невозможное, дабы в мире добавилось беспорядка.
   "Что такое трансцендентная кривая?" - спросил Роберт.
   "Можешь звать еще трохоидой или циклоидой, мало что переменится.  Вздумай
колесо".
   "Я уже вздумывал".
   "Нет, не такое, теперь вздумай колесо, как у повозки. Представь,  что  на
ободе колеса гвоздь. Колесо не едет, гвоздь смотрит в землю. Теперь вздумай,
как колесо поехало, что делает гвоздь?"
   "Если колесо поехало, значит, гвоздь  сначала  поднимается,  потом  снова
опускается на землю".
   "Значит, думаешь, гвоздь описал окружность?"
   "Не квадрат же он описал".
   "Так слушай на это, болванская голова. Скажи, гвоздь  приземляется  в  то
место, на которое опирался сначала?"
   "Минутку... Нет, повозка-то двинулась вперед, значит,  гвоздь  упрется  в
землю значительно дальше, чем он был раньше".
   "Значит, он не описывал окружность".
   "Значит, нет, разрази меня на этом месте!"
   "Нельзя выражаться: разрази меня на этом месте".
   "Извините. Что же описал гвоздь?"
   "Трохоиду он описал, а чтоб до тебя дошло, скажу: это похоже на  прыготню
мяча, который ты швыряешь  оземь,  он  от  земли  отскакивает,  после  этого
описывает полукруг, снова бьется... с той  только  разницей,  что  у  мячика
полукруги каждый раз уменьшаются, а у нашего  гвоздя  они  равномерны,  если
колесо вращается с равномерной скоростью".
   "И к чему приводит это рассуждение?" - спросил Роберт, чуя убийственность
Каспаровой логики.
   "Приводит, что ты толкуешь о водоворотах и бесконечности  миров  и  будто
Земля вращается, а вдруг и выйдет  очевидно,  что  Земля  твоя  вовсе  и  не
вращается, а прыгает по бесконечному небу как будто мячик, шлеп, шлеп, шлеп,
хороша траектория для такой важной планеты! Если же твоя теория  водоворотов
справедлива, значит, и все небесные тела делают шлеп, шлеп,  шлеп,  это  мне
препотешно, никогда так не смеялся в моей жизни!"
   Затруднительно  опровергнуть  довод  столь  утонченный  и   геометрически
идеальный, а также идеально бессовестный, ибо отцу-то Каспару  не  могло  не
быть ясно, что нечто сходное будет  иметь  место  даже  если  планеты  будут
двигаться по рецепту Тихо  Браге.  Роберт  отправился  в  постель  мокрый  и
потрепанный, как пес. Ночью он порассудил, не следует ли ему в таком  случае
отказаться от всех своих еретических идей о вращении Земли. Поглядим, сказал
он себе. Если правда окажется на стороне фатера Каспара и Земля не вращается
(так как в противном случае она вращается как-то чересчур и нет  возможности
ее попридержать), что из  этого  следует?  Поставит  это  под  сомнение  его
открытие антимеридиана, и его теорию Потопа, и то обстоятельство, что Остров
на горизонте находится во вчерашнем дне? Не поставит ни в малой мере.
   А следовательно, сказал  он  себе,  мне,  наверное,  лучше  не  обсуждать
взгляды на астрономию с моим новым учителем, а поусердствовать в плавании  и
добиться того, что на самом деле  меня  интересует,  а  интересует  меня  не
разбор, был ли прав Коперник  или  Галилей,  или  этот  шарашливый  Тихо  из
Ураниборга, - а поглядеть на Апельсинную Голубку, да совершить прыжок в день
вчерашний. О таком ни Галилей, ни Коперник,  ни  Тихо  и  ни  один  из  моих
учителей и друзей в Париже и не мечтывали.
   Поэтому  на  следующее  утро  он  предстал  перед  отцом   Каспаром   как
почтительнейший  последователь,  как  в  отношении   водоплавания,   так   и
астрономии.
   Однако отец Каспар, сославшись на волнующееся море и  на  новые  расчеты,
которые его чрезмерно занимали,  на  этот  день  отказался  преподавать  ему
плавание. К вечеру он объявил Роберту, что учиться плавать можно только  при
большой концентрации и в молчании, и нельзя, чтобы голова витала в  облаках.
Поелику Роберт был настроен на совершенно обратное, следовало заключить, что
к плаванию у него не имелось дара.
   Роберт спросил себя, как же  это  его  преподаватель,  столь  гордившийся
идеей, внезапно оставил дорогой ему замысел. И, по-моему, вывод, к  которому
он пришел, справедлив. Фатер Каспар забрал себе в ум, будто лежать или  даже
ворочаться на глади моря  под  солнышком  для  Роберта  приводило  к  такому
кипению   фантазии,   что   рассудок   приобретал   опасное   развитие.   От
благорастворения в телесности, от смывания влагою, которая являла  собой  ту
же материю,  он  в  значительной  степени  оскотинивался,  и  в  его  голове
заводилось нечто по качеству своему нечеловеческое и дикое.
   Поэтому фатеру Каспару Вандердросселю следовало  поискать  чего-то  иного
для приближения к Острову, чего-то, что не стоило бы Роберту здоровия души.

   25. ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ ТЕХНИКА

   (Латиноязычный трактат  немца-иезуита,  знатока  механики  Каспара  Шотта
(1608-1666)   "Technica   curiosa   sive   mirabilia   artis   libri    XXI"
("Занимательная техника или же чудеса искусства в XXI книгах", 1664))

   Когда  фатер  Каспар  сказал,  что  снова  воскресенье,  Роберт  осознал:
миновало более недели с их знакомства. Фатер Каспар отслужил мессу, а  потом
обратился к Роберту с решительным видом.
   "Не могу дожидаться, пока ты учишься плавать", - сказал он.
   Роберт ответил, что не виноват. Иезуит согласился, что, может,  Роберт  и
не виноват, но что время идет  и  непогоды  с  лесными  зверями  портят  ему
Установку, а она требует ежедневного ухода. По этой причине,  ultima  ratio,
остается только одно решение: на Остров отправится сам  Каспар.  На  вопрос,
как же ему  удастся  такое,  священник  ответил,  что  попытается  применить
Водяной Колпак.
   Он пояснил, что вот уж долгое время изучает, как передвигаться под водой.
И собирался даже построить деревянную лодку, обнести ее металлом  и  сделать
двойной корпус, вроде короба в футляре. Длиною этот корабль должен был  быть
в семьдесят два фута, высотою в тридцать два, шириною в восемь и  достаточно
тяжел, чтоб вверзиться в  глубину  морскую.  Двигало  бы  корабль  колесо  с
лопастями, приводимое двумя матросами  изнутри,  как  вращают  ослы  жернова
мельниц. Чтобы видеть, куда корабль плывет, применялся бы трубоспекулум,  то
есть  очко  на  высокой  трубе,  которое  благодаря  поставленным   зеркалам
позволяло бы наблюдать изнутри все происходящее над поверхностью моря.
   Почему он не выстроил эту лодку? Потому что такова природа, -  сокрушенно
разводил он  руками,  -  унижающая  нас  в  нашей  малости.  Некоторые  идеи
превосходно  выглядят  на  бумаге,  но  в  действительности  они  далеки  от
превосходства, и никто не может объяснить, какова тут причина.
   Однако отец Каспар соорудил Водяной Колпак! "И безграмотные людишки, если
бы им сказали, что по лону Рейна можно гулять не омочая одежд  и  даже  неся
раскаленную головешку, ответили бы, что это благодурствованье. А  между  тем
подобный опыт уже производился, около столетия тому назад, в  Испании,  близ
блокгауза Толедо. Вот я и  намерен  дойти  до  Острова  с  помощью  Водяного
Колпака, шагая, как сейчас я шагаю перед тобой".
   Он снова нырнул в глубины трюма, который поистине  представлял  собою  на
"Дафне" неисчерпаемую сокровищницу.  Кроме  астрономического  арсенала,  там
складировалось много других вещей. Роберту было ведено выволакивать из трюма
на верхнюю палубу какие-то новые палки и дуги из металла, а также тяжеленную
юбку из кожи, до сих пор сохранявшей запах своего  рогатого  протовладельца.
Мало  проку  было  от  Робертовых  напоминаний,  что  негоже-де  работать  в
воскресение Господне: фатер Каспар отвечал, что это вовсе  не  работа,  и  в
особенности не работа низменная, а исповедание благочинного искусства, и что
сегодняшняя рачительность будет ими  посвящена  усовершению  знания  великой
книги природы. Так что это  таково  же  как  и  раздумывание  над  Святынным
Писанием, от коего книга натуры не далеко отстоит.
   Роберт потому был вынужден заняться работою, понукаемый фатером Каспаром,
включавшимся в труд на самых затруднительных  стадиях,  когда  металлические
части нужно было просовывать в пазы. Проработавши целое утро, они взгородили
клетку в форме обрубленного  конуса,  чуть  выше  роста  человека,  из  трех
обручей, самого узкого  сверху,  серединного  в  центре  и  широкого  снизу,
параллельно соединенных посредством четырех наклонных жердей.
   К серединному колесу прицепливался подгузник из холстины, на котором  мог
сидеть человек, и при этом  благодаря  лямкам,  обкручивавшим  его  грудь  и
плечи, хомут не только не давал бы ему выпасть, но и сам  не  осаживался  бы
вниз, и голова бы не могла проходить наружу через верхнее отверстие.
   Пока Роберт гадал,  для  чего  предназначалась  постройка,  фатер  Каспар
развернул дубленый фартук, и стало видно, что  тот  -  идеальный  чехол  для
металлического костяка, куда он легко и насадился,  зацепляясь  крючками  за
готовые петли таким образом, чтобы, единожды  насевши,  кожаная  полость  не
сползала. Целокупная постройка представляла собой все тот  же  усеченный  по
верхушке конус, закрытый сверху и открытый снизу, или, если угодно,  колпак.
В его боку, между верхним и средним кругом, открывалось стеклянное окошко. В
крышу колокола было вращено мощное кольцо.
   Собранный колокол подтащили к площадке кабестана и зацепили  за  лебедку,
благодаря шкиву которой  обреталась  возможность  его  поднимать,  опускать,
вывешивать за борт, снижать и подтягивать, как любой другой  тюк,  ящик  или
сверток, грузимый на корабль или сгружаемый с него.
   Подъемный ворот немного оборжавел от  неупотребления,  но  потом  Роберту
удалось раскрутить его и приподнять колпак над палубой, так чтобы была видна
начинка. Колпак был готов, он ждал пассажира, готового сесть и  привязаться,
повиснуть в сердце колокола как повисает в колоколе язык.
   Туда  мог  поместиться  человек   любой   комплекции:   достаточно   было
регулировать рубезки,  затужать  и  ослаблять  пряжки  и  узловины.  Должным
образом подсупоненный, обитатель колпака мог отправляться в путь,  неся  дом
свой на себе, а ремни придерживали окошко прямо напротив глаз, а нижний край
колпака доходил путешественнику приблизительно до лодыжек.
   Теперь Роберт сам имел возможность вообразить, торжествующе  провозглашал
фатер Каспар, что бы случилось, если бы лебедка опустила  колокол  вместе  с
подвязанным туда человеком в морскую глубь.
   "Случилось бы, что пассажир бы потоп",  -  отвечал  на  это  Роберт,  как
сказал бы любой на его месте. На что отец Каспар  обвинил  Роберта,  что  он
мало еще понимает о "равновесии текучих тел".
   "Ты, может, и веришь, что где-то существует пустота, как тебя  учили  эти
украшенья синагоги Сатаны, с которыми ты водил дружбу в Париже. И  все-таки,
наверное, ты согласишься, что под колоколом не пустота, а воздух.  Когда  ты
погружаешь колокол, под которым воздух, вода не может войти. Или там воздух,
или там вода".
   Это справедливо, признал Роберт. А значит, как бы глубока ни была  пучина
моря, человек в ней может идти, и вода в колпак не вступает, хотя бы  вплоть
до того времени, пока человек  своим  дыханием  не  вытребует  весь  воздух,
преобразовавши его в пар (который виден, когда дышим  на  зеркало).  Пар  же
этот, будучи жиже воды, ей  постепенно  освобождает  место  -  окончательное
доказательство, ликовал отец Каспар, что природа не терпит  пустот.  Но  при
колоколе таких размеров у пассажира в распоряжении  имеется,  как  подсчитал
отец Каспар, по меньшей мере тридцать  минут  времени.  Берег  представлялся
отдаленным, если до него плыть без лодки, но пешком эта прогулка,  наверное,
не будет долгой, потому что на полупути пролегает коралловый волнорез, из-за
которого, кстати, шлюпке в свое время не было прямого хода к Острову  и  она
должна была заходить в бухту за мыс.  На  некоторых  участках  рифа  кораллы
почти торчали из воды. Дополнительное сокращение дистанции достигалось, если
наметить экспедицию на час отлива. Надо только добраться до хребта,  а  там,
как выйдешь на место, где вода по  колено,  свежий  и  добрый  воздух  снова
ворвется в колокол.
   Но как  удастся  Каспару  продвигаться  по  донной  почве,  должно  быть,
заставленной преградами, и как он подымется на скалы, отроги которых  круты,
а кораллы режут хуже лезвий? И как добиться, чтобы колокол опустился в воду,
не опрокинувшись и не вытолкнувшись из  жидкости  тем  же  манером,  которым
всякого ныряющего выпихивает на поверхность вода?
   Отец Каспар с хитрейшей улыбкой добавил, что Роберту не пришло  в  голову
самое важное возражение. А именно, что для погружения  в  воду  колокола,  в
котором воздух, должен прийти в движение объем  воды,  эквивалентный  объему
колокола, и вес этого количества  существенно  превзойдет  вес  погружаемого
тела, и образуется противность. Так вот, чтоб этого не опасаться, присчитаем
к весу самого колокола  и  фатер-каспаровы  фунты,  а  кроме  того,  наденем
Металлические Подковы! И с видом  человека,  у  которого  продумано  все  до
мелочей, Каспар  вынес  из  неисчерпаемого  трюма  пару  сапог  с  железными
подпятниками по пяти дюймов,  с  застежками  у  колен.  Железо  должно  было
служить балластом, к тому же подошвы защищали ступню от острых камней.  Путь
в таких сапогах, разумеется, замедлялся, но зато можно было не думать,  куда
опираешь ногу.
   "Но как же из котловины вам выбираться  на  берег,  когда  дорога  пойдет
резко вверх!"
   "Ты не был, когда опускали якорь. Я промерил  дно  лотом.  Нет  провалов.
Если бы "Дафна" прошла еще немного вперед, пропорола бы киль!"
   "Но как вы удержите на голове колокол, такую тяжесть?" - не  успокаивался
Роберт. А отец Каспар на это, что в  воде  тяжесть  перестает  ощущаться,  и
Роберту тоже это следовало бы знать, и он знал бы, если бы имел опыт, толкал
бы шлюпку, или пробовал выудить рукой железный  шарик  из  ванночки,  он  бы
помнил, что тяжесть вещей в воде совсем не такая, как на воздухе.
   Роберт, увидев упрямство старика, старался отдалить  момент  его  похода.
"Но даже опустивши колпак на дно журавлем,  -  говорил  он,  -  как  удастся
отцепить его от каната? А в противном случае веревка не даст вам уйти  и  вы
от корабля не удалитесь".
   Каспар отвечал, что как только он достигнет дна моря, Роберт  почувствует
удар колокола о почву и натяжение каната прекратится. Тут  надлежит  веревку
перестричь. Неужели, по представлению Роберта, возвращаться он станет той же
дорогой?  Нет,  конечно!  Достигнув  Острова,  иезуит  вступит  во  владение
прекрасной шлюпкой и на ней обратно доплывет до "Дафны" с  помощью  и  волею
Господней.
   Но когда выйдет Каспар на землю, даже если он выпутается из  лямок,  ведь
колпак, не будучи присоединен к другой лебедке,  не  захочет  подниматься  и
выпускать преподобного узника из недра? "Вы  что,  хотите  провести  остаток
своих дней на острове в заключении в кожаной  махине?"  Но  старец  отвечал,
что, как только высвободится  из  подгузника,  уж  оболочку-то  колокола  он
вспорет без труда острым ножиком и заново родится на свет,  как  Минерва  из
головы Юпитера.
   А если подле морского дна Каспару повстречается большая рыба, из тех, что
нападают на людей? Иезуит расхохотался:  даже  самая  свирепая  акула,  надо
полагать, повстречавшись с блуждающим колпаком, перетрусит, как  перетрусили
бы и люди, и спасется стремительным бегством.
   "Ну ладно, - подвел итог Роберт, искренне озабоченный судьбой друга. - Вы
стары и немощны, если кому-то и пробовать, то мне!" Отец Каспар поблагодарил
его,  но  отвечал   в   таком   духе,   что   Роберт-де   уже   неоднократно
продемонстрировал свою легковесную натуру и неизвестно, на какие дурости  он
оказался  бы  горазд,  сойдя  в  колоколе;  что  он,  Каспар,  уже   отчасти
ознакомился с этой областью моря и с  этим  рифом  и  похожие  рифы  он  уже
исследовал в  других  местах,  когда  плавал  на  плоскодонке;  что  колокол
соорудил он сам и сам имеет понятие о всех его прелестях и пороках;  что  он
понимает побольше Роберта в гидростатической физике и будет знать, как выйти
из затруднения в  случае  внезапных  помех;  и  наконец,  заключил  он  речь
последним аргументом в свою пользу, "я имею веру, а ты нет".
   И Роберту стало ясно, что это вовсе даже не последний, а главный довод, и
конечно же, самый прекрасный. Фатер Каспар  Вандердроссель  веровал  в  свой
Водяной Колпак, как он верил в Мальтийскую Установку, и  верил,  что  именно
Колпак поможет ему достичь Установки, и  верил,  что  все,  что  он  делает,
совершается в Господнее имя и во славу. А поскольку вера движет  горы,  она,
несомнительно, сумеет доставить и Водяной Колокол на Остров.
   Оставалось собирать на мостике  колокол  и  готовить  к  погружению.  Это
занятие отняло у них весь день до ночи. Промазать  жиром  колпак,  чтобы  ни
вода не проходила внутрь, ни воздух вовне не просачивался. Следовало  варить
особую смесь на медленном огне: три части воска,  одна  часть  венецианского
терпентина, четыре части клея, используемого столярами. Затем пропитать этой
субстанцией кожу и выдержать до следующего дня. А потом другой промазкой  из
дегтя и воска надо было залакировать все щели по краям  окошка,  где  стекло
прикреплялось особым клеем, а поверх клея нанести слой смолы.
   "Omnibus rimis diligenter repletis" (Надлежаще просмолишь щели  внутри  и
снаружи (лат.). - Бытие  6-14),  сказав  так,  отец  Каспар  провел  ночь  в
молитвенном бденьи. На восходе они проверили  колокол,  все  его  завязки  и
крюки. Каспар выждал наилучший миг, когда можно было использовать  осушающее
действие отлива, но чтобы  солнце  стояло  уже  достаточно  высоко  и  таким
образом освещало воду впереди от идущего, отбрасывая все тени за спину  ему.
Потом они обнялись.
   Отец Каспар повторил, что речь идет об усладительнейшей вылазке,  в  ходе
которой он сумеет увидеть  такие  дива,  с  которыми  ни  Адам,  ни  Ной  не
знакомились,  и  опасался,  что   предается   гордынной   греховности,   ибо
тщеславится, будучи первым из человечьего рода, кто сойдет на  дно  морское.
"Притом,  -  добавил  иезуит,  -  это  и  доказательство  смирения:  Господь
прошествовал по водам, я же пройду под водами, как приличествует грешному".
   Нужно было только поднять колокол, опустить его на Каспара  и  проверить,
способен ли он перемещаться куда ему надо.
   В течение нескольких минут Роберт  присутствовал  при  эволюциях  улитки,
даже не улитки, а какого-то гриба, перекати-поля,  переползавшего  тягуче  и
неуклюже с частыми остановками и разворачивавшегося целым боком,  когда  ему
требовалось на что-то взглянуть. В большей  степени  чем  ходьбой,  движения
ходячей шляпы казались гавотом или каким-то еще старинным  танцем,  удвоенно
несуразным из-за отсутствия музыки.
   Наконец отец Каспар, удовлетворенный своими  пробами,  и  таким  голосом,
который как будто раздавался  у  него  из-под  подошв,  велел  приступать  к
опусканию.
   Колпак установился около лебедки, Роберт его подцепил и начал действовать
воротом, потом решил посмотреть, все ли в  порядке,  и  не  выпадает  ли  из
колокола подвешенный иезуит. Тот, раскачиваясь в своем футляре, заверил, что
все подвесы надежны, но что действовать следует поскорее:
   "Эти копыта вырывают мне ноги из брюха! Скорее опускай меня в воду!"
   Роберт прокричал еще несколько ободрительных фраз и  погрузил  в  морские
волны и кожаный гриб, и его  поселенца.  Труд  был  нелегок,  приходилось  в
одиночку справляться с задачей нескольких матросов. Поэтому размот кабестана
показался ему  бесконечным,  казалось,  уровень  воды  постепенно  понижался
сообразно тому как Роберт  прилагал  все  более  отчаянное  усилие.  Наконец
послышался плеск, он почувствовал, что напряжение сократилось, и  еще  через
несколько мгновений (показавшихся годами) колесо  лебедки  пошло  вхолостую.
Значит, колокол сел на дно моря. Роберт отрезал канат  и  кинулся  к  борту,
чтобы посмотреть, что внизу. Внизу ничего не было.
   От фатера Каспара и от колпака не оставалось ник