света...  Достаточно  использовать  опять-таки
таблицы, так называемые эфемериды, и наблюдая небо с помощью the astronomers
staffe, the Crosse..."
   "Балестрильи?"
   "Вот-вот... Этому прибору задается расстояние от Луны и до этой  исходной
звезды для  определенного  часа  на  нашем  расчетном  меридиане,  что  дает
возможность утверждать, что в час, когда будут получены аналогичные данные в
море, в таком-то городе столько-то времени. Сколько времени в  это  время  у
нас, мы знаем,  и  значит,  опять  же  высчитываем,  на  какой  мы  долготе.
Прекрасно, но... - и Берд выдержал  новую  паузу,  чтобы  заинтриговать  как
можно сильнее своих слушателей, - но  вмешивается  параллакс.  Это  довольно
сложная штука, которую я не стану сейчас  вам  объяснять,  скажу  лишь,  что
погрешность вызывается  различной  рефракцией  небесных  тел  при  различной
высоте над горизонтом. И вот из-за параллакса лунное расстояние,  получаемое
тут у нас с  вами,  не  будет  совпадать  с  тем,  которое  вычислят  сейчас
астрономы в Европе".
   Роберт  припомнил,  что  действительно  слышал  от  Мазарини  и  Кольбера
какие-то разговоры о параллаксе, и о том господине Морене, который обнаружил
способ, как параллаксы преодолевать. Для проверки познаний Берда он  спросил
его, доступно ли  астрономам  преодолевать  параллаксы.  Берд  ответил,  что
доступно, но что это крайне трудоемкое дело и что  риск  ошибки  чрезвычайно
велик. "И вдобавок, - завершил он  свою  речь,  -  я  профан  и  понимаю  на
редкость мало".
   "Значит, следует изобрести более надежный метод," - подытожил Роберт.
   "Знаете, что сказал ваш  Веспуччи?  Что  долгота  -  крайне  замысловатый
предмет, и мало кто разбирается  в  этом  вопросе,  кроме  тех,  кто  готов,
пренебрегая сном, ночами наблюдать совокупление Луны с планетами. И  еще  он
сказал: ради определения долгот я забывал о ночном сне и укоротил  свой  век
на десятилетие... И укоротил без всякой пользы, добавлю я вам, господа.  But
now behold the skie is over cast with cloudes; wherfore let us haste to  our
lodging, and ende our talke"(Но небо уже затуманилось тучами; поспешим же  в
жилища и окончим беседу (староангл.)).


   Через несколько дней он спросил  у  доктора,  где  Полярная  звезда.  Тот
ухмыльнулся: здесь южное небо. Полярной не видно, и в наблюдениях исходят из
других постоянных звезд. "Еще одна досада охотникам за долготами, -  добавил
доктор. - Не могут пользоваться девиациями магнитной стрелки".
   Снизойдя к упрашиванью остальных, он снова преломил жесткий хлеб науки.
   "Стрелка  компаса  должна  показывать  неизменно  на  север,  значит,  на
Полярную звезду.  Тем  не  менее  в  любой  точке,  кроме  только  меридиана
Железного  Острова,  она  отклоняется  от  строгого  направления  на  полюс,
отворачивается то к востоку, то к  западу  в  зависимости  от  широты  и  от
климата. Если, скажем, с Канарских островов вы поплывете  к  Гибралтару,  то
каждому мореходу известно, что игла уйдет на шесть градусов румба в  сторону
мистрали, то есть по северо-западному ветру. Идя с  Мальты  на  Триполи,  на
Варварийский берег, сталкиваемся с нарушением до двух третей  румба  налево.
Вам известно, не правда ли, что  румб  это  одна  четверть  ветра?  И  такие
отклонения, это ведомо, подчиняются  твердым  нормам  под  каждым  долготным
градусом. Если иметь хорошую таблицу, можно бы знать,  где  вы  обретаетесь.
Но..."
   "Как, и тут есть но?"
   "Что очень  жалко.  Не  существует  надежных  таблиц  магнитно-стрелковой
девиации. Кто их думал составить, просчитался.  Есть  резоны  полагать,  что
стрелка не отходит пропорционально изменению долгот.  Кроме  того,  смещения
очень медленны и на море обнаруживать их трудно, надо чтобы судно не клевало
носом так, что стрелка лезет то влево, то вправо. Доверяться  этой  штуке  -
безрассудство".
   На следующий вечер кавалер Мальты, у которого,  видно,  засела  в  памяти
фраза Роберта, брошенная вроде без  умысла,  произнес:  как  бы  понять,  не
принадлежит ли Эскондида к Островам Соломоновым и далеко ли до тех островов.
   Доктор Берд передернул плечами. "Соломоновы! Ca n'existe pas!"
   "Разве капитан Дрейк не обнаружил их?" - переспросил кавалер.
   "Чушь! Дрейк открыл Новый Альбион, и он в другом месте".
   "Испанцы в Казале говорили, что Соломоновы Острова существуют и  вдобавок
разведаны ими", - вмешался Роберт.
   "Это утверждал их Менданья семьдесят с лишним  лет  назад,  -  усмехнулся
Берд. - Но по Менданье, Острова располагаются от седьмого  до  одиннадцатого
градуса южной широты. Все равно что сказать: от Лондона до Парижа. И  потом,
на какой долготе? Кейрош утверждает: в тысяче пятистах лигах от  Лимы.  Смех
да и только. Плюньте с берега Перу, попадете  в  этот  остров.  Недавно  тут
высказался один испанец: по его мнению, семь тысяч пятьсот миль от  того  же
Перу до Островов Соломона. Это как-то, мне кажется, слишком. Вот, вы  можете
сами оценить несуразицу по картам. Эти вот перерисованы недавно, в  точности
по  образцу  старинных;  другие  преподносятся  как  самая  свежая  новость.
Смотрите, кто-то помещает Соломоновы Острова  на  двести  десятый  меридиан,
другие на двести двадцатый, третьи на двести тридцатый, не говоря уж о  тех,
кто их заслал на сто восьмидесятый. Если  хоть  один  из  них  и  утверждает
истину,  другие,   значит,   промахнулись   на   пятьдесят   градусов,   что
приблизительно соответствует дистанции между Лондоном  и  владениями  царицы
Савской!"
   "Действительно   достойно   восхищения,   сколь   много    вам    ведомо,
достопочтеннейший, - сказал на это кавалер, изрядно выручая  Роберта,  иначе
пришлось бы говорить то же самое, - как будто бы  в  вашей  деятельности  вы
иным не занимались, как только вычислением долгот географических".
   Лицо доктора Берда, закиданное  белобрысыми  веснушками,  порозовело.  Он
плеснул пива в стопу и влил  в  глотку,  не  поперхнувшись.  "Просто  ученое
любопытство. На самом деле я не знал бы, с чего  начать,  чтобы  определить,
где нас болтает".
   "Однако, - решил попробовать счастья Роберт, - я видел у  нактоуза  такую
дощечку, на которой..."
   "Ах да, - не  растерялся  собеседник.  -  Ну  ясно,  корабль  не  тычется
вслепую. They pricke  the  Carde  (Накалывают  путь  на  карте  (староангл.,
спец.)). Записывается день, измерение иглы и степень ее  отклонения,  откуда
дует ветер, какой час на борту, сколько проделано миль, и высота  Солнца,  и
высота по звездам, а следовательно - широта, и затем счисляется долгота,  по
предположенью. Вы, верно, замечали, что на корме  иногда  матрос  закидывает
бечевку в воду, и у бечевки на  конце  табличка.  Это  и  есть  лаг,  снаряд
измерения  скорости  судна.  Все  это  бросается  стойком  в  воду,  бечевка
размерена на узлы по частям мили, рядом ставят часы, чтобы узнать,  в  какое
время судно пробежит определенное пространство. Таким манером, если  бы  все
шло по писанью, можно было бы знать,  сколько  миль  пройдено  с  последнего
известного меридиана, и снова-таки совершив нужные расчеты, устанавливали бы
долготу".
   "Значит, средство существует!" - торжествующе вскричал Роберт,  прекрасно
зная, что ответит на это доктор: что лаг используют, когда нет ничего лучше,
поскольку лаг годится только если верить, что корабль идет по прямой  линии.
Корабли же носятся туда, куда несут их  ветры,  и  если  ветры  не  попутны,
корабли проходят один отрезок  пути  с  уклоном  вправо,  другой  отрезок  с
уклоном влево.
   "Сэр Хемфри Джилберт, - продолжал доктор, - примерно во времена Менданьи,
около Ньюфаундленда, собираясь идти по седьмой параллели, encountered  winde
alwayes so scant... говоря по-вашему, из-за  ветров  скупых  и  нерадивых...
пропутешествовал невесть сколько недель, и его бросало то на  сорок  первый,
то на пятьдесят первый  градус,  вот  вам  погрешность  в  десять  градусов,
изволите видеть. Вот  такой  исполинский  угорь  извивается  от  Неаполя  до
Португалии, стукается головою в Гавр, а  хвостом  отпихивается  от  Рима,  а
потом хвост оказывается в Париже, и в Мадриде голова! Следует учитывать  все
прихотливости маршрута и вводить их в счисление; но  моряки  делать  это  не
умеют, и не могут держать на палубе целый день астронома, чтоб он делал  это
за них. Разумеется, можно применять конъектуры, в частности если маршрут уже
проходился, и имеется доступ к расчетам,  выполненным  другими.  Поэтому  от
европейских  берегов  до  американских  на   картах   снимается   расстояние
достаточно точно. Кроме того, когда расчеты по звездам совершаются  с  суши,
они могут дать довольно надежный результат, и поэтому  мы  в  общем  неплохо
знаем, на какой долготе обретается Лима. Но и в этом случае, сказать вам  по
чести, - весело продолжал оратор, -  знаете,  что  происходит?  -  И  лукаво
смотрел на двух слушателей. - "Происходит, что этот господинчик,  -  тут  он
постучал пальцем по карте, - рисует Рим на тридцатом градусе от Канарских, в
то время как этот вот, - и он грозил пальцем в сторону другой карты, как  бы
отечески возбраняя ее составителя, - вот этот думает, что Рим на  сороковом!
Вон в той  рукописи  мы  находим  сочинение  одного  фламандца,  который  на
долготах съел собаку, он извещает короля испанцев, что невозможно  прийти  к
согласию о расстоянии от Рима до Толедо por los errores tan enormes, como se
conoce por esta linea, que muestra  la  diferencia  de  las  distancias  (По
наличию ошибок весьма огромных,  как  видимо  из  данного  чертежа,  который
показывает различие в дистанциях (исп.)) и так далее, и так  далее.  Что  он
имеет в виду под линией? Если решить, что первый  меридиан  лежит  в  Толедо
(испанцы всегда претендуют на первое место), то по Меркатору, Рим расположен
на двадцать градусов восточней, однако Тихо  Браге  считает,  этих  градусов
двадцать два,  и  двадцать  пять  по  Региомонтану,  их  двадцать  семь  для
Клавиуса, двадцать восемь для Птолемея, а для Оригана все тридцать. Все  это
только к одному примеру: дистанция от Толедо до Рима. Вообразите  теперь,  в
каком состоянии должны быть сведения о морских путях, подобных нашему,  где,
может статься, никто прежде нас к островам не причаливал, и описания  других
мореплавателей  туманны  и  сбивчивы.  Добавьте  в   частности,   что   если
какой-нибудь голландец и раздобудет верный результат, он ни за что о нем  не
скажет англичанам, а те не поделятся с  испанцами.  Самовернейшее  орудие  в
здешних морях - это нос капитана, который своим простецким лагом  унюхивает,
что корабль, к примеру, на двухсот двадцатом меридиане. После проверки часто
оказывается, что вовсе не  на  двухсот  двадцатом,  а  градусах  в  тридцати
восточное или западнее".
   "Но в таком случае, - выкрикнул кавалер, - кто сумеет  разгадать  загадку
долгот, получит полную власть над морями!"
   Доктор Берд опять покраснел, уставился на кавалера, будто  чтобы  узнать,
нарочно ли он это  сказал,  а  потом  усмехнулся,  как  укусил,  и  отрезал:
"Попробуйте".
   "Меня прошу уволить", - вставил тут Роберт, поднимая руки, и на тот вечер
все обернулось в шутку.


   В течение многих дней Роберту казалось  опасным  снова  затрагивать  тему
меридианов. Он  нашел  другую  тему.  Чтоб  сделать  это,  пришлось  принять
отважное решение. Ножом он глубоко процарапал  себе  ладонь.  Потом  завязал
рану обрывками рубахи, истрепанной ветрами и водой.  За  ужином  он  показал
врачевателю руку: "Глупейшая рана. Сунул ножик в мешок, начал рыться  и  сам
себя пропорол. Очень щиплет".
   Доктор осмотрел порез опытными тазами, и Роберт молил Бога,  чтоб  теперь
он вытащил тазик и  растворил  в  нем  купорос.  Однако  доктор  ограничился
суждением, что рана не опасна и что следует хорошо промывать ее каждое утро.
Тут, на счастье, подвернулся кавалер, который и ляпнул:
   "Эх, иметь бы сейчас лезвейную притирку!"
   "Эго какую притирку?" - воодушевился Роберт.  Мальтийский  рыцарь,  будто
прочитав  все  книги,   затверженные   Робертом   перед   отплытием,   начал
расхваливать свойства лезвейных мазей. Берд  молчал.  Роберт,  после  чужого
почина осмелевши, кинул свой пробный камешек:  "Бабьи  суеверья!  Напоминает
анекдот о беременной, у которой отрубили любовнику голову, а она, увидев то,
породила младенца с отделенной от туловища головой! Или ту вздорную привычку
у крестьянок, когда пес  нагадит  на  кухне,  тыкать  углем  в  испражнение,
полагая, будто у твари запечет под хвостом! Шевалье, вы не похожи на  людей,
передающих такие historiettes!"
   Выпад был очень удачный,  потому  что  Берд  не  выдержал.  "Ну  уж  нет,
милостивый мой, насчет собаки с ее пометом все это правда, скажу вам больше,
кое-кто применил то обхождение с одним соседом, который наложил  кучу  перед
домом, и уверяю вас, он научился далеко обходить  тот  проулок!  Разумеется,
следует повторять операцию преизрядное число раз,  для  чего  вам  необходим
такой приятель, вернее  неприятель,  который  будет  гадить  вам  под  дверь
достаточно часто!" Роберт заливался смехом, будто принимая  все  за  потеху,
отчего тот раздражался и приводил все более сильные аргументы.  Доводы  были
приблизительно те же, что у Д'Игби. Доктор входил все в  больший  раж.  "Да,
да,  любезнейший,  вот  вы  так  чудно  философствуете,  наукой  костоправов
брезгуете. Скажу вам даже, раз мы взялись рассуждать  о  кале,  что  у  кого
нечистое дыханье, ему бы подержать разинутый рот над навозною кучей, и он бы
излечился. Сточная канава смердит изрядно  сильнее,  нежели  его  глотка,  а
известно, что меньшее количество притягивается большим!"
   "Какие необычайные вещи вы открываете мне, доктор Берд, и как  я  поражен
вашей мудростью!"
   "Да это что! Вот я вам расскажу! В Англии, при укушении человека собакой,
ее надо убивать, даже если она  не  в  бешенстве.  Собака  может  взбеситься
впоследствии,  и  оставшаяся  в  укусе  слюна  ее  способна  привлечь   духи
водобоязни. Видели, как поварихи,  если  плеснут  молока  на  угли,  тут  же
бросают горстку соли? Великая мудрость простонародья.  Молоко  от  угольного
жара претворяется в пар; при воздействии воздуха и света этот пар, совокупно
с атомами огня, влечется обратно к  корове,  выделившей  это  молоко.  Сосцы
коровы железисты и уязвимы, и атомы огня грозят им воспалением, отвердением,
изъязвлением, а поскольку вымя недалеко от мочевого пузыря, воспаление может
переброситься в пузырь и привести к анастомозу приходящих в пузырь  сосудов.
Корова станет мочиться кровью".
   Роберт сказал:  "Шевалье  вспомнил  эту  лезвейную  притирку  в  качестве
снадобья для моего леченья. Но вы  поясняете  своею  речью,  что  метод  сей
употребим во зло".
   "Разумеется, и  в  том  причина  оберегать  подобные  секреты,  чтобы  не
применялись вредоносно. Любезнейший, дискуссия о мази, или о порохе,  или  о
том, что в Англии обычно именуют Weapon Salve, полна  противоречий.  Шевалье
упоминал  тут  оружие,  которое,  будучи   уместно   примененным,   приносит
облегчение. Но возьмите то же оружие и расположите его у огня; и пораненный,
будь он даже за тысячу километров, возопит от жжения. А  если  вы  погрузите
острие, все еще выпачканное кровью, в ледовитую воду, раненого  затрясет  от
холода".
   В ходе этого разговора Роберт, кажется, не услыхал ничего такого,  о  чем
не знал бы раньше, не исключая и подтвержденья, что доктор Берд в вопросе  о
Симпатическом Порохе великий дока. Но  беседа  до  того  настойчиво  кружила
вокруг  дурных  использований  этого  ученья,  что  вряд  ли  речь   шла   о
случайности.  Как  это  все  увязывалось  с  меридиановыми   дугами,   будет
рассказано впоследствии.


   Одним прекрасным утром, воспользовавшись тем, что матрос свалился с марса
и раскроил себе череп, и  на  шкафуте  царила  суматоха,  а  доктора  спешно
позвали врачевать пострадавшего, Роберту удалось скользнуть в трюм, опередив
Берда.
   Почти что наощупь нашарил он верную дорогу. Может быть, повезло, а может,
неведомая зверюга громче обычного  стонала  именно  тем  утром.  Примерно  у
ахтерштевня, там, где на "Дафне" хранились бочонки  с  ромом  и  араком,  он
обнаружил закомару, где глазам его открылась кошмарная картина.
   На удалении от любопытных взоров, на  поддоне,  построенном,  видимо,  по
мерке, на подстилке из засаленных тряпок была распростерта собака.
   Большая собака, породная, но из-за боли  и  от  страданий  она  выглядела
доходягой. Мучители, по всему полагая, старались поддерживать  ее  в  живых:
снабжали и питьевой водой и пищей, при этом пищею не песьей,  а  людскою,  с
самого лучшего пассажирского стола.
   Собака лежала на боку, закинув шею  и  вывалив  язык.  Весь  бок  ее  был
раскроен огромной, вывороченной раной. Рана имела вид свежий и  одновременно
нагноенный, меж ее розовых закраин сочилось гангренозное створоженное месиво
гноя и сукровицы. Было понятно,  что  какой-то  хирург,  вместо  того  чтобы
зашить разрез, растянул его и прикрепил края к коже, сохраняя их в зиянии, в
незаживании.
   Попранье целительского  искусства,  эта  рана  была  не  только  нанесена
нарочно, но и нарочно обрабатывалась против рубцевания,  чтобы  мученичество
пса длилось и длилось - а началось  оно  неведомо  когда.  Роберт  разглядел
вокруг вереда и в вереде  в  самом  какие-то  кристаллы,  будто  врачеватель
(исполненный карательской жестокости!) умащал язву едкой солью.
   Беспомощный,  Роберт  погладил  несчастного,  тот  жалобно  заскулил.  От
прикосновений ему, наверно,  становилось  больнее.  К  тому  же  сострадание
мешалось в душе Роберта с ликованием от победы.  Вот,  несомненно,  разгадка
тайны доктора Берда,  таинственное  карго,  занесенное  на  борт  с  причала
Лондонского порта.
   Насколько наблюдал Роберт и насколько мог догадываться  человек,  знавший
то, что было известно Роберту, пес был ранен в Лондоне и Берд  прилагал  все
усилия для того, чтоб его язва оставалась в незалеченном виде. В Лондоне  же
кто-то каждый день в определенный договоренный час что-то производил либо  с
нанесшим удар  оружием,  либо  с  намоченной  в  крови  тряпкой,  вызывая  у
животного, может быть, облегчение, а может, сильнейшее беспокойство,  потому
что доктор Берд когда-то говорил Роберту, что  от  лезвейной  мази,  "Weapon
Salve", может быть не только польза, но и растрава.
   Благодаря  этому  на  "Амариллиде"  узнавали,  когда  в  Европе   настает
определенный час. Зная время в  точке  нахождения  судна,  могли  определять
долготу!
   Оставалось только увериться в справедливости догадки.  В  эту  пору  Берд
уединялся  каждый  день  часов  около  одиннадцати:   значит,   "Амариллида"
подходила к антимеридиану. Спрятаться около пса и выждать прихода медика!
   Ему повезло, если можно так выразиться о преддверии шквала, который,  как
вскоре станет понятно, обещал и  кораблю  и  всем  населявшим  этот  корабль
величайшее невезение. Все утро и после обеда море волновалось,  Роберт  смог
сослаться на  тошноту  и  неблагополучный  желудок  и  упокоиться  в  каюте,
пренебрегши в этот вечер ужином. При первой темноте, когда еще не  выставили
часовых, он  прокрался  вниз  по  трапу  в  трюм,  неся  с  собой  огниво  и
просмоленный шкентель, чтоб освещать дорогу. Он знал, что около собаки,  над
ее лежанкой, имелись нары, набитые навивами соломы. Эти навивы  служили  для
поправки слежавшихся матросских тюфяков. Роберт заполз в глубину сеновала  и
зарылся.  Оттуда  он  никак  не  мог  видеть  собаку,  но  имел  возможность
разглядывать лица тех, кто будет заходить, и слышать их разговоры.
   Ожидание протянулось час или  более,  время  шло  тем  медлительнее,  чем
отчаянней бедная тварь вопила и  сокрушалась,  но  вот  наконец  послышались
голоса и мелькнул свет.
   Роберт смог наблюдать процедуру, совершавшуюся за несколько шагов от  его
укрытия. Доктору помогали три ассистента.
   "Ты пишешь, Кэвендиш?"
   "Пишу, доктор".
   "Подождем. Очень уж он воет сегод