже замка Линдон. Мистер Рант, гувернер юного
лорда Буллингдона, не чуждался мирских развлечений; он любил летним  вечером
посидеть в открытом ресторанчике за бокалом рейнского и при  случае  был  не
прочь побросать кости;  я  постарался  заручиться  дружбой  этого  человека,
который, как истый англичанин и  университетский  педель,  благоговел  перед
любым фатишкой, представлявшим в его глазах высший свет. Его  ошеломила  моя
многочисленная свита, мои vis-a-vis {Коляски  с  двумя  расположенными  друг
против друга сиденьями (франц.).} и щегольские коляски, мои камердинеры, мои
лошади и мой грум, облаченный в форму гусара, а паче всего я сам - он только
диву давался, когда, щеголяя в золоте, бархате и соболях, я раскланивался на
Корсо, с первыми джентльменами Европы, и был так польщен моим вниманием, что
стоило мне поманить его пальцем, как он предался мне всей душой. Никогда  не
забуду, как бедняга оторопел, когда я позвал его отобедать со мной и с двумя
графами в отдельном кабинете казино, где нам подавали на золоте. Мы дали ему
выиграть несколько монет  и  этим  вконец  осчастливили;  он  нагрузился  от
полноты чувств и принялся распевать кембриджские песни,  а  потом,  безбожно
мешая французский с йоркширским, стал забавлять всю компанию  анекдотами  об
университетских педелях и  обо  всех  лордах,  когда-либо  учившихся  в  его
колледже. Я просил его бывать почаще и приводить с собой малыша  виконта.  И
хотя мальчишка с первой же минуты меня возненавидел,  я  всегда  держал  для
него запас лакомств, игрушек и книжек с картинками.
     Постепенно у нас с мистером Рантом открылись прения о вере, я признался
ему  в  кое-каких  сомнениях,  а  также  в  весьма  серьезной  склонности  к
римско-католическому исповеданию. Знакомый аббат писал  для  меня  письма  о
пресуществлении, и честный наставник парой затруднялся на  них  ответить.  Я
знал, что он покажет их своей госпоже, и  не  ошибся.  Дело  в  том,  что  я
испросил  разрешения  посещать  воскресную  англиканскую   службу,   которая
совершалась в ее апартаментах и на которой  бывали  избранные  представители
местной английской колонии; уже на второе  воскресенье  она  удостоила  меня
взгляда; в третье воскресенье она даже присела в ответ на мой низкий поклон;
на следующий день я закрепил наше знакомство,  почтительно  сняв  перед  ней
шляпу на Корсо; словом, не прошло  и  полутора  месяцев,  как  у  нас  с  ее
милостью завязалась горячая переписка по вопросу о  пресуществлении.  Миледи
поспешила на выручку своему капеллану, и я, как и следовало ожидать,  сдался
под тяжестью его аргументов. Но не стоит  рассказывать  все  перипетии  этой
безобидной интриги. Не сомневаюсь, что и вы, читатель, не  раз  прибегали  к
подобным военным хитростям, чтобы завоевать хорошенькую женщину.
     Я и сейчас вижу удивленное лицо сэра  Чарльза  Линдона,  когда  однажды
летним вечером, направляясь, как обычно, в своем портшезе к игорному  столу,
он встретил  во  дворе  отеля  знакомое  ландо  четвериком  в  сопровождении
верховых в золотистой ливрее дома Линдонов и рядом со своей супругой  увидел
"пройдоху ирландца", как она изволила отзываться  о  вашем  покорном  слуге,
Редмонде Барри, эсквайре. Его милость отвесил нам самый  изысканный  поклон,
на какой был способен, усмехнулся, сардонически оскалив зубы, и помахал  нам
шляпой со всей грацией, какую дозволяла ему подагра, и мы с ее  милостью  со
всей возможной учтивостью ответили на это приветствие.
     Я еще долго не мог добраться до игорного  стола,  так  как  мы  с  леди
Линдон добрых три часа толковали о пресуществлении; в этом  споре  она,  как
всегда, одержала победу, тогда как на ее компаньонку, досточтимую мисс Флинт
Скиннер, он нагнал сон. Когда же я наконец присоединился к  сэру  Чарльзу  в
казино, он, по обыкновению, встретил меня оглушительным смехом и  представил
всему обществу как очаровательного юного прозелита, обращенного самого  леди
Линдон. Таков уж был его обычай.  Он  надо  всем  глумился,  все  высмеивал.
Смеялся, изнемогая от боли, смеялся, выигрывая деньги и теряя  их,  но  смех
его не заключал в себе ничего веселого  и  добродушного,  напротив,  отдавал
горечью и сарказмом.
     - Господа, - воскликнул он, обращаясь  к  Пантеру,  полковнику  Лодеру,
графу де Карро и другим подгулявшим собутыльникам,  с  которыми  после  игры
имел обыкновение подкрепляться форелью, запивая ее шампанским, -  посмотрите
на этого милого юношу. Он терзался религиозными сомнениями и побежал к моему
капеллану, а тот обратился за советом к моей супруге, леди Линдон, и  теперь
эти духовные пастыри укрепляют моего  простодушного  юного  друга  в  правой
вере. Как вам нравятся сии апостолы и сей ученик?
     - Клянусь честью, - воскликнул я, - если мне понадобятся  уроки  добрых
правил, я, разумеется, обращусь не  к  вам,  а  к  вашей  супруге  и  вашему
капеллану.
     - Ему хочется на мое место! - продолжал издеваться милорд.
     - Каждому захочется, -  возразил  я,  -  но  только  не  в  рассуждении
подагрических шишек.
     Мой ответ  еще  пуще  разозлил  сэра  Чарльза.  Выпив,  он  был  весьма
несдержан на язык, а выпивал он, надо  сказать,  куда  чаще,  чем  было  ему
полезно.
     - Посудите сами, господа, - продолжал он, - разве я не  счастлив,  -  к
концу моих земных сроков находить; столько радостей у семейного очага;  жена
так любит меня, что уже сейчас подыскивает мне заместителя (я имею в виду не
только вас, мистер Барри, вы всего лишь кандидат наравне со многими, коих  я
мог бы перечислить здесь поименно). Разве  не  приятно  видеть,  как  она  в
качестве рачительной хозяйки заблаговременно готовится к моему отбытию?
     - Надеюсь, сэр, вы еще  не  скоро  нас  покинете,  -  сказал  я  вполне
искренне, ибо ценил в нем занятного собеседника.
     -  Не  так  скоро,  мой  друг,  как  вы,  может  быть,  воображаете,  -
отпарировал он. - За последние четыре года меня уже не однажды  хоронили,  и
каждый раз один-два: кандидата только и ждали, когда откроется вакансия. Кто
знает, сколько я и вас еще заставлю ждать. - И  действительно,  он  заставил
меня ждать несколько больше, чем можно было предположить по  его  тогдашнему
состоянию.
     Поскольку я говорю обо всем по возможности открыто - таков уж мой  нрав
- и поскольку писатели завели моду подробно описывать дам, в коих влюбляются
их герои, то, дабы не составлять исключения, надо и  мне  сказать  несколько
слов о прелестях леди Линдон. Но хоть я: и воспевал их во множестве  стихов,
сочиненных лично мной и другими, исписал не одну стопу  бумаги  в  цветистом
стиле той поры, прославляя каждое ее совершенство и каждую улыбку в особицу,
сравнивая ее с каждым цветком, каждой богиней и  прославленной  героиней,  о
каких мне приходилось слышать, однако из уважения к истине должен сознаться,
что ничего божественного я в ней не находил. Она  была  недурна  собой  -  и
только. У нее была вполне терпимая фигура, черные волосы, красивые  глаза  и
весьма деятельный нрав: так, она любила петь, но отчаянно фальшивила, как  и
полагается знатной даме. Немного болтала на пяти-шести языках и  нахваталась
верхов в таких науках, какие я и назвать толком не сумею. Гордилась знаниями
греческого и латыни,  хотя  цитаты,  -  коими  она  уснащала  свою  обильную
корреспонденцию, подбирал ей, конечно, мистер Рант. При огромном тщеславии и
болезненном самолюбии, она вовсе лишена была сердца; а иначе, как  прикажете
объяснить, что в тот день, когда лорд Буллингдон, ее  сын,  после  ссоры  со
мной бежал из дому... Впрочем, не стоит опережать  события,  об  этом  будет
рассказано в своем месте. Наконец, леди Линдон  была  на  год  меня  старше,
хотя, разумеется, поклялась бы на Библии, что я старше ее на три года.
     Мало найдется на свете людей моей честности, мало кто признается вам  в
своих истинных побуждениях - ну а мне нет нужды в том,  что  подумают  люди.
То,  что  сказал  сэр  Чарльз,  было  совершенно  справедливо.  Я  втерся  в
знакомство с леди Линдон не без задней мысли.
     - Сэр, - обратился я к нему, когда мы  оказались  вдвоем  вскоре  после
того случая, как он всячески  меня  поносил.  -  Смеется  тот,  кто  смеется
последним. Вам угодно было на днях подшутить надо мной и над  моими  планами
касательно вашей супруги. Ну, а если вы и угадали, если я  и  мечу  на  ваше
место, что из того? Разве в свое время у вас не  было  таких  же  намерений?
Клянусь, так угождать леди Линдон, как вы, сумею и я, а если я  ее  добьюсь,
когда вас уже на свете не будет, - corbleu {Черт возьми! (франц.).}, милорд!
- уж не думаете ли вы, что я откажусь от нее из страха перед выходцем с того
света?
     Линдон, по обыкновению, рассмеялся, но на сей раз в его  смехе  звучала
неуверенность - я одержал над ним верх в этом споре, - ведь он был такой  же
охотник за приданым, как я.
     Как-то он сказал мне:
     -  Если  вы  женитесь  на  женщине  вроде  миледи  Линдон,  вы  жестоко
раскаетесь, попомните мое слово. Вы будете тосковать по утраченной  свободе.
Клянусь честью, капитан Барри, - добавил он со вздохом,  -  больше  всего  я
сожалею, оплакивая мою загубленную жизнь, - быть может, оттого, что я  стар,
blase {Пресыщен (франц.).} и стою одной ногой в могиле, - что не было у меня
никогда чистой привязанности.
     - Ха-ха! Уж не к дочери  ли  молочницы?  -  подхватил  я,  смеясь  этой
нелепице.
     - А хоть бы и так! И я когда-то любил, мой мальчик, как  и  большинство
людей на свете. Моей  привязанностью  была  дочка  учителя,  Элен,  цветущая
девушка, конечно, меня постарше (тут я вспомнил свое увлечение Норой  Брейди
в дни невозвратной юности), и знаете, сэр, я страшно жалею, что в свое время
на ней не женился. Что может быть лучше такой  добродетельной  хлопотуньи  у
тебя  дома!  Только  это  и  придает  настоящую  остроту  и  прелесть  твоим
приключениям вне дома. Ни один здравомыслящий человек не  должен  отказывать
себе ради жены ни в одном удовольствии:  напротив,  он  лишь  тогда  сделает
верный выбор, если подыщет себе пару, которая не будет ему  помехой  в  часы
развлечений, но станет его утехой в часы одиночества и  скуки.  Возьмите,  к
примеру, меня, я болен подагрой, и кто же обо мне  печется?  Наемный  слуга,
который только ищет случая меня обокрасть. Жена и близко ко мне не подходит.
Какие у меня друзья? Да никого решительно. Светские люди, как мы с  вами,  в
друзья не годятся; вот мы и остаемся на бобах. Добудьте себе друга,  сударь,
женщину-друга,  этакую  домовитую  хлопотунью,  которая  по-настоящему   вам
преданна. Это самая драгоценная дружба, ибо в  накладе  всегда  женщина.  От
мужчины ничего  не