на  ранение.  После  чего  он  поминает
многих святых с необычной фамильярностью и оголтело бегает от борта к борту,
в то время как над палубой собирается великий водохлест,  от  ливня  журавли
взлетают и улепетывают подальше с глаз. Стена дождя рухает  на  Роберта;  он
беспокоится из-за часов, мечется по палубе, их собирает, опять  подвертывает
ногу на случайной приступке, спасается на полуют прыжками  на  одной  ножке,
как приснопамятные журавли, и сбрасывает  мокрую  одежду  и,  как  достойное
заключение всех этих бессмысленных событий, кидается писать, в то время  как
дождь ударяет по "Дафне" все чаще, а потом  утихает,  а  потом  проглядывает
солнце и наконец на мир нисходит ночная тишина.
   Слава Богу для нас, что Роберт  пишет  это  воспоминанье,  оно  дает  нам
понять, что же с ним происходило во время плаванья на "Амариллиде".



   19. СИЯТЕЛЬНОЕ МОРЕПЛАВАНИЕ

   (Итальянский путеводитель "La Nautica Rilucente" (конец XVI в.))

   "Амариллида" отплыла из Голландии,  ненадолго  пристала  в  Лондоне,  где
тайком ночью погрузили что-то, матросы оцепили  кордоном  мостик  и  трюм  и
Роберту не удалось распознать, какой груз заносят. Потом снялись с  якоря  и
пошли на юго-запад.
   Роберт  забавно  описывает  бортовую  компанию.   Похоже,   что   капитан
специально выбирал самых нелепых чудаков, чтобы ими прикрыться при  отплытии
судна, а уж потом не церемониться, даже если они  запропастятся  по  дороге.
Пассажиры делились на три сорта: те, кто понимал, что корабль идет в сторону
запада (как галисийская чета, путешествовавшая к  сыну  в  Бразилию,  и  как
старый еврей, по обету совершавший паломничество в Иерусалим  самой  дальней
дорогой);  те,  кто  нечетко  представлял  себе  устройство   земного   шара
(несколько головорезов, плывших за большими  деньгами  на  Молукки,  но  они
скорей бы дошли  восточным  курсом),  и  наконец  третьи,  те,  кто  глубоко
обманывался, к примеру семья протестантов из  какой-то  долины  в  Пьемонте,
целью коих было объединиться с английскими пуританами на северном  побережье
Нового Света, но они не учитывали, что корабль держит курс на юг и  причалит
только в Ресифи.  Недоразумение  выяснилось  не  ранее  чем  когда  они  там
действительно оказались, и в этой колонии - тогда управлявшейся  голландцами
- почли за благо высадиться, чтобы не искать  на  свою  голову  еще  больших
неприятностей среди католиков-португальцев. В Ресифи на корабль взошел некий
мальтийский рыцарь,  с  пиратской  физиономией,  положивший  себе  разыскать
остров, о котором слышал от одного венецианца:  остров  Эскондида.  Не  было
известно, где он находится, и никто на "Амариллиде"  не  слыхивал  о  таком.
Очередное доказательство, что капитан подбирал  пассажиров,  как  говорится,
одного к одному.
   Он столь же мало беспокоился и о благополучии той  небольшой  толпы,  что
расселилась на второй  палубе.  Пока  пересекали  Атлантический  океан,  еды
хватало, и на американском берегу продовольствие было  пополнено.  Но  после
плавания в царстве вытянутых перистых  облаков  и  аляповатого  неба,  после
Магелланова пролива, почти все, за исключением почетных пассажиров, остались
на два месяца на воде, полной глистами, и хлебе, пропахшем мышачьей мочой. И
многие из команды вместе с многими пассажирами померли от скорбута.
   Ища где бы  подзаправиться,  корабль  продвигался  на  запад  параллельно
берегу Чили и причалил к ненаселенному острову, который на  бортовых  картах
именовался Мас-Афуэра. Простояли у  острова  три  дня.  Климат  на  нем  был
здоровый, растительность пышная, так что мальтийский рыцарь  бормотал  даже,
что было бы большим везеньем для тех, кто жертва моря, выкинуться  на  такой
гостеприимный берег и счастливо там жить, забыв о возвращении восвояси.  Он,
видимо, внушал себе, будто  это  Эскондида.  Какая  разница,  думал  Роберт,
вспоминая это на "Дафне". Останься я взаправду, теперь бы не дрожал  тут  от
страха перед Пришельцем, чей отпечаток мокрой подошвы только что заметил  на
доске пола.
   Потом задули противные ветры, по словам капитана. Корабль против  всякого
здравого смысла лег на северный курс. Роберт  никаких  противных  ветров  не
заметил, напротив, когда было решено поворачивать, судно  было  на  раздутых
парусах и для перемены румба пришлось их  обезветрить.  По  всей  видимости,
доктору Берду и его людям нужно было для опытов удерживаться на одном и  том
же меридиане. Причалили к Галапагосским  островам,  где  можно  было  ловить
громадных черепах и печь их  на  собственных  панцирях.  Мальтийский  рыцарь
долго копался в своих записках и пришел к заключению,  что  Эскондида  не  в
этом месте.
   Снова повернув на запад и сойдя до двадцать пятого градуса южной  широты,
они опять заправились водой, открыв остров, не  обозначенный  ни  на  единой
карте. Главной его приманкой было полное  безлюдие,  и  мальтийский  рыцарь,
который не  переваривал  на  корабле  ни  рациона,  ни  капитана,  признался
Роберту, что было бы мило навербовать отважных, захватить корабль,  высадить
капитана и кто с ним захочет на шлюпку, спалить "Амариллиду" и  обосноваться
на той земле, в желанном далеке от знаемого мира, и основать новое общество.
Роберт спросил его, похож ли остров на Эскондиду, но  рыцарь  уныло  покачал
головой.
   Снова уйдя на северо-запад при благоприятных ализеях, они нашли  острова,
населенные  дикарями  с  янтарного  цвета  кожей,  и   обменялись   с   ними
любезностями, одарили их и были на их праздниках,  где  упоительные  туземки
танцевали, подражая колебанию трав, опушающих морские пляжи у кромки прибоя.
Рыцарь, вероятно не успевший связаться обетом  непорочности,  под  предлогом
рисования этих нимф (а рисовал он весьма талантливо) преуспел и  в  плотском
соединении со своими натурщицами. Экипаж вознамерился  последовать  ему,  но
капитан объявил  отплытие.  Кавалер  не  знал,  ехать  или  оставаться:  ему
казалось, что очень славным  финалом  жизни  было  бы  предаться  отчаянному
рисованию. Но потом он решил, что Эскондида не тут.
   Еще дальше на северо-запад лежал остров с миролюбивым народцем. Два дня и
две  ночи  оставались  на  его  рейде,  и  мальтийский  рыцарь   рассказывал
аборигенам истории: он говорил на диалекте, который был малопостижим  и  для
Роберта, и тем менее для них, но рыцарь дополнял речь рисунками на  песке  и
жестикулировал как актер, и с энтузиазмом местные жители  славословили  его,
скандируя: "Тузитала, Тузитала!" Рыцарь обмолвился Роберту,  как  приманчиво
было бы окончить  дни  среди  этих  местных  жителей,  пересказывая  им  все
предания подлунной. "Но Эскондида - это здесь?"  -  спросил  Роберт.  Рыцарь
покачал головою.
   Он погиб при крушении, раздумывал Роберт, сидя на  "Дафне".  А  я,  может
статься, отыскал его Эскондиду, но не сумею его об этом оповестить, и никого
оповестить не сумею. Может быть, по этой причине Роберт уведомлял обо всем в
письмах свою Даму. Рассказывание историй, в общем-то, залог выживанья.
   Последний воздушный замок был создан мальтийским рыцарем когда-то вечером
за несколько  дней,  за  несколько  миль  до  кораблекрушения.  Они  огибали
архипелаг, куда капитан решил не приставать, поскольку доктор Берд, по  всей
видимости, снова заторопился приблизиться к экватору. В течение  путешествия
Роберту  стало  очевидно,  что  поведение  капитана   не   таково,   как   у
мореплавателей,  рассказы  о  которых  он  слышал.   Полагалось   составлять
подробные описания встречаемых новых земель, совершенствовать путевые карты,
зарисовывать  форму  облаков,  перечерчивать   береговую   линию,   собирать
натуралии... "Амариллида" же вела себя как передвижная лаборатория алхимика,
поглощенного своею Черной Деей,  безразличного  к  огромному  миру,  который
перед ним открывался.
   Был один закат, облака переигрывались с небом  рядом  с  тенью  какого-то
острова, и сбоку выходило, будто смарагдовые рыбы витали у  его  макушки.  С
другого боку дулись, сердясь, огненные шары. Сверху облака были серы.  Сразу
после, пламенея,  солнце  двинулось  за  островную  кромку,  и  после  этого
обширное порозовение захватило и небо и тучи, с их краев будто капала кровь.
Прошло еще несколько секунд, и пожар  сзади  островной  горы  заполыхал  так
ярко, что отсвет попал и  на  сам  корабль.  Небо  зарно  золотилось,  будто
жаровня на фоне неярких серо-синих полос. Еще какой-то  миг,  и  окровавился
весь мир, и последние блики сини будто разодрались  убийственными  челюстями
мурен.
   "Вот сейчас бы и  умереть,  -  произнес  мальтийский  рыцарь.  -  Вам  не
хотелось бы соскользнуть по шверту и  раствориться  в  этом  море?  Это  так
мгновенно, и именно в этот миг мы узнаем все..."
   "Да, но как только узнаем, тут же и прекратим знать",  -  ответил  рыцарю
Роберт.
   Корабль продолжал свое продвижение по пространству вод цвета сепии.


   Дни текли,  неотличимые.  Как  было  предугадано  Мазарини,  Роберт  имел
общение только с благородной публикой. Матросы были такое отребье, что страх
было встретиться с ними лицом  к  лицу  на  мостике  ночью.  Пассажиры  были
голодные, болявые и визгливые. Ассистенты Берда не смели садиться с  ним  за
стол, они молча скользили взад-вперед, выполняя приказания. Капитан, что  он
был, что его не было: пьянствовал и говорил по-фламандски.
   Берд, сухой тощий бритт, имел до того рыжую  и  круглую  голову,  что  ее
можно  было  перепутать  с  корабельным  фонарем.  Роберт,  он-то   старался
чиститься при любой оказии, и когда шел дождь, всегда прополаскивал  костюм,
ни разу не видел за много месяцев плавания,  чтобы  Берд  менял  сорочку.  К
счастию, даже для юноши, привыкшего к зловонию парижских салонов,  смрад  на
корабле настолько силен, что чем разит от соседей, трудно учуять.
   Берд был охотник выпить пива. Роберт стал засиживаться с ним, делая  вид,
что глотает. В его стакане не убывало, но Берд, похоже, беспокоился  лишь  о
том чтобы доливать пустые, а пустым всегда оказывался  его  собственный.  Он
произносил тосты. Мальтийский рыцарь не пил, сидел с  ними  и  о  чем-нибудь
расспрашивал.
   Берд неплохо владел французским, как любой его одноплеменник в ту  эпоху,
если намеревался путешествовать за пределы родного  острова.  Его  очаровали
рассказы  Роберта  о  разведении  лоз  в  Монферрато.  Роберт  из   ответной
вежливости прослушал в подробностях, как производится пиво в Лондоне.  Потом
разговорились о морях.  Роберт  плавал  впервые.  Берд,  по  виду  судя,  не
собирался откровенничать. Рыцарь расспрашивал,  где,  по  мнению  остальных,
могла бы найтись Эскондида. Но так как от него не поступало подробностей, то
и ответа он не получал.
   По определению, доктор Берд совершал это  плавание  для  изучения  флоры.
Роберт прощупал его на  эту  тему.  Берд,  несомненно,  не  был  невеждой  в
гербаристике. Напротив, он принялся разглагольствовать настолько пространно,
что Роберту пришлось очень надолго вступить с ним в заинтересованную беседу.
На каждой стоянке Берд и его люди  действительно  рвали  какие-то  растения,
хотя и не с таким упорством, как если бы они были учеными, весь смысл  жизни
которых сводился  к  этим  травам.  Многие  вечера  проходили  за  изучением
собранного.
   В первые дни Берд расспрашивал о прошлом и Роберта, и рыцаря,  как  будто
питал на их счет подозрения. Роберт  придерживался  версии,  выработанной  в
Париже. Савойское происхождение, война в Казале на стороне имперцев, крупные
неприятности как в Турине, так и в Париже вследствие нескольких дуэлей, и  в
особенности той, на которой он имел невезение ранить протеже Кардинала,  так
что Тихий океан  представился  ему  подходящим  расстоянием  между  собою  и
гвардейцами. Рыцарь  рассказал  множество  приключений,  некоторые  из  коих
разворачивались в Венеции, иные в Ирландии, еще какие-то в южной Америке, но
было не вполне понятно, что происходило с  ним  самим,  а  что  с  какими-то
другими лицами.
   Наконец Роберту стало понятно, что Берд охотник поболтать о женском поле.
Роберт весь вечер описывал сумасшедшие страсти с сумасшедшими  куртизанками,
у доктора сверкали глаза, он повторял, что непременно по скончании  плавания
ехать ему в Париж. Потом овладел собою  и  пробурчал,  что  паписты  все  до
одного похабники. Роберт заметил, что среди савойцев многие без  пяти  минут
гугеноты. Рыцарь Мальты осенил себя крестом и вернулся к разговору о бабах.


   Вплоть до самой высадки на Мас-Афуэра жизнь доктора, казалось,  протекала
согласно заведенным ритмам, и если он что-то наблюдал на борту, он,  видимо,
делал это,  когда  другие  сходили  на  берег.  В  плавании  он  целый  день
прохлаждался на деке, вечерами допоздна болтал с сотрапезниками, а по ночам,
разумеется, спал. Его каюта соседствовала с  Робертовой,  два  узких  отсека
были разделены переборкой, Роберт вслушивался, стояла тишина.
   Как только вошли в Тихий океан, привычки Берда переменились. Как отчалили
от Мас-Афуэра, Роберт заметил, что Берд где-то стал отсутствовать  по  утрам
от семи до восьми; странно, потому  что  прежде  именно  в  такое  время  он
выходил к завтраку. На отрезке пути,  тянувшемся  на  север,  к  черепашьему
острову, Берд удалялся всегда в один и тот же  час,  в  шесть  часов  утром.
Стоило кораблю отклонить курс снова на запад, как Берд  начал  подыматься  в
пять. Роберт слышал, как один  из  помощников  приходил  его  будить.  Потом
пробуждение постепенно передвигалось на четыре, на три, на два.
   Роберт точно определял время, у него имелись маленькие песочные часы.  На
закате с досужим видом он  загуливал  на  нактоуз,  где  рядом  с  компасом,
плававшим в  китовом  жире,  имелась  табличка,  на  которой  кормчий  метил
координаты и предполагаемое время суток. Роберт принимал время  к  сведению,
быстро шел и устанавливал свою песочную клепсидру  и  следил  за  регулярным
пересыпанием содержимого, помечая, сколько  раз  приходилось  перевертывать.
Благодаря этому он доподлинно знал, что Берд каждое утро покидает  каюту  на
несколько минут раньше и что если это продолжится, не миновать  такого  дня,
когда он удалится по делам вообще в полночь.
   На  фоне  всего,  чему  Роберт  обучился  от  Мазарини,  Кольбера  и   их
помощников, нетрудно было прийти к догадке, что  походы  Берда  совпадали  с
последовательным изменением координаты. Это  было  как  если  бы  из  Европы
некто, ежедневно в час пополудни на Канарских островах,  или  в  назначенный
час на каком-то другом меридиане, направлял сигнал, который Берд неизвестным
образом принимал в секретном месте. Зная время на борту  "Амариллиды",  Берд
на основании этого высчитывал долготный градус!
   Достаточно было бы заглянуть туда, куда Берд удалялся. Только  как?  Пока
он делал это с  утра,  тайно  следовать  за  ним  вообще  не  представлялось
возможным. Когда его отлучки передвинулись на ночь, Роберт, хотя  и  слышал,
что доктор покидает каюту, не мог выскакивать  ему  вдогонку.  Он  пережидал
совсем немного, потом пытался разыскивать следы лекаря. Безрезультатно. И не
только оттого, что идя по кораблю наощупь, Роберт путался в гамаках  команды
или спотыкался о лежащих пилигримов. Хуже, что нередко он сталкивался нос  к
носу с теми,  кому  полагалось  бы  почивать.  Значит,  имелась  недреманная
охрана.
   Встречаясь с одним из таких, Роберт оправдывался привязчивой  бессонницей
и вскарабкивался на мостик, надеясь, что  не  вызвал  подозрений.  С  начала
плавания  он  создал  себе  репутацию  сумасброда,  блуждающего  по   ночам,
дрыхнущего днем. Но  ретировавшись  на  мостик,  где,  как  правило,  торчал
матрос, с которым Роберт почитал необходимым обменяться  парой  приветствий,
при условии, разумеется, что у них имелся хоть какой-то  общий  язык,  -  он
терял ночь безрезультатно.
   Этим объясняется, что месяц за месяцем проходили, что Роберт был довольно
близок к разгадке секрета "Амариллиды" и тем не менее до  последних  пор  не
исхитрился просунуть нос туда, куда требовалось, чтоб выведать тайну.


   С другой стороны,  с  самого  отплытия  он  втягивал  Берда  в  дружескую
откровенность. При этом он использовал метод, которому Мазарини не учил его.
Желая узнать нечто, Роберт наводил на эту тему мальтийского рыцаря, которому
ответ был неведом. Роберт давал ему понять, что тема беседы обладает великой
значительностью, в частности для отыскания желанной Эскондиды. После  этого,
когда наступал вечер, рыцарь переадресовывал тот же вопрос доктору Берду.
   Однажды ночью  на  верхней  палубе  они  любовались  звездами,  и  доктор
заметил, что, судя по светилам, была полночь. Мальтийский рыцарь, подученный
Робертом за несколько часов до  этого,  произнес:  "Знать  бы,  который  час
теперь на Мальте..."
   "Проще простого, - вырвалось у доктора. Но он сразу же спохватился: -  То
есть труднее трудного, я хотел сказать". Рыцарь спросил, отчего  это  нельзя
вывести из подсчета  меридианов.  "Разве  солнце  не  тратит  ровно  час  на
прохождение пятнадцати градусов румба? Значит, достаточно знать, что  мы  на
столько-то градусов удалены от Средиземного моря,  поделить  на  пятнадцать,
взять, сколько сейчас времени у нас на корабле, и вычислить, сколько у них".
   "Вы как те астрономы, которые  всю  жизнь  проковырялись  с  картами,  но
никогда не ходили в море. Иначе знали  бы,  что  не  существует  возможности
установить, на каком вы меридиане находитесь".
   Берд кратко пересказывал то, что Роберту было уже известно.  Мальтийскому
же рыцарю все было внове, так что  Берд  истратил  великое  множество  слов.
"Древние полагали, что обладают  безупречным  методом,  вычисляя  по  лунным
затмениям. Вы понимаете, что происходит при затмении? В этот момент  Солнце,
Земля и Луна оказываются на одной оси и тенью Земли  покрывается  лик  Луны.
Поскольку поддается расчету и точный день и точный час ожидаемого  затмения,
надо только иметь под рукой таблицы  Региомонтана,  предположим,  что  некое
затмение ожидается в Иерусалиме в полночь такого-то дня, ну,  а  у  вас  оно
наступает в десять вечера. Значит, вас  отделяют  от  Иерусалима  два  часа.
Следовательно, ваша точка наблюдения отстоит на тридцать градусов долготы на
запад от долготы Иерусалима".
   "Изумительно, - воскликнул Роберт. - И да славится мудрость древних!"
   "Да, но этот расчет верен лишь до некоторой степени.  Великий  Колумб  во
второе свое странствование высчитал координаты по затмению Луны, находясь  у
берегов Испаньолы, и допустил ошибку в двадцать три  градуса  к  западу,  то
есть почти в полтора часа временной  разницы!  А  в  четвертом  путешествии,
опять-таки по затмению, он обсчитался на два часа с половиной!"
   "Обсчитался он или Региомонтан?" - спросил мальтийский рыцарь.
   "Кто разберет? На корабле, который движется всегда, даже когда  стоит  на
якоре, трудно замерять с точностью. Может быть, вам известно  вдобавок,  что
Колумб хотел во что бы то  ни  стало  доказать,  будто  доплыл  до  Азии,  и
следовательно, он неосознанно  влекся  к  этой  ошибке,  продемонстрировать,
будто продвинулся дальше,  нежели  на  самом  деле...  Есть  еще  способ  по
положению Луны. Он вошел в большую моду в последние сто  лет.  Эта  идея  не
лишена, как бы это сказать, wit, изящества. За  свой  месяц  Луна  совершает
полное  передвижение  с  востока  на  запад  против  орбит  всех  звезд,   а
следовательно, она, как стрелка небесного  циферблата,  посещает  весь  круг
Зодиака. Звезды движутся по  небу  с  востока  на  запад  приблизительно  на
пятнадцать градусов в час, а Луна за  то  же  самое  время  проходит  только
четырнадцать градусов с половиной. Так Луна расходится с движением  звездной
сферы на полградуса. Так вот, в древности думали,  что  можно  вычислять  по
расстоянию между Луной и некоей fixed sterre,  как  бы  это  сказать,  некой
исходной звездой, в определенный момент, если эта звезда одна и  та  же  для
наблюдателей со всех  концов