разил два кусочка с доллар серебряный не больше
   "Хватит пожалуй"
   Открыл барабан дунул в ствол тонкий дымок растаял Заново зарядил  три
гнезда закрыл барабан протянул мне рукояткой
   "Зачем Я не собираюсь состязаться"
   "Судя по твоим словам он тебе понадобится Бери ты видел бой отменный"
   "Убирайтесь к черту с вашим револьвером"
   Я снова взмахнул рукой Давно уже он поймал мои обе руки а я все  уда-
рить пытался, пытался Но тут он точно за цветное стекло от меня  ушел  В
висках шумит Потом небо вернулось и ветви и солнце косое сквозь ветви  а
он держит за плечо и не дает упасть
   "Вы меня ударили"
   Что-то ответил не слышу
   "Что"
   "Да Прошло уже"
   "Прошло Пустите"
   Пустил Я прислонился к перилам
   "Как себя чувствуешь"
   "Хорошо Отстаньте"
   "Домой дойти сам сможешь"
   "Уйдите Отстаньте"
   "А то садись на мою лошадь"
   "Не хочу уйдите"
   "А после зацепишь поводья за седло и пустишь сама вернется на  конюш-
ню"
   "Отстаньте уйдите оставьте в покое меня"
   Оперся на перила гляжу в воду Слышу как он  отвязал  лошадь  уехал  и
скоро все затихло лишь вода а вот и снова пташка Я  сошел  с  моста  сел
прислонился спиной и затылком к дереву закрыл глаза  Сквозной  солнечный
луч упал на мои веки я подвинулся уходя от луча Пташка снова пропела во-
да шумит А затем все от меня как бы отхлынуло ушло и мне стало почти хо-
рошо после всех этих дней и ночей когда жимолость из темноты  накатывает
в мою комнату а я заснуть пытаюсь Почти хорошо Хотя чуть спустя мне сде-
лалось ясно что вовсе он меня не вдвинул что это он солгал ради нее тоже
а со мной просто обморок был как с последней девчонкой но даже и это бы-
ло уже мне все равно  Привалился  к  дереву  сижу  а  солнечные  зайчики
скользят лицо щекочут желтолистой веткой Слушаю шум воды и ни о  чем  не
думаю И даже когда услышал быстрый топот лошадиный то  не  открыл  глаза
Слышу как песок зашуршал из-под круто вставших копыт и бегущие ноги и ее
твердые пальцы бегущие по ним? "Дуралей ох дуралей ты ранен"
   Я открыл глаза ее руки бегут по моему лицу
   "Я не знала куда за тобой скакать пока не услыхала выстрелы Не  знала
в какую ты сторону Я же не думала что он тебя Зачем ты убежал улизнул  Я
же не думала что он"
   Обеими руками обхватила мне лицо и стукает о дерево затылком
   "Перестань перестань"
   Схватил ее за руки
   "Перестань говорят тебе"
   "Я знала он не тронет я знала"
   И опять затормошила затрясла меня
   "А я-то ему сейчас сказала чтоб больше и заговаривать со мной не смел
А я-то"
   Тянет руки вырываясь
   "Пусти руки"
   "Не пущу я сильнее тебя и не пробуй"
   "Пусти Я же должна догнать его и извиться Пусти руки
   Ну пожалуйста Квентин Пусти Пусти"
   И вдруг перестала и руки обвяли
   "Ну что ж Я и после могу Он и после поверит всегда"
   "Кэдди"
   Она не привязала Принса Надоест ему стоять и порысит домой
   "Он мне всегда поверит"
   "Любишь его Кэдди"
   "Люблю ли"
   Смотрит на меня затем глаза пустые стали как у статуй незрячие пустые
безмятежные
   "Приложи руку вот сюда"
   Взяла мою руку прижала к ключице
   "Теперь говори его имя"
   "Долтон Эймс"
   Гулко толкнулась кровь в ладонь Еще еще все убыстренней
   "Повтори опять"
   А лицо вдаль обращено где солнце в деревьях и пташка
   "Повтори опять"
   "Долтон Эймс"
   Кровь неустанно и гулко стучит, стучит в ладонь
   Все течет и течет, а лицо мое холодное и словно омертвело, и глаз,  и
порез на пальце щиплет снова. Слышно, как Шрив качает  воду  у  колонки,
вот вернулся с тазом, в тазу колышется круг сумеречный, с краешков  жел-
товатый, как улетающий воздушный шар,  затем  появилось  мое  отражение.
Стараюсь разглядеть лицо.
   - Не течет уже? - спросил Шрив. - Дай-ка мне свою тряпку.
   Тянет из руки у меня.
   - Не надо, - сказал я. - Я сам могу. Почти уже не течет.  -  Я  опять
окунул носовой платок, разбив шар. Вода окрасилась. - Жаль, чистого нет.
   - Сырой бы говядины к глазу - вот что хорошо бы, - сказал Шрив - А то
будешь завтра светить фонарем. Подарочком этого сукина сыча.
   - А я ему не засветил? Я выжал платок, стал счищать им кровь с  жиле-
та.
   - Так не сойдет, - сказал Шрив. - Придется отдать в  чистку.  Приложи
лучше опять к глазу.
   - Хоть немного, да сниму, - сказал я. Но почти не отчистилось - А во-
ротник тоже выпачкан?
   - Да ладно, - сказал Шрив. - Ты к глазу приложи. Дай сюда
   - Полегче, - сказал я. - Я сам. А я ему, значит, совсем ничего?
   - Я, возможно, не заметил. Отвлекся в ту секунду он  может,  моргнул.
Но он-то тебя разделал по всем правилам бокса. Как тренировочную  грушу.
Какого дьявола ты полез на него с кулаками? Дурила несчастный.  Ну,  как
самочувствие?
   - Отличное, - сказал я. - Чем бы мне отчистить жилет?
   - Да забудь ты про свои одежки. Болит глаз?
   - Самочувствие отличное, - сказал я. Вокруг все вроде как  лиловое  и
тихое, а небо иззелена-золотистое над гребнем крыши, и дым из трубы сул-
таном в безветренную тишину. Опять кто-то у колонки. Мужчина  с  ведром,
смотрит на нас через плечо свое качающее. В дверях дома женщина  прошла,
не выглянув. Корова мычит где-то.
   - Кончай, - сказал Шрив. - Брось тереть, приложи к глазу. Завтра пря-
мо с утра пошлю твой костюм в щетку.
   - Ладно, кончаю. А жаль, пусть бы я его хоть моей кровью заляпал нем-
ного.
   - Сукин он сын, - сказал Шрив.
   Из дома вышел Споуд - говорил с той женщиной, Должно быть, - пошел  к
нам через двор. Смотрит на меня смешливо-холодными глазами.
   - Ну, брат, - сказал Споуд. - Свирепые, однако, у тебя забавы.  Похи-
щенья малолеток, драки. А на каникулах чем ты душу отводишь? Дома поджи-
гаешь?
   - Ладно, - сказал я. - Ну, что говорит миссис Лэнд?
   - Жучит Джеральда за то, что кровь тебе пустил. А потом возьмется  за
тебя, что дался раскровянить. Она не против драки,  ее  кровь  шокирует.
Думаю, ты малость упал, приятель, в ее глазах, поскольку  обнаружил  не-
держание крови. Ну, как себя чувствуешь?
   - Разумеется, - сказал Шрив. - Уж если не родился Блэндом, то наибла-
городнейшее, что тебе осталось, - Это, зависимо от пола, либо блуд  сот-
ворить с представителем Блэндов, либо, напившись, подраться с таковым.
   - Совершенно верно, - сказал Споуд. - Но я не знал, что Квентин пьян.
   - Не пьян он, - сказал Шрив - А у трезвого руки разве не чешутся дви-
нуть этого сукина сына?
   - Ну уж мне потребуется быть крепко пьяным, чтобы  полезть  с  ним  в
драку после Квентина. Где это Блэнд выучился боксу?
   - Да он ежедневно занимается у Майка в городе, - сказал я.
   - Вот как, - сказал Споуд. - И ты знал это и полез драться?
   - Не помню, - сказал я. - Да. Знал.
   - Намочи опять, - сказал Шрив. - Может, свежей принести?
   - И эта хороша, - сказал я. Снова намочил платок, приложил к глазу. -
Жаль, нечем жилетку отчистить. - Споуд все еще смотрит на меня.
   - Скажи-ка, - Споуд опять. - За что ты ударил его? Что он сказал  та-
кого?
   - Не знаю. Не помню за что.
   - Ты вдруг вскочил ни с того ни с сего, спросил: "А у тебя была  ког-
да-нибудь сестра? Была? - он ответил, что нет, и ты его ударил. Я приме-
тил, что ты все смотришь на него, но ты вроде и не слушал, о чем  разго-
вор, а потом вдруг вскочил и задал свой вопросец.
   - Шел обычный джеральдовский треп, - сказал Шрив, - о  женщинах  Дже-
ральда. Ты же знаешь его манеру заливать перед девчонками, напускать ту-
ману подвусмысленней. Разные намеки-экивоки, вранье и просто чушь несус-
ветная. Насчет бабенки, с которой он на танцульке в Атлантик-Сити угово-
рился о свидании, а сам пошел к себе в отель, лег спать, и как он лежит,
и ему ее жалко, что она там ждет на пристани, а его  нет,  и  некому  ее
удовлетворить. Насчет телесной красоты и низкого  ее  предназначенья,  и
как, мол, женщинам несладко, их удел навзничный - этакой Ледой таиться в
кустах, поскуливая и томясь по лебедю. Ух, сукин сын. Я б сам  его  дви-
нул. Только я бы схватил корзинку ее чертову с бутылками -  и  корзинкой
бы.
   - Скажите, какой заступник дамский, - сказал Споуд.  -  Приятель,  ты
возбуждаешь не только восторг, но и ужас. - Смотрит  на  меня  насмешли-
во-холодным взглядом. - Ну и ну!
   - Я жалею, что ударил его, - сказал я. - Как у меня вид - удобно  мне
вернуться к ним и помириться?
   - Извиняться перед ними? Нет уж, - сказал Шрив. - Пусть катятся  куда
подальше. Мы с тобой сейчас домой поедем.
   - А ему бы стоило вернуться, - сказал Споуд, - показать, что  он  как
джентльмен дерется. То есть принимает побои как джентльмен.
   - Вот в этом виде? - сказал Шрив. - Заляпанный кровью?
   - Что ж, воля ваша, - сказал Споуд. - Вам видней.
   - Он еще не старшекурсник, чтобы щеголять в нижней сорочке, -  сказал
Шрив. - Ну, пошли.
   - Я сам, - сказал я. - А ты возвращайся в машину.
   - Да ну их к дьяволу, - сказал Шрив. - Идем.
   - Что прикажете доложить им? - спросил Споуд. - Что у тебя с  Квенти-
ном тоже драка вышла? " - Никаких докладов, - сказал Шрив. -  Скажи  ей,
что время ее истекло с закатом солнца. Пошли, Квентин. Я сейчас спрошу у
этой женщины, где тут ближайшая оста...
   - Нет, - сказал я. - Я домой не еду.
   Шрив остановился, повернулся ко мне. Очки блеснули желтенькими  луна-
ми.
   - А куда же ты сейчас?
   - Не домой. Ты возвращайся к ним. Скажешь им, Что и я бы рад, но  ли-
шен возможности из-за одежды.
   - Слушай, - сказал Шрив. - Ты чего это?
   - Ничего. Так. Вы со Споудом возвращайтесь на пикник. Ну, до встречи,
до завтра. - Я пошел через двор на дорогу.
   - Ты ведь не знаешь, где остановка трамвая, - сказал Шрив.
   - Найду. Ну, до встречи, до завтра. Скажите миссис Блэнд: я  сожалею,
что испортил ей пикник. - Стоят, смотрят вслед. Я обошел  дом.  Мощенная
камнем аллейка ведет со двора. С обоих боков растут розы. Через ворота я
вышел на дорогу. Дорога к лесу спускается под гору, и в  той  стороне  у
обочины виден их автомобиль. Я пошел в противоположную сторону, вверх по
дороге. По мере подъема кругом становилось светлее, и не успел я  взойти
на гору, как услышал шум трамвая. Он доносился издали сквозь сумерки,  я
стал, прислушиваюсь. Автомобиль уже неразличим, а перед домом на  дороге
стоит Шрив, смотрит на гору. И желтый свет за ним разлит по крыше  дома.
Я вскинул приветно руку и пошел дальше и вниз по склону, прислушиваясь к
трамваю. Вот уже дом скрылся за горой, я встал в желто-зеленом  свете  и
слушаю, как трамвай громче, громче, теперь послабее, - и тут звук  разом
оборвался. Я подождал, пока трамвай снова тронулся. Зашагал дальше.
   Дорога шла вниз, и свет медленно мерк, но не меняясь в своем качестве
- будто это не он, а я меняюсь, убываю. Однако даже под деревьями газету
читать было бы видно. Скоро я дошел до развилки, свернул. Здесь  деревья
росли сомкнутей и было темнее, чем на дороге, но когда я вышел  к  трам-
вайной остановке - опять к деревянному навесу, - то вступил все в тот же
неизменный свет. Так поярчело кругом, как будто я прошел тропкой  сквозь
ночь и вышел снова в утро. Вот и трамвай. Я поднялся в вагон -  оборачи-
ваются, глядят на мой подбитый глаз, - и сел на левой стороне.
   В трамвае уже горело электричество, так что, пока проезжали  под  де-
ревьями, не видно было ничего, кроме собственного моего лица и отраженья
женщины - она сидела справа от прохода, и на макушке у нее торчала шляпа
со сломанным пером; но кончились деревья, и опять стали  видны  сумерки,
этот свет неизменного свойства, точно время и в самом деле  приостанови-
лось, и чуть за горизонтом - солнце, а вот и навес, где днем  старик  ел
из кулька, и дорога уходит под сумерки, в сумерки,  и  за  ними  ощутима
благодатная и быстрая вода. Трамвай тронулся,  в  незакрытую  дверь  все
крепче тянет сквозняком, и вот уже он продувает весь вагон запахом  лета
и тьмы, но не жимолости. Запах жимолости был,  по-моему,  грустнее  всех
других. Я их множество помню. Скажем, запах глицинии. В ненастные дни  -
если мама не настолько плохо себя чувствовала, чтоб и к окну  не  подхо-
дить, - мы играли под шпалерой, увитой глициниями. В постели мама -  ну,
тогда Дилси оденет нас во что похуже и выпустит под дождь: молодежи дож-
дик не во вред, говаривала Дилси. Но если мама на ногах, то играем спер-
ва на веранде, а потом мама пожалуется, что мы слишком шумим, и мы  ухо-
дим под глицинии.
   Вот здесь мелькнула река в последний раз  сегодня  утром  -  примерно
здесь. За сумерками ощутима вода, пахнет ею. Когда весной зацветала  жи-
молость, то в дождь запах ее был повсюду. В другую  погоду  не  так,  но
только дождь и сумерки, как запах начинал течь в дом; то  ли  дождь  шел
больше сумерками, то ли в свете сумеречном есть что-то такое,  но  пахло
сильнее всего в сумерки; до того распахнется, бывало, что лежишь в  пос-
тели и повторяешь про себя - когда же этот запах кончится, ну  когда  же
он кончится. (Из двери трамвая тянет водой, дует крепко и влажно).  Пов-
торяешь-повторяешь и уснешь иногда, а потом так оно все смешалось с  жи-
молостью, что стало равнозначно ночи и тревоге. Лежишь, и кажется  -  ни
сон ни явь, а длинный коридор серого полумрака, и в глубине его там  все
опризрачнено, извращено все, что только я сделал, испытал, перенес,  все
обратилось в тени, облеклось видимой формой, причудливой,  перековеркан-
ной, и насмехается нелепо, и само себя лишает всякого значения. Лежишь и
думаешь: я был - я не был - не был кто - был не кто.
   Сквозь сумерки пахнет речными излуками, и последний отсвет мирно  лег
на плесы, как на куски расколотого зеркала, а за ними в  бледном  чистом
воздухе уже показались огни и слегка дрожат удаленными мотыльками. Венд-
жамин, дитя мое. Как он сидит, бывало, перед  этим  зеркалом.  Прибежище
надежное, где непорядок смягчен, утишен, сглажен. Бенджамин,  дитя  моей
старости, заложником томящийся в Египте.  О  Бенджамин.  Дилси  говорит:
причина в том, что матери он в стыд. Внезапными острыми струйками проры-
ваются они вот этак в жизнь ходиков, на мгновенье беря белый факт в чер-
ное кольцо неоспоримой правды, как под микроскоп; все же остальное время
они - лишь голоса, смех, беспричинный с твоей точки зрения, и слезы тоже
без причин. Похороны для вас - повод об заклад побиться, сколько человек
идет за гробом: чет или нечет. Как-то в Мемфисе целый  бордель  выскочил
нагишом на улицу в религиозном экстазе.
   "На каждого потребовалось по три полисмена, чтобы усмирить.  Да,  наш
господине. О Иисусе благий. Человече добрый.
   Трамвай остановился. Я сошел,  навлекая  внимание  на  свой  подбитый
глаз. Подошел городской трамвайполон. Я стал на задней площадке.
   - Впереди есть свободные места, - сказал кондуктор.
   Я взглянул туда. С левой стороны все заняты.
   - Мне недалеко, - сказал я. - Постою здесь.
   Переезжаем реку. Через мост едем, высоким и медленным выгибом  легший
в пространство, а с боков - тишь и небытие, и огни желтые, красные,  зе-
леные подрагивают в ясном воздухе, отображаются.
   - Пройдите сядьте, чем стоять, - сказал кондуктор.
   - Мне сейчас сходить, - сказал я. - Квартала два осталось.
   Я сошел, не доезжая почты. Впрочем, в этот час они все уже где-нибудь
лоботрясничают, и тут я услыхал свои  часы  и  стал  прислушиваться,  не
прозвонят ли на башне; тронул сквозь пиджак письмо, написанное Шриву,  и
по руке поплыли гравированные тени вязов. На подходе к общежитию в самом
деле раздался бой башенных часов и, расходясь, как круги на воде,  обог-
нал меня, вызванивая четверть - чего? Ну и ладно. Четверть чего.
   Наши окна темны. В холле никого. Я вошел, держась левой  стороны,  но
там пусто - только лестница изгибом вверх уходит в тени, в отзвуки шагов
печальных поколений, легкой пылью наслоившихся на тени, и мои  ноги  бу-
дят, поднимают эти отзвуки, как пыль, и снова оседает она, легкая.
   Еще не включив света, я увидел письмо на столе, прислоненное к книге,
чтобы сразу увидел. Мужем моим окрестили. Но Споуд ведь говорил, что они
куда-то еще едут и вернутся поздно, а без Шрива им не хватало бы  одного
кавалера. Притом бы я его увидел, а следующего  трамвая  ему  целый  час
ждать, потому что после шести вечера. Я вынул часы - тикают себе, и нев-
домек им, что солгать они теперь и то не могут. Положил  на  стол  вверх
циферблатом, взял письмо миссис Блэнд, разорвал  пополам  и  выбросил  в
корзину, потом снял с себя пиджак, жилет, воротничок, галстук и рубашку.
Галстук тоже заляпан, но негру сойдет. Скажет, что Христос этот  галстук
носил, оттого и кровавый рисунок. Бензин отыскался в спальне у Шрива,  я
расстелил жилет на столе, на гладком, и открыл пробку.
   Первый автомобиль в городе у девушки Девушка Вот чего Джейсон не  вы-
носит ему от бензинного запаха худо и тогда он еще злее потому  что  де-
вушка Девушка У него-то сестры нет Но Бенджамин, Бенджамин дитя моей го-
рестной Если бы у меня была мать чтобы мог сказать ей Мама мама  Бензина
извел уйму, и теперь не понять, кровяное ли еще пятно  или  один  бензин
уже. От него порез на пальце снова защипало, и я пошел умываться,  пове-
сив прежде жилет на спинку стула и притянув пониже  электрический  шнур,
чтобы лампочка пятно сушила. Умыл лицо и руки, но даже сквозь мыло  слы-
шен запах острый, сужающий ноздри слегка. Открыл затем  маленький  чемо-
дан, достал рубашку, воротничок и галстук,  а  те,  заляпанные,  уложил,
закрыл чемодан и надел их. Когда причесывался, пробило половину. Но вре-
мя у меня, по крайней мере, до без четверти, вот разве  только  если  на
летящей тьме он одно лишь свое лицо видит а сломанного  пера  нет  разве
что их две в такой шляпе но не в один же вечер две такие будут следовать
в Бостон трамваем И вот мое лицо с его лицом на миг сквозь грохот  когда
из тьмы два освещенных окна в оцепенело уносящемся грохоте Ушло его лицо
одно мое вижу видел а видел ли Не простясь Навес без кулька и пустая до-
рога в темноте в тишине Мост выгнувшийся в тишину темноту сон вода  бла-
годатная быстрая Не простясь
   Я включил свет, ушел в спальню к себе от бензина, но запах  слышен  и
здесь. Стою у окна, занавески медленно приколыхиваются из темноты к  ли-
цу, словно кто дышит во сне, и медленным выдохом опадают опять в  темно-
ту, оставив по себе касанье. Когда они ушли  наверх  мама  откинулась  в
кресле прижав к губам накамфаренный платок. Отец как сидел рядом  с  ней
так и остался сидеть держа ее за руку а рев все  раскатывается  точно  в
тишину ему не уместиться В детстве у нас была книжка с картинкой -  тем-
ница и слабенький луч света косо падает на два лица, поднятых к нему  из
мрака. "Знаешь, что б я сделала, когда бы королем была?  (Не  королевой,
не феей - всегда королем только, великаном или  полководцем).  Разломала
бы тюрьму, вытащила б их на волю и хорошенько бы выпорола" Картинка ока-
залась потом вырвана, выдрана прочь. И я рад был. А то все бы глядел  на
нее, пока не стала бы той темницей сама уже мама, - она и  отец  тянутся
лицами к слабому свету и держатся за руки, а мы  затерялись  где-то  еще
ниже, и нам даже лучика нет. А потом примешалась  и  жимолость.  Только,
бывало, свет выключу и соберусь уснуть, она волнами в комнату и так нах-
лынет, гуще, гуще до удушья, и приходится вставать  и  ощупью,  как  ма-
ленький, искать дверь руки зрят осязаньем в мозгу чертя невидимую  дверь
Дверь а теперь ничего не видят руки Нос мой  видит  бензин,  жилетку  на
столе, дверь. По-прежнему коридор пуст от всех шагов  печальных  поколе-
ний, бредших в поисках воды, с глаза невидящие сжатые как зубы не то что
не веря сомневаясь даже в том что боли нет Щиколотка голень колено длин-
ное струение невидимых перил где оступиться в темноте налитой сном  Мама
отец Кэдди Джейсон
   Мори дверь я не боюсь но мама отец Кэдди Джейсон Мори уснув настолько
раньше вас я буду крепко спать когда дверь Дверь дверь И там тоже  нико-
го, одни трубы, фаянс, тихие стены в пятнах, трон  задумчивости.  Стакан
взять я забыл, но можно руки зрят холодящую пальцы невидимую шею л