том кривобоком шарабане, запряженном белой лошадью
преклонных лет.
   - Обещаешь, Ластер, не озоровать? - сказала Дилси.
   - Да, мэм, - сказал Ластер. Она помогла Бену взобраться на заднее си-
денье. Он было замолчал, потом захныкал снова.
   - Ему цветок нужно, - сказал Ластер. - Я сейчас принесу.
   - Сиди на месте, - сказала Дилси. Подошла, взялась за ремень уздечки.
- Теперь беги, срывай. - Ластер сбегал за  дом,  в  огород.  Вернулся  с
цветком нарцисса.
   - Принес поломанный, - сказала Дилси. - Не мог хороший выбрать.
   - А там больше нет никаких, - сказал Ластер. - В пятницу все  дочиста
повырвали - церковь украшать. Да я сейчас поправлю. - И, приложив к сло-
манному стеблю прутик, Ластер закрепил лубок двумя бечевочками  и  подал
нарцисс Бену. Затем влез на козлы, взял вожжи. Но Дилси не  спешила  от-
пускать уздечку.
   - А дорогу ты знаешь? - сказала она. - Улицей на площадь,  оттуда  до
кладбища и обратно домой.
   - Да, мэм, - сказал Ластер. - Н-но, Квини.
   - Так обеща-ешь не озоровать?
   - Да, мэм.
   Дисли отпустила наконец уздечку.
   - Н-но, Квини, - сказал Ластер.
   - Стой, - сказала Дилси. - Дай-ка сюда кнут.
   - Ой, мэмми, - сказал Ластер.
   - Давай сюда кнут, - сказала Дилси, подходя к передку шарабана.  Лас-
тер с великой неохотой отдал ей кнут.
   - Теперь Квини и с места не стронешь, - оказал он.
   - Об этом не печалься, - сказала Дилси. - Квини лучше тебя знает, что
ей делать. Ты знай сиди там и вожжи держи. Так не забыл дорогу?
   - Нет, мэм. Которой Ти-Пи каждое воскресенье ездит.
   - Вот тою самою дорогой и езжай.
   - Ясное дело. Я ж двести раз ездил с Ти-Пи.
   - Вот и езжай двести первый, - сказала Дилси. - Ну, трогай. Но  если,
парень, расшибешь мне Бенджи, то не знаю, что я тебе сделаю.  Кандальной
команды тебе так и так не миновать, но ты у меня  раньше  всякого  срока
туда угодишь.
   - Да, мэм, - сказал Ластер. - Н-но, Квини.
   Он шлепнул вожжой по широкой спине Квини, шарабан качнулся, двинулся.
   - Ох, Ластер, - сказала Дилси.
   - Н-но, пошевеливайся, - сказал Ластер. Опять шлепнул  вожжами.  Екая
утробно селезенкой. Квини потрусила нога за ногу по аллее  на  улицу,  и
там Ластер перевел ее в аллюр, смахивающий на затяжное, нескончаемое па-
данье вперед.
   Бен смолк. Трясясь на средине сиденья, торчмя держал в кулаке перевя-
занный цветок, глядел взором светлым и изреченным. Прямо перед ним  вер-
тел ядрообразной головою Ластер-все оглядывался, пока дом не скрылся  из
виду; тогда Ластер свернул к обочине, спрыгнул с козел, сломил лозинку с
живой изгороди. Бен глядел на него, Квини же опустила голову и принялась
щипать траву. Ластер вернулся на козлы, вздернул вожжами ей морду, пону-
дил к прежнему аллюру, а сам высоко расставил локти - в одной  руке  ло-
зинка, в другой вожжи - и принял молодецкую осанку, никак  не  вяжущуюся
со степенным постукиваньем Квининых копыт и органным аккомпанементом се-
лезенки. Автомобили проезжали, шли  мимо  пешеходы;  попалось  навстречу
несколько подростков-негров.
   - Глядите - Ластер. Куда путь держишь, Ластер? На свалку?
   - Наше вам, - откликнулся Ластер. - Ага, на ту самую, куда и вас сва-
лят. Шевелись, слониха!
   При въезде на площадь, где  из-под  мраморной  руки  незрячими  очами
вглядывался в облака и ветер солдат Конфедерации, Ластер еще удалей при-
осанился, стегнул непрошибаемую Квини, осмотрелся вокруг.
   - Вон мистера Джейсона машина, - сказал он и тут  заметил  еще  кучку
негров. - А ну, покажем им, как люди в экипажах  ездиют,  а,  Бенджи?  -
сказал он. - Одобряешь? - Оглянулся на Бена. Тот сидел с цветком в кула-
ке, глядел безмятежно и пусто. Ластер опять стегнул Квини и повернул  ее
от памятника павшим влево.
   На момент Бен замер ошарашенно. Затем взревел.  Затем  опять,  опять;
рев креп и рос почти без передышек. В нем звучало мало  сказать  изумле-
ние-ужас в нем был, потрясенье, мука безглазая и безъязыкая, шум и ниче-
го иного.
   - Ты что? - ахнул Ластер, оборотясь, блеснув белками на яркий миг.  -
Тихо! Тихо! - Он волчком крутнулся к лошади, стегнул  с  размаху.  Хлыст
переломился, он кинул его прочь (а голос Бена  восходил  к  неимоверному
крещендо), перехватил вожжи, нагнулся вперед - и в  это  время  Джейсон,
метнувшийся прыжками через площадь, вскочил на подножку шарабана.
   Косой отмашкой отшвырнул он Ластера, схватил вожжи,  рывком  завернул
назад Квини и, сложив концы вожжей, захлестал ими по  лошадиному  крупу.
Квини ринулась валящимся галопом - под хриплые раскаты муки Беновой, - и
Джейсон повернул шарабан вправо от памятника. Кулаком по  голове  ударил
Ластера.
   - Очумел ты, что ли, влево поворачивать, - выговорил; перегнулся  на-
зад, ударил Бена, заново сломав у цветка ножку. -  Молчать!  Молчать!  -
Осадил Квини, спрыгнул наземь. - Вези его домой сию минуту. И  если  еще
раз сунешься с ним за ворота, я тебя убью!
   - Слушаю, сэр, - сказал Ластер. Взял вожжи,  хлестнул  ими  Квини.  -
Н-но! Н-но же! Бенджи, имей совесть!
   Голос Бена гремел и раскатывался. Квини тронула с места,  мерный  пе-
рестук копыт возобновился, и тут же Бен замолк. Ластер оглянулся  быстро
на него и снова задергал вожжами. Над цветком, сломанно поникшим из  ру-
ки, взгляд Бена был опять пуст и синь и светел, а фасады и  карнизы  уже
вновь плыли слева направо; столбы и деревья, окна, двери и вывески - все
на своих назначенных местах.
 
 
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
   "ХОЗЯИН И ВЛАДЕЛЕЦ ИОКНАПАТОФ"
 
   Перед нами два лучших романа крупнейшего американского писателя двад-
цатого века Уильяма Фолкнера. "Хозяином и владельцем Иокнапатофы"  назы-
вал себя сам писатель, создавший на страницах своих многочисленных  книг
замечательный край, в очертаниях которого  просматривалась  его  родина:
округ Лафайет, штат Миссисипи.
   Современные читатели или безоговорочно принимают или так же безогово-
рочно отвергают Фолкнера, но чем дальше во времени отодвигается  от  нас
его творчество, тем яснее становится уникальность его положения классика
современной литературы, положения, которое Фолкнер занял по праву  после
долгих лет непризнания со стороны критики и читателей.
   Уильям Фолкнер родился и вырос на американском Юге. По  происхождению
он, судя по всему, шотландец, фамилия его означает  "сокольничий":  воз-
можно, что далекий предок Фолкнера смотрел за соколами британской  коро-
ны. Начиная с конца восемнадцатого века фолкнеровская  семейная  история
как бы символически повторила путь всей американской нации: от восточно-
го побережья на запад, к неосвоенным землям, в глубь страны. Самый  зна-
менитый предок - прадед будущего писателя, в  фолкнеровских  романах  он
фигурирует под именем полковника Сарториса. На примере его судьбы хорошо
видно, какого рода человеческий материал суждено было литературно осмыс-
лить Фолкнеру. Подростком прадед его уходит из дома и в четырнадцать лет
уже работает в городской тюрьме. Он участвовал в Мексиканской войне, был
юристом, плантатором, во время Гражданской войны командовал  кавалерийс-
ким полком, после войны построил первую в штате железную дорогу, он  пи-
сал стихи, а позднее и прозу: роман прадеда Фолкнера "Белая роза  Мемфи-
са" выдержал множество изданий. Закончилась бурная жизнь полковника тра-
гически: его убил деловой конкурент.
   Фолкнер провел классическое детство мальчишки, знакомое нам по книгам
Марка Твена: недалеко от провинциального  городка  с  громким  названием
Оксфорд, где он жил, был овраг и лес, там водились  лисы,  совсем  рядом
проходила построенная прадедом, "своя" железная дорога. Но были  в  этом
детстве и совсем недетские впечатления. Когда  Фолкнеру  исполнилось  11
лет, в Оксфорде совершился суд Линча, в котором приняли участие две  ты-
сячи жителей города. Обезглавленный и изувеченный труп повесили на  пло-
щади. Еще более чудовищный суд состоялся шесть лет спустя. Кровавую  ра-
совую проблему Фолкнер всю жизнь наблюдал в ее  чудовищной  обыденности.
Он так и представил ее в своих рассказах  и  романах  "Свет  в  августе"
(1932) и "Осквернитель праха" (1948). Но Фолкнер писал  о  своих  черных
соотечественниках почти в каждом большом произведении. Он просто не  мог
не писать о расовой проблеме, об этом проклятье Америки.
   Писатель оставался верен своему краю и творчески, и человечески.  Не-
долгая учеба в университете, а потом в Летном корпусе в Канаде,  литера-
турное паломничество в Европу и короткая литературная жизнь в Новом  Ор-
леане - все это было в молодости. С 1930 года Фолкнер прочно обосновыва-
ется в Оксфорде.
   Лишь раз в жизни он попытался служить - заведующим почтовым отделени-
ем университета Миссисипи, - но по своему характеру он не мог  заставить
себя выполнять эти обязанности: на почте Фолкнер сидел запершись и писал
стихи. Постепенно посетители перестали обращаться к  нему  и  в  поисках
корреспонденции рылись в корзине, куда Фолкнер отправлял все письма.
   Фолкнера уволили. Так закончилась его первая и последняя попытка рег-
ламентировать жизнь.
   Все образование Фолкнера - в обширном и беспорядочном чтении. Фолкнер
не закончил средней школы, он регулярно посещал все занятия только  пер-
вые шесть лет, и поступить в университет штата  Миссисипи  ему  удалось,
лишь воспользовавшись привилегиями, которые полагались  демобилизованным
солдатам. Но в университете Фолкнер проучился, а вернее, просуществовал,
всего полтора года, и потом уже навсегда забросил мысль о том, чтобы по-
лучить какое бы то ни было систематическое образование. В молодости слу-
чайная работа давала ему возможность писать, что было для него  главным.
А писать он начал в тринадцать лет...
   Для своих соотечественников, жителей провинциального городка  "где-то
на Юге" ("они хорошие люди, но не читают книг", - сказал о них Фолкнер),
он был неудачник, у которого никогда нет денег и который тем не менее ни
на кого не обращает внимания. Пока Фолкнер был жив, о нем мало что знали
не только жители его родного города, но и издатели, и  критики,  и  даже
близкие друзья. Он яростно сопротивлялся попыткам превратить его частную
жизнь в объект праздного или бесцеремонного разглядывания. Из всех очер-
ков, которые написал Фолкнер, самый страстный, самый резкий - "О частной
жизни", где он вспоминает о своей безуспешной попытке остановить  публи-
кацию материала о нем, Уильяме Фолкнере, но не как о писателе, а  как  о
частном лице.
   После смерти Фолкнера (он умер в 1962 году  от  сердечного  приступа,
последовавшего за падением с лошади) стали выходить книги о нем.  Посте-
пенно из воспоминаний и свидетельств родственников,  друзей  и  знакомых
сложился облик человека, который всю жизнь чувствовал свое одиночество и
всеми силами оберегал его; человека, для которого писать было  непреодо-
лимой потребностью.
   Он любил придумывать разные истории о себе, при этом отличить  в  них
правду от вымысла было чрезвычайно трудно.
   "Писатель - прирожденный лгун, - говорил он, - и если человек не уме-
ет "сочинять", он никогда не станет  писателем".  Удивительные  истории,
которые придумывал Фолкнер о себе, просачивались в печать,  на  супероб-
ложки книг и заменяли недостающую точную информацию. Так возникли и  на-
чали кочевать из книги в книгу (включая и наши  издания)  фантастические
сведения о том, как Фолкнер, будучи курсантом летного  училища,  посадил
самолет на крышу ангара (да еще вверх колесами и притом сумел тут же вы-
пить виски, хотя и висел вниз головой), как он был  сбит  над  Францией,
как он профессионально и умело занимался изготовлением и сбытом  самого-
на, и так далее, и тому подобное. Даже известный  американский  писатель
Шервуд Андерсон не смог не поверить Фолкнеру,  когда  тот  очень  убеди-
тельно рассказал ему о своем тяжелом ранении в голову: врачи  якобы  вы-
нуждены были поставить ему серебряную пластинку, и потому  относиться  к
нему надо с особой осторожностью...
   Для Фолкнера фантазирование, мифотворчество о себе  являлось  как  бы
продолжением книг, то была его творческая мастерская, где  он,  проверяя
очередной сюжет, разыгрывал его в лицах. В то же время писатель и  защи-
щался таким образом от непрошеных знакомств. Когда он не хотел  отвечать
на какой-то вопрос о себе, он просто говорил: "Я ведь, в общем-то,  фер-
мер, а не литератор". Родственникам и близким друзьям было очень нелегко
с Фолкнером, так же, как и ему с ними. Он любил повторять слова из свое-
го романа "Дикие пальмы": "Выбирая между горем и ничем, я приму горе". В
них, можно сказать, и формула жизни крупнейшего писателя Америки, многие
годы не имевшего литературного имени и вынужденного сотрудничать с  Гол-
ливудом, обремененного долгами, детьми, семьей.
   Чувство ответственности и выдержку - свойства, которые Фолкнер ставил
выше всего в людях, друзья видели прежде всего в самом писателе.
   Но здесь придется коснуться темы, о которой писать непросто. Нужно ли
нам знать, что у Фолкнера были периоды  "чудовищного  забытья",  которые
могли продолжаться иногда по месяцу  и  дольше?  Некоторые  американские
исследователи доходят до крайностей, утверждая, что в знаменитых фолкне-
ровских предложениях, к концу которых забываешь то, что  было  в  начале
(самое длинное такое  предложение  занимает  сорок  девять  страниц),  -
чувствуется всего лишь "алкогольная вязкость мысли". В пристрастии к ал-
коголю сказалась, возможно, печальная дань традиции охотников и  траппе-
ров с американского Юга, - а Фолкнер общался с ними с четырнадцати  лет,
- и желание "забыться" после всепоглощающей работы над очередной книгой,
и реакция на неудачную личную жизнь. Объяснить все причины трудно,  даже
когда знаешь факты биографии.
   Фолкнер женился поздно, на женщине, которую любил в юности. Нервный и
тяжелый характер жены вряд ли мог способствовать семейному счастью. Суп-
руги быстро отдалились друг от друга, так что то одиночество, к которому
Фолкнер привык с детства, с годами лишь углубилось. Кроме того, и финан-
совое положение семьи было сложным. Литературный труд не приносил  дохо-
да, на который можно было бы содержать семью. Гонорар от "Шума  и  ярос-
ти", например, был просто мизерным: за  шестнадцать  лет  продали  всего
лишь Три тысячи экземпляров. В течение многих лет  единственной  книгой,
которая пользовалась популярностью, оставался сенсационный роман "Святи-
лище", написанный в 1931 году, как искренно и прямо признавался Фолкнер,
ради денег.
   В поисках средств к существованию Фолкнер обращается  в  Голливуд.  В
Голливуде он наездами работал долгие годы. Он ненавидел студию,  ненави-
дел систему работы двух авторов над одним сценарием: один пишет  диалоги
- это делал Фолкнер, - другой ремарки, Сама необходимость  пробивать  на
карточке время прихода и ухода тяготила его.
   За время работы в Голливуде Фолкнер написал  много  диалогов,  но  не
создал ничего значительного. "Мое дело писать книги, а  не  ваши  сцена-
рии", - повторял он. И все же были в этой жизни и некоторые удачи:  соз-
давая уже во время второй мировой войны  сценарий  по  роману  Хемингуэя
"Иметь и не иметь", Фолкнер меняет  место  действия,  переносит  его  во
Францию, превращает фильм в антифашистский. Были и поражения. В один  из
моментов судьба свела его с будущим президентом,  а  тогда  исполнителем
ролей ковбоев - Рональдом Рейганом. Фолкнер написал  сценарий  по  книге
Стивена Лонгстрита "Конская тропа". Сначала заглавную  роль  должен  был
играть известный актер Хамфри Богарт, потом его заменили на Р.  Рейгана.
Фильм не оправдал ожиданий ни авторов, ни зрителей, и один  нью-йоркский
критик написал, что понравиться он может разве что лошадям. Прочитав эту
статью, Фолкнер послал Р. Рейгану телеграмму: "Моей лошади фильм не пон-
равился".
   Фолкнеровская скрытая неприязнь к Голливуду, о которой он говорил по-
рой открыто, а кроме того, нарушение им  принятых  в  Голливуде  жестких
норм, определяющих стиль работы авторов, привели наконец  к  молчаливому
заговору режиссеров и продюсеров против Фолкнера: ему перестали  предла-
гать работу, и именно в то время, когда  финансовое  положение  писателя
было особенно затруднительным: книги его не переиздавались. Но как изме-
нилось отношение Голливуда после того, как  в  1950  году  Фолкнер  стал
звездой литературной сцены, лауреатом  Нобелевской  премии!  Теперь  уже
Голливуд готов был заплатить любые  деньги,  чтобы  заполучить  знамени-
тость.
   Признания пришлось ждать долго, очень долго. Его первый  рассказ  был
опубликован в 1919 году, но известность, а вслед за ней  и  материальное
благополучие пришли лишь к концу жизни.
   В Европе, прежде всего во Франции, открытие Фолкнера  состоялось  го-
раздо раньше, но соотечественники долго не признавали его. В пятидесятые
годы интерес, вызванный присуждением Фолкнеру  Нобелевской  премии,  был
подкреплен многочисленными критическими работами о нем. Число их  быстро
росло и к настоящему времени обозначается уже почти астрономической циф-
рой. Ни об одном американском писателе не пишут так много, как о Фолкне-
ре.
   Вернемся к молодым годам писателя, к тому времени, когда  создавались
"Шум и ярость" 1929) и "Свет в августе" (1932). Это не первые его  круп-
ные произведения. До них было написано много стихов, рассказов и два ро-
мана. Но "Шум и ярость - первый очень фолкнеровский роман, поначалу оце-
ненный лишь узким кругом знатоков, а затем принесший ему мировую  славу.
Фолкнер писал его одновременно с другим романом,  "Сарторис".  Именно  в
эти годы состоялось открытие Фолкнером самого себя. После попыток  сочи-
нять любовную лирику, романы про вернувшегося с  фронта  солдата  ("Сол-
датская награда", 1926) и праздную интеллигенцию  ("Москиты",  1927)  он
понял свое предназначение - писать о родном крае.
   Большую роль в судьбе Фолкнера сыграл Шервуд Андерсон.
   В 1925 году Фолкнер, следуя примеру многих молодых американских писа-
телей, едет в Европу. Перед поездкой он проводит полгода в Новом  Орлеа-
не. Здесь он близко сходится с Шервудом Андерсоном - замечательным  аме-
риканским писателем старшего поколения, написавшим в  1919  году  книгу,
которая, как показало время, осталась одним из лучших произведений  сов-
ременной американской литературы, - "Уайнсбург, Огайо". Это сборник свя-
занных между собой рассказов из жизни провинциального  городка,  история
американского мечтателя. Одухотворенность простоты, которая нам знакома,
например, по рассказам Андрея Платонова, делает "Уайнсбург, Огайо"  про-
изведением совершенно особым. Достоверность и точность в описаниях  дви-
жений души - без всякой сентиментальности - эти достоинства прозы Андер-
сона сближают его с гениальными  произведениями  классики,  в  частности
русской.
   Фолкнер провел с Андерсоном множество часов за разговорами о  литера-
туре и вообще о жизни.  Несмотря  на  большую  разницу  лет,  они  стали
друзьями. Они даже  сочиняли  вместе  фантастические  истории,  которые,
правда, никогда так и не были опубликованы. Андерсон помог Фолкнеру  из-
дать его первый роман, "Солдатская награда", но, главное, дал совет, ко-
торый помог начинающему писателю освободиться от мучивших его  сомнений.
"Вы простой парень, Фолкнер, - сказал Андерсон. - Все, что вы знаете,  -
это небольшой клочок земли где-то там у вас, на Юге, но этого  достаточ-
но".
   Клочок родной земли, то есть семейная история, история его  округа  и
штата на фоне американской истории, стал для Фолкнера  неиссякаемым  ис-
точником творчества. Ему не нужно было ничего  придумывать  -  множество
фактов и событий, творчески преображенных, хлынули со страниц его  книг.
Фолкнер назвал свою страну "Иокнапатофа". На языке племени индейцев  чи-
касо слово означает "тихо течет река по равнине". Знакомая мысль о необ-
ратимом течении реки жизни зазвучала у Фолкнера  трагически:  страшна  и
жестока эта жизнь и обманчива гладь реки. Позднее Фолкнер указал  точное
население округа - шесть тысяч двести девяносто д