ебяжью
Обойдемся без Моисеева жезла Пригоршня вот и стакан Касаньем  осторожным
чтоб не Журчит узкой шеей прохладной Журчит холодя металл  стекло  Полна
через край Холодит стенки пальцы
   Сон промывает оставив в долгой тиши горла вкус увлаженного сна  Кори-
дором, будя в тишине шуршащие полк шагов погибших, я вернулся в  бензин,
к часам, яростно лгущим на темном столе. А оттуда -  к  занавескам,  что
вдохом наплывают из тьмы в лицо мне и на лице  оставляют  дыхание.  Чет-
верть часа осталось. И тогда меня не будет. Успокоительнейшие слова. Ус-
покоительнейшие. Non fui. Sum. Fui. Non sum!. Где-то слышал я  перезвоны
такие однажды. В Миссисипи то ли в Массачусетсе. Я был. Меня нет. Масса-
чусетс то ли Миссисипи. У Шрива в чемодане есть бутылка. Ты  даже  и  не
вскроешь? Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон извещают о  Три  раза.
Дня. Ты даже и не вскроешь свадьбе дочери их Кэндейси  напиток  сей  нас
учит путать средства с целью. Я есмь. Выпей-ка. Меня не  было.  Продадим
Бенджину землю, чтобы послать Квентина в Гарвардский,  чтобы  кости  мои
стук-постук друг о друга на дне. Мертв буду в. По-моему, Кэдди говорила:
один курс. У Шрива в чемодане есть бутылка. Отец к чему мне  у  Шрива  Я
продал луг за право смерти в Гарвардском Кэдди говорила В пещерах и гро-
тах морских им мирно крошиться колеблемым  донным  теченьем  Гарвардский
университет звучит ведь так утонченно Сорок акров не  столь  уж  высокая
цена за красивый звук. Красивый мертвый звук Променяем Бенджину землю на
красивый мертвый звук. Этого звука Бенджамину надолго  хватит,  он  ведь
его не расслышит, разве что учует только на порог ступила, он заплакал Я
все время думал, он просто один из тех городских шутников, насчет  кото-
рых отец вечно поддразнивал Кэдди, пока не. Я  и  внимания  на  него  не
больше обращал, чем на прочих там заезжих коммивояжеров или. Думал,  это
у него армейские рубашки, а потом вдруг понял, что он не вреда  от  меня
опасается, а просто о ней вспоминает при  виде  меня,  смотрит  на  меня
сквозь нее, как сквозь цветное стекло "Зачем тебе соваться  в  мои  дела
Знаешь ведь что ни к чему Предоставь уж маме с Джейсоном"
   "Неужели это мама подучила Джейсона шпионить за тобой Я бы ни за"
   "Женщины умеют лишь играть на чужих понятиях о чести Она ведь из люб-
ви к Кэдди" Даже расхворавшись, не уходила к себе наверх, чтобы отец  не
трунил над дядей Мори при Джейсоне. Отец шутя сказал, что дядя Мори  не-
важный знаток античности и потому избегает риска личной встречи с  бесс-
мертным слепым сорванцом. Только ему следовало бы избрать  в  почтальоны
Джейсона, ибо Джейсон способен допустить оплошность лишь того  же  рода,
что и сам дядя Мори допустил бы, но отнюдь не чреватую глазоподбитием. И
верно, мальчишка Паттерсонов был младше и щуплей  Джейсона.  Они  клеили
змеев и продавали по пяти центов штука, пока не рассорились из-за дележа
доходов. Тогда Джейсон подыскал себе нового партнера, еще замухрышистей,
надо думать, потому что Ти-Пи сказал, что Джейсон опять  казначеем.  Но,
говорит отец, зачем дяде Мори работать? Если он, отец то бишь, может со-
держать полдюжины негров, у которых только и дел, что сидеть, сунув ноги
в духовку, то уж, конечно, он может время от времени предоставлять  дяде
Мори стол и кров и деньжат ссужать малую толику - зато  ведь  дядя  Мори
поддерживает в нем и раздувает огонь веры в небесное происхождение нашей
породы; и тут мама, бывало, заплачет и скажет, что отец  ставит  ее  род
ниже своего, что он насмехается над дядей Мори и нас тому же учит Не по-
нимала она, что отец тому единственно учил нас, что  люди  всего-навсего
труха, куклы, набитые опилками, сметенными с мусорных куч, где все преж-
ние куклы валяются и опилки текут из ничьей раны в ничьем боку не за ме-
ня неумершего. В детстве я воображал себе смерть пожилым господином вро-
де моего деда, другом, что ли, его близким и особым - вот как письменный
стол дедушкин был для нас особым, мы к нему робели и  притронуться  и  в
комнате, где этот стол стоял, даже не говорили громко; я  всегда  предс-
тавлял себе так, что они вдвоем где-то вместе все время  -  на  каком-то
холме, за можжевельником - и ждут, чтобы к ним подсел  старый  полковник
Сарторис, а он где-то еще повыше, ведет за чем-то удаленным  наблюдение,
и вот они жду г, когда полковник кончит наблюдать и сойдет к ним. Дедуш-
ка в своей генеральской форме, и голоса их все  время  бормочут  за  де-
ревьями - ведут беседу, и дедушка все время прав
   Вот и три четверти бьет Первая нота раздалась размеренная,  безмятеж-
ная и, отзвучав спокойно и бесповоротно, освободила медленную тишину для
следующей; в чем все и дело, если б люди так  могли  менять  друг  друга
навсегда, преображаться, взвихрясь пламенем на миг, и чистыми затем быть
уносимы сквозь прохладный вечный мрак, а не лежать  у  себя  в  комнате,
стараясь забыть про гамак, пока, наконец, к можжевельнику не прилип этот
яркий мертвый запах духов, которого так не  терпит  Бенджи.  Стоило  мне
представить тот виргинский можжевельник, и казалось  -  слышу  шепоты  и
всплески, чую толчки горячей крови в одичалом неукрытом теле, вижу -  на
красном фоне век-стадо на волю пущенных свиней, спарено кидающихся в мо-
ре. А отец: Нам должно лишь краткое время прободрствовать пока неправед-
ность творится - отнюдь не вечность А я: И краткого не нужно если  обла-
даешь мужеством Он: Ты считаешь это мужеством Я: Да сэр считаю а вы  нет
Он: Каждый человек волен в оценке своих качеств То что ты считаешь такой
поступок мужественным важнее самого поступка В противном случае твое на-
мерение несерьезно Я: Вы не верите что я серьезно Он: Думаю, что  черес-
чур даже серьезно и мне можно не тревожиться иначе ты не  чувствовал  бы
надобности в этой выдумке насчет кровосмешения Я: Я не лгал  я  не  лгал
Он: Ты хотел акт естественной человеческой глупости возвысить до грозно-
го ужаса и очистить затем правдой Я: Я чтоб отгородить ее от грохочущего
мира чтоб ему иного выбора не было как исторгнуть нас обоих  из  себя  и
тогда былое бы звучало так, как если б никогда его и не было  Он:  И  ты
склонял ее к этому Я: Нет я боялся Я боялся она согласится и тогда б оно
не помогло Но если вам отцу скажу то оно совершится тем самым и  упразд-
нит все что у нее с другими было и мир прочь угрохочет  Он:  Вернемся  к
другому твоему намерению Ты не солгал и в этом но ты еще не разбираешься
в себе в той части всеобщего закона что правит сцеплением событий и при-
чин и чья тень на челе, у каждого не исключая Бенджи Тобою  не  взята  в
расчет конечность всего на свете Тебе рисуется апофеоз в котором  нынеш-
нее - временное - состояние твоего духа будет симметризировано и  возне-
сено над телесным, но сохранит навеки в себе ощущенье и себя и тела и ты
не вовсе будешь устранен собственно даже не мертв Я: Временное Он:  Тебе
невыносима мысль что когда-нибудь твоя боль притупится Мы с тобой подхо-
дим к самой сути Ты кажется смотришь на смерть как на некую встряску ко-
торая так сказать сединой тебе выбелит голову за ночь но в остальном  не
коснется твоего облика Не в таком настроении кончают У игры свои  законы
Странней всего что человек само уже зачатие которого случайность  и  чей
каждый новый вдох подобен очередному пробросу костей насвинцованных  шу-
лером что человек никак не хочет примириться с неизбежностью  финального
кона а прибегает к насилию ко всяческим уловкам вплоть до мелкой  подта-
совки неспособной и ребенка обмануть - пока однажды в крайнем отвращении
на одну слепую карту бросит все Не в первом яростном  приступе  отчаяния
горя угрызений кончают с собой а лишь когда осознают что даже и отчаяние
горе угрызения твои не столь уж важны для сумрачного Игрока Я: Временное
Он: Нелегко осознать что любовь ли горесть лишь бумажки боны наобум при-
обретенные и срок им истечет хочешь не хочешь и их аннулируют без всяко-
го предупреждения заменят тебе  другим  каким-нибудь  наличным  выпуском
божьего займа Нет ты не сделаешь этого ты прежде придешь к осознанью что
даже и она быть может не вовсе достойна отчаяния Я: Никогда я не приду к
такому Никто не знает того что я знаю Он: Возвращайся-ка ты лучше теперь
в свой Кеймбридж а не то на месяц съезди в Мэн Денег хватит если эконом-
но Тебе будет на пользу Копеечные развлечения врачуют успешней Христа Я:
Допустим что я уже пробыл там неделю или месяц и понял то что повашему я
там пойму Он: Тогда ты вспомнишь что мать с момента твоего рождения  ле-
леяла мечту что ты кончишь Гарвардский а разрушать надежды женщин это не
покомпсоновски А я: Временное Так будет лучше для меня и всех нас А  он:
Каждый человек волен в самооценке но да не берется он предписывать  дру-
гим что хорошо для них что плохо А я: Временное И он: Нет слов  грустней
чем был была было Кроме них ничего в мире И  отчаяние  временно  и  само
время лишь в прошедшем
   Последняя раздалась нота. Отзвенела наконец, и снова темнота затихла.
Я вошел в нашу общую комнату, включил свет, надел жилетку. Бензином пах-
нет уже слабо, еле-еле, и пятно незаметно в  зеркале.  Глаз,  во  всяком
случае, куда заметней. Надел пиджак. Письмо Шриву хрустнуло в кармане, я
достал его, проверил адрес, переложил в боковой. Затем отнес часы к Шри-
ву в спальню, спрятал ему в столик, пошел в свою комнату, достал  свежий
носовой платок, вернулся к дверям, поднял руку к выключателю.  Вспомнил,
что зубы не чищены, и пришлось снова лезть в  чемоданчик.  Вынул  щетку,
взял у Шрива из тюбика пасты, пошел в ванную, зубы вычистил. Выжал щетку
посуше, вложил обратно в чемодан, закрыл, опять пошел к  дверям.  Прежде
чем выключить свет, огляделся вокруг, не забыл ли чего. Так и есть:  за-
был шляпу. Мне идти мимо почты, и непременно когонибудь встречу  из  на-
ших, и подумают, что я правоверный гарвардец и корчу из себя старшекурс-
ника. Шляпа нечищена тоже, но у Шрива есть щелка, и чемоданчик  не  надо
больше открывать.
 
 
   6 апреля 1928 года
 
   По-моему так: шлюхой родилась - шлюхой и подохнет. Я говорю:
   - Если вы за ней не знаете чего похуже, чем пропуски уроков,  то  это
еще ваше счастье. Ей бы в данную минуту, - говорю,  -  в  кухне  быть  и
завтрак стряпать, а не у себя там наверху  краситься-мазаться  и  ждать,
пока ее обслужат шестеро нигеров, которые сами со стула  не  могут  под-
няться, пока не набьют брюхо мясом и булками для равновесия.
   А матушка говорит:
   - Но чтобы дирекция и учителя имели повод думать, будто  она  у  меня
совсем отбилась от рук, будто я не могу...
   - А что, - говорю, - можете разве? Вы и не пробовали никогда ее в ру-
ках держать, - говорю. - А теперь, в  семнадцать  лет,  хотите  начинать
воспитывать?
   Помолчала, призадумалась.
   - Но чтобы в школе... Я не знала даже, что у нее  есть  дневник.  Она
мне осенью сказала, что в этом году их отменили. А нынче  вдруг  учитель
Джанкин мне звонит по телефону и предупреждает, что  если  она  совершит
еще один прогул, то ее исключат. Как это ей удается убегать с уроков?  И
куда? Ты весь день в городе; ты непременно бы увидел, если бы она гуляла
на улице.
   - Вот именно, - говорю. - Если бы она гуляла на улице. Не думаю, чтоб
она убегала с уроков для невинных прогулочек по тротуарам.
   - Что ты хочешь сказать этим? - спрашивает мамаша.
   - Ничего я не хочу сказать, - говорю. - Я просто ответил на ваш  воп-
рос.
   Тут мамаша опять заплакала - мол, ее собственная плоть и кровь  восс-
тает ей на пагубу.
   - Вы же сами у меня спросили, - говорю.
   - Речь не о тебе, - говорит мамаша. - Из всех из них ты единственный,
кто мне не в позор и огорчение.
   - Само собой, - говорю. - Мне вас некогда было огорчать. Некогда было
учиться в Гарвардском, как Квентин, или сводить себя пьянством в могилу,
как отец. Мне работать надо было. Но, конечно, если вы желаете, чтобы  я
за ней следом ходил и надзирал, то я брошу магазин и наймусь  на  ночную
работу. Тогда я смогу следить за ней днем, а уж в ночную смену  вы  Бена
приспособьте.
   - Я знаю, что я тебе только в тягость, - говорит она и плачет в поду-
шечку.
   - Это для меня не ново, - говорю. - Вы твердите мне это уже  тридцать
лет. Даже Бен уже, должно быть, это усвоил. Так хотите, чтобы я  погово-
рил с ней об ее поведении?
   - А ты уверен, что это принесет пользу? - говорит матушка.
   - Ни малейшей, если чуть я начну, как вы уже сошли к нам и  вмешивае-
тесь, - говорю. - Если хотите, чтоб я приструнил ее, то так и скажите, а
сама в сторонку. А то стоит мне взяться за нее, как вы каждый  раз  суе-
тесь, и она только смеется над нами обоими.
   - Помни, она тебе родная плоть и кровь, - говорит матушка.
   - Само собой, - говорю. - Только эту плоть умертвить бы  немножко.  И
чуточку бы крови пустить, была б моя воля. Раз ведешь себя как негритян-
ка, то и обращение с тобой как с негритянкой, независимо кто ты есть.
   - Я боюсь, что ты погорячишься, - говорит матушка.
   - Зато уж вы, - говорю, - со своими методами  многого  добились.  Так
желаете, чтобы я занялся ею? Да или нет? Мне на службу пора.
   - Ох, знаю я, что жизнь твоя тратится в каторжном труде на всех  нас,
- говорит матушка. - Ты знаешь сам, что, будь моя воля, у тебя  была  бы
сейчас своя собственная контора и часы занятий  в  ней,  приличествующие
Бэскому. Ты ведь Бэском, не Компсон, несмотря на фамилию.  Я  знаю,  что
если бы отец твой мог предвидеть...
   - Что ж, - говорю, - отец тоже имел право  давать  иногда  маху,  как
всякий смертный, как простой даже Смит или Джонс.
   Она снова заплакала.
   - Каково мне слышать, что ты не добром поминаешь своего покойного от-
ца, - говорит.
   - Ладно, - говорю, - ладно. Пускай по-вашему. Но поскольку конторы  у
меня нет, то мне сейчас надо на службу, на ту, какая у  меня  есть.  Так
хотите, чтобы я поговорил с ней?
   - Я боюсь, что ты погорячишься, - говорит матушка.
   - Ладно, - говорю. - Тогда не буду.
   - Но надо же что-то делать, - говорит матушка. - Ведь иначе люди  бу-
дут думать, что я сама ей разрешаю прогуливать уроки и бегать по  улицам
или что я бессильна воспретить ей... О муж мой, муж мой,  -  говорит.  -
Как мог ты. Как мог ты покинуть меня в моих тяготах.
   - Ну-ну, - говорю. - Вы этак совсем расхвораетесь. Вы либо на день ее
тоже бы запирали, либо препоручили б ее мне и успокоились на том бы.
   - Родная плоть и кровь моя, - говорит матушка и плачет.
   - Ладно, - говорю. - Я займусь ею. Кончайте же плакать.
   - Старайся не горячиться, - говорит она. - Не забывай,  что  она  еще
ребенок.
   - Постараюсь, - говорю. Вышел и дверь затворил.
   - Джейсон, - мамаша за дверью. Я не отвечаю. Ухожу коридором. - Джей-
сон, - из-за двери снова. Я сошел вниз по лестнице. В  столовой  никого,
слышу - Квентина в кухне. Пристает к Дилси, чтобы та ей налила еще кофе.
Я вошел к ним.
   - Ты что, в этом наряде в школу думаешь? - спрашиваю. - Или у вас се-
годня нет занятий?
   - Ну, хоть полчашечки, Дилси, - Квентина свое. - Ну, пожалуйста.
   - Не дам, - говорит Дилси, - и не подумаю. В семнадцать  лет  девочке
больше чем чашку нельзя, да и что  бы  мис  Кэлайн  сказала.  Иди  лучше
оденься, а то Джейсон без тебя уедет в город. Хочешь опять опоздать.
   - Не выйдет, - говорю. - Мы сейчас с этими опозданиями покончим.
   Смотрит на меня, в руке чашка. Отвела с лица волосы, халатик сполз  с
плеча.
   - Поставь-ка чашку и поди на минуту сюда, в столовую, - говорю ей.
   - Это зачем? - говорит.
   - Побыстрее, - говорю. - Поставь чашку в раковину и ступай сюда.
   - Что вы еще затеяли, Джейсон? - говорит Дилси.
   - Ты, видно, думаешь, что и надо мной возьмешь волю, как над бабушкой
и всеми прочими, - говорю. - Но ты крепко ошибаешься. Говорят тебе, чаш-
ку поставь, даю десять секунд.
   Перевела глаза с меня на Дилси.
   - Засеки время, Дилси, - говорит. - Когда пройдет десять  секунд,  ты
свистнешь. Ну, полчашечки, Дилси, пожа...
   Я схватил ее за локоть. Выронила чашку. Чашка упала  на  пол,  разби-
лась, она дернула руку, глядит на меня - я  держу.  Дилси  поднялась  со
своего стула.
   - Ох, Джейсон, - говорит.
   - Пустите меня, - говорит Квентина, - не то дам пощечину.
   - Вот как? - говорю. - Вот оно у нас как? - Взмахнула рукой. Поймал и
эту руку, держу, как кошку бешеную. - Так вот оно как? - говорю.  -  Вот
как оно, значит, у нас?
   - Ох, Джейсон! - говорит Дилси. Из кухни потащил в столовую.  Халатик
распахнулся, чуть не голышом тащу чертовку. Дилси за  нами  ковыляет.  Я
повернулся и захлопнул дверь ногой у Дилси перед носом.
   - Ты к нам не суйся, - говорю.
   Квентина прислонилась к столу, халатик запахивает. Я смотрю на нее.
   - Ну, - говорю, - теперь я хочу знать,  как  ты  смеешь  прогуливать,
лгать бабушке, подделывать в дневнике ее подпись, до  болезни  ее  дово-
дить. Что все это значит?
   Молчит. Застегивает на шее халатик, одергивает, глядит на  меня.  Еще
не накрасилась, лицо блестит, как надраенное. Я подошел, схватил за  ру-
ку.
   - Что все это значит? - говорю.
   - Не ваше чертово дело, - говорит. - Пустите.
   Дилси открыла дверь.
   - Ох, Джейсон, - говорит.
   - А тебе сказано, не суйся, - говорю, даже не оглядываясь. -  Я  хочу
знать, куда ты убегаешь с уроков, - говорю. - Если б на улицу, то  я  бы
тебя увидел. И с кем ты убегаешь? Под кусточек, что ли, с которым-нибудь
из пижончиков этих прилизанных? В лесочке с ним прячетесь, да?
   - Вы - вы противный зануда! - говорит она. Как  кошка  рвется,  но  я
держу ее. - Противный зануда поганый! - говорит.
   - Я тебе покажу, - говорю. - Старую бабушку отпугнуть - это  ты  уме-
ешь, но я покажу тебе, в чьих ты сейчас руках.
   Одной рукой держу ее - перестала вырываться, смотрит на меня, глазищи
широкие стали и черные.
   - Что вы хотите со мной делать?
   - Сейчас увидишь что. Вот только пояс сниму, - говорю и тяну  с  себя
пояс. Тут Дилси хвать меня за руку.
   - Джейсон, - говорит. - Ох, Джейсон! И не стыдно!
   - Дилси, - Квентина ей, - Дилси.
   - Да не дам я тебя ему. Не бойся, голубка. - Вцепилась  мне  в  руку.
Тут пояс вытянулся наконец. Я дернул руку,  отпихнул  Дилси  прочь.  Она
прямо к столу отлетела. Настолько дряхлая, что еле на  ногах  стоит.  Но
это у нас так положено - надо же держать кого-то в кухне,  чтоб  дочиста
выедал то, что молодые негры не умяли. Опять  подковыляла,  загораживает
Квентину, за руки меня хватает.
   - Нате, меня бейте, - говоритm - если сердце не  на  месте,  пока  не
ударили кого. Меня бейте.
   - Думаешь, не ударю? - говорю.
   - Я от вас любого неподобства ожидаю, - говорит.
   Тут слышу: матушка на лестнице. Как же,  усидит  она,  чтоб  не  вме-
шаться. Я выпустил руку Квентинину. Она к стенке отлетела, халатик запа-
хивает.
   - Ладно, - говорю. - Временно отложим. Но не думай, что тебе  удастся
надо мной взять волю. Я тебе не старая бабушка и тем более не полудохлая
негритянка. Потаскушка ты сопливая, - говорю.
   - Дилси, - говорит она. - Дилси, я хочу к маме.
   Дилси подковыляла к ней.
   - Не бойся, - говорит. - Он до тебя и пальцем не дотронется, покамест
я здесь.
   А матушка спускается по лестнице.
   - Джейсон, - голос подает матушка. - Дилси.
   - Не бойся, - говорит Дилси. - И дотронуться не пущу его. - И  хотела
погладить Квентину. А та - по руке ее.
   - Уйди, чертова старуха, - говорит. И бегом к дверям.
   - Дилси, - мамаша на лестнице зовет. Квентина мимо нее вверх  взбега-
ет. - Квентина, - матушка ей вслед. - Остановись, Квентина.
   Та и ухом не ведет. Слышно - бежит уже наверху,  потом  по  коридору.
Потом дверь хлопнула.
   Матушка постояла. Стала спускаться дальше.
   - Дилси, - зовет.
   - Слышу, слышу, - Дилси ей, - сейчас. А вы, Джейсон,  идите  выводите
машину. Обождете ее, довезете до школы.
   - Уж можешь быть спокойна, - говорю. - Доставлю и  удостоверюсь,  что
не улизнула. Я взялся, я и доведу это дело до конца.
   - Джейсон, - мамаша на лестнице.
   - Идите же, Джейсон, - говорит Дилс