был  смокинг.  Это  означало,  что  владелец  его  намеревался
проводить  время  на  шикарных  курортах,  где  надо  одеваться  к  обеду.
Единственное такое место, о котором я как-то слыхал, был отель  "Палас"  в
Сан-Морице, но, по-видимому, были и десятки других. Наличие смокинга могло
также указывать на то, что он собирался побывать в Лондоне, Париже  или  в
других больших европейских городах. К несчастью, в Европе чертовски  много
больших городов.
   Я подумал, а не позвонить ли мне в контору лыжного клуба  в  Нью-Йорке,
объяснить, что произошло в цюрихском аэропорту,  и  попросить,  чтобы  мне
сообщили имена и адреса трехсот пассажиров, летевших со мной  в  самолете.
Затем я бы разослал всем им письма, предлагая обменяться чемоданами  тому,
у кого по ошибке оказался мой чемодан. Но я  быстро  отбросил  эту  мысль.
Прошедшие два дня  убедили  меня  в  том,  что  тот,  кто  завладел  моими
деньгами, вряд ли откликнется.
   Пытаясь определить, каков же из себя вор (я уже так стал называть его),
я примерил некоторые его вещи. Надел рубашку. Воротничок  вполне  по  моей
шее, сорок второго размера. Рукава  сантиметра  на  два  короче  моих.  Но
мыслимо ли придумать какой-либо благовидный предлог, чтобы проверять  этой
зимой размеры шеи и рук у каждого встречного американца? Были еще две пары
хороших  ботинок  сорокового  размера,  одни  черные,  другие  коричневые.
Совершенно мне по ноге.
   Его спортивная куртка также подходила мне, хотя и была немного широка в
талии. Однако нельзя было предположить, что ее носил человек средних лет с
уже отвислым животом. Наоборот, казалось, что она на  хорошего  лыжника  в
отличной форме, независимо от возраста. Его брюки  были  мне  коротковаты,
он, очевидно, был несколько ниже ростом. Во всяком случае, в моих  поисках
мне не следовало обращать внимания на высоких, толстяков и карликов.
   Если вор окажется бережливым, подумал я и наденет то, что нашел в  моем
чемодане, то уж по своему костюму я  его  сразу  опознаю  при  встрече.  Я
ухватился за эту соломинку, но тут же понял, что, имея семьдесят  тысяч  в
кармане, он, наверное, оденется у лучших  европейских  портных.  Мысль  об
этом причинила мне такую же боль, как ревнивому мужу, представившему  себе
свою красавицу жену в объятиях другого мужчины. С грустью осознал  я,  что
словно брачными узами привязан к бывшим у меня сотенным бумажкам.
   А пока что у меня при себе осталось пять тысяч долларов. С  ними  можно
попытаться найти того человека, которому  мои  семьдесят  тысяч  буквально
свалились с неба.
   Уложив его вещи обратно в чемодан в том же порядке, как они  лежали,  я
мог, по крайней мере, утешаться тем, что  мне  не  придется  тратиться  на
покупку одежды взамен той, что была в моем чемодане. Бог дал, Бог и  взял.
Было бы значительно хуже, если бы в чемодане оказались женские вещи.
   Я расплатился в отеле, поехал на цюрихский вокзал и купил билет первого
класса в Сан-Мориц. В самолете я разговорился с  сидевшей  рядом  семейной
парой, которая сообщила мне, что едет на лыжный курорт в Сан-Мориц. Они не
назвались и не сказали, где собираются остановиться.  От  них  можно  было
получить кое-какие полезные сведения, но отыскать их теперь  было  трудно.
Однако надо же было с чего-то начать. Цюрих стал мне просто противен:  все
два дня, что я пробыл в нем, лил дождь.
   В полутора часах езды от Цюриха я пересел в поезд узкоколейки,  который
шел на Энгедин. Пройдя по вагону первого класса, я отыскал свободное  купе
и расположился в нем со своими вещами. Атмосфера в этом поезде  отличалась
от той, что была в  экспрессе,  которым  я  выехал  из  Цюриха.  Там  были
солидные деловые люди, уткнувшие  нос  в  финансовые  сводки  газет  "Нойе
Цюрихер цайтунг",  а  в  этом  маленьком,  прямо-таки  игрушечном  поезде,
подвозившем на альпийские курорты, было  полно  молодых  людей  (многие  в
лыжных костюмах) и хорошеньких женщин в дорогих мехах,  с  соответствующей
свитой. Царило праздничное настроение, которого я вовсе не  разделял.  Мне
хотелось побыть одному и собраться с мыслями, и я  закрыл  дверь  в  купе,
чтобы никто не подсел.
   Однако перед  самым  отправлением  какой-то  мужчина  отворил  дверь  и
довольно вежливо спросил по-английски, заняты ли места в купе.
   - Как будто нет, - сухо ответил я.
   - Милая, иди сюда, - крикнул он в коридор.
   Вслед за этим в купе вошла сдобная блондинка, значительно моложе своего
спутника, в леопардовой шубе и такой же  шапке.  Я  сразу  же  пожалел  об
участи бедных животных, которым грозит уничтожение. В  руках  у  нее  была
красивая, украшенная  драгоценностями  сумочка,  и  от  нее  сильно  пахло
мускусными духами. Большое бриллиантовое кольцо сверкало у нее  на  пальце
рядом с обручальным. Если бы наш мир был получше организован, то один лишь
вид ее должен был  вызвать  бунт  носильщиков  и  всех  других  рабочих  в
прилегающих к станции кварталах. В Швейцарии, однако, это немыслимо.
   У ее благоверного не было  с  собой  ничего,  кроме  журналов  и  газет
"Интернешнл геральд трибюн" под мышкой. Он бросил их на  сиденье  напротив
меня и помог ей раздеться. Вешая шубу на плечики, он краем задел мое лицо,
и меня обдало сильным запахом духов.
   - Ох, извините, - сказала блондинка.
   - Ничего, пожалуйста, -  угрюмо  улыбнулся  я.  Она  вознаградила  меня
улыбкой. Ей было лет двадцать восемь, и пока  еще  у  нее  были  основания
считать свою улыбку наградой. Я был уверен,  что  она  -  не  первая  жена
своего мужа, может быть, даже и не вторая. Мне она сразу не понравилась.
   Муж тоже разделся, но фуляровый шарф не снял. Усевшись, он  вытащил  из
кармана сигарочницу.
   - Билл, - укоризненно воскликнула блондинка.
   - Я на отдыхе, милая. Позволь мне покейфовать.
   - Надеюсь, вы не возражаете, если муж закурит.
   - Вовсе нет, - подтвердил я, довольный хотя бы тем,  что  это  устранит
одуряющий запах ее духов. Муж протянул мне сигарочницу.
   - Благодарю, я не курю, - солгал я.
   Маленькими ножницами он обрезал кончик сигары.  У  него  было  багровое
мясистое лицо с тяжелой челюстью, холодные голубые глаза и толстые  грубые
пальцы с маникюром. Ему было далеко за сорок. Мне не хотелось бы  работать
у него или быть его сыном.
   - Настоящая гавана, - похвастал он.  -  Дома  у  нас  теперь  такую  не
купишь. Но  Швейцария,  слава  Богу,  ладит  с  Кастро.  -  Вынув  золотую
зажигалку, он закурил сигару и откинулся  назад,  с  удовольствием  пуская
клубы дыма.
   Я уныло поглядел в окно на  покрытую  снегом  сельскую  местность.  Еще
недавно я тоже собирался легко и приятно провести здесь время.  Мне  вдруг
захотелось выйти на первой же станции и вернуться домой. Но где теперь мой
дом?
   Поезд вошел в туннель, и  в  купе  стало  совершенно  темно.  Мне  было
приятно в темноте. Я вспомнил о своей ночной службе и решил, что темнота -
существенная часть моей жизни.
   Выйдя из туннеля, мы поднимались все выше в горы, выбираясь  из  серого
тумана, висевшего над швейцарской  равниной.  Муж  дремал,  склонив  набок
голову, его потухшая сигара лежала на пепельнице. Жена с увлечением читала
юмористические  страницы  "Геральд  трибюн".  Выглядела  она  глупо:  губы
поджаты,  глаза  по-детски  блестят  из-под  леопардовой  шапки.  Неужели,
подумал я, это то, что деньги могли бы дать мне?
   Почувствовав, что  я  смотрю  на  нее,  она  подняла  глаза,  кокетливо
хихикнув:
   - Обожаю смешное.
   Нелепо улыбнувшись, я бросил взгляд на ее бриллиант, заработанный,  без
сомнения, законным  замужеством.  Она  присматривалась  ко  мне  искоса  -
похоже, она никому не глядела прямо в глаза.
   - Где-то я вас уже видела, верно?
   - Вполне возможно.
   - Вы в среду летели самолетом? С лыжным клубом?
   - Да, летел.
   - Вот видите. Но я убеждена, что видела вас и  прежде.  Быть  может,  в
Солнечной Долине?
   - Никогда не был там.
   - О, это удивительное место для лыжников.  Там  каждый  год  встречаешь
одних и тех же людей со всех концов света.
   Засопел  муж,  разбуженный  нашими  голосами.  Открыв   глаза,   он   с
нескрываемой  враждебностью  уставился  на  меня.  Я   почувствовал,   что
враждебность - это  его  естественное,  укоренившееся  состояние,  которое
временами вырывается наружу, прежде чем он успеет спрятать его под личиной
вежливости.
   - Ты знаешь, Билл, - сообщила ему блондинка, - этот  господин  летел  с
нами в самолете, - и сказала так, словно это было радостным  событием  для
всех нас.
   - Ну и что? - пробурчал муж.
   - Мне всегда очень приятно встретить за границей  американца.  И  общий
язык, и все такое. А европейцы ведь ужасно фальшивые люди.  Ну,  по  этому
поводу можно и выпить немного. -  Она  открыла  свою  шикарную  сумочку  и
вынула изящную серебряную фляжку с колпачком  в  виде  трех  хромированных
стаканчиков, один внутри другого. - Надеюсь, вы пьете коньяк -  улыбнулась
она мне, осторожно наливая.
   Рука у меня задрожала, и немного коньяку пролилось  на  пол.  Случилось
это потому, что в этот момент ее муж  снял  шарф,  окутывавший  шею,  и  я
увидел на нем темно-красный шерстяной галстук. Это был  или  тот  галстук,
что лежал в моем пропавшем чемодане, или точно такой же. Он  закинул  ногу
на ногу, и я тут же заметил, что на нем ботинки уже не  новые,  совершенно
такие же, как и мои, что остались в чемодане.
   - Что ж, за того, кто первым сломает себе ногу в этом  году,  -  поднял
стаканчик муж, хрипло рассмеявшись. Уверен, что у него-то  самого  никогда
не было никаких переломов. Он был из тех, кто не болел ни разу в  жизни  и
не знал никаких лекарств, кроме, быть может, аспирина.
   Я одним глотком выпил коньяк. Мне необходимо было прийти в  себя,  и  я
был рад, что она  тотчас  налила  мне  второй  стаканчик.  Подняв  его,  я
галантно поклонился ей, широко и фальшиво улыбаясь, а в душе желая,  чтобы
поезд потерпел крушение, чтобы их обоих задавило, и я мог бы обыскать  как
их самих, так и их багаж.
   - Вы, видно, люди бывалые в путешествиях, - льстиво сказал  я.  -  Будь
начеку за границей, - отозвался муж. - Вот наше правило. - Он протянул мне
руку. - Меня зовут Билл Слоун. А это моя маленькая жена Флора.
   Я пожал ему руку и назвался. Рука у него была жесткая и холодная. А его
маленькая  Флора  (килограммов,  должно  быть,  на  семьдесят)  обаятельно
улыбнулась и налила мне еще коньяку.
   К тому времени, когда поезд прибыл в Сан-Мориц, мы совсем  подружились.
Я узнал, что они из Гринвича в штате Коннектикут, что  Слоун  строительный
подрядчик,  самостоятельно  выбившийся  в  люди,  что  Флора,  как   я   и
предполагал, не первая жена, что у него взрослый сын, который, слава Богу,
не из длинноволосых, что сам Слоун голосовал за Никсона  и  дважды  был  в
Белом доме, что суматоха, поднятая вокруг  Уотергейтского  дела,  уляжется
через месяц и сами демократы будут сожалеть о ней, что это третья  поездка
супругов в Сан-Мориц, что в Цюрихе они задержались на два дня, чтобы Флора
сделала покупки, и что,  наконец,  они  собираются  остановиться  в  отеле
"Палас".
   - А вы где остановитесь, Дуг? - спросил Слоун.
   - Тоже в "Паласе", - без колебаний ответил я. Мне, конечно, нельзя было
позволить себе такую роскошь, но я решил, что ни в коем  случае,  чего  бы
это ни стоило, не должен терять их из виду.
   В Сан-Морице я настоял, что подожду вместе с  ними,  пока  они  получат
свои вещи из багажного вагона. На их лицах, однако, ничего не  отразилось,
когда  я  снял  с  полки  свой  большой  темно-синий  чемодан  с   красной
окантовкой.
   - Чемодан-то у вас не заперт, - заметил Слоун.
   - Сломан замок, - объяснил я.
   - Надо срочно починить. В Сан-Морице полно итальянцев, -  наставительно
произнес Слоун.
   Его интерес к моему чемодану мог иметь какое-то значение, а мог быть  и
совершенно случайным.
   У них было восемь чемоданов, все новенькие, и ни один из них не походил
на мой, что тоже еще ничего не значило.
   Для перевозки багажа наняли второе такси, которое следовало за нами  по
оживленным, покрытым снегом улицам курортного городка.
   В отеле "Палас" от стен, казалось, исходило какое-то  слабое  дразнящее
дуновение. То было дуновение  денег.  И  в  самом  деле,  вестибюль  здесь
походил на  продолжение  банковского  хранилища  в  Нью-Йорке.  С  гостями
обращались благоговейно, словно с ценными старинными иконами. У меня  было
такое ощущение, что даже маленький, изысканно одетый ребенок,  который  со
своей английской няней  чинно  прохаживался  по  пушистому  ковру,  и  тот
понимал, что я не из их круга.
   И швейцар, и все  в  конторке,  почтительно  изгибаясь,  пожимали  руку
Слоуну и кланялись его жене. Его чаевые в предыдущие годы были,  очевидно,
по-царски щедрыми. Я спросил  себя,  мог  ли  этот  человек,  которому  по
карману жить в таких отелях, как "Палас", иметь такую жену, как Флора, мог
ли он присвоить семьдесят тысяч долларов. И ответил, что несомненно мог. В
конце концов,  Слоун  сам  признался,  что  любыми  путями  самостоятельно
выбивался в люди.
   Когда я сказал портье, что не заказывал номер предварительно, он тут же
понял, с кем имеет дело.
   - К сожалению, сэр... - начал он.
   - Это мой друг, - перебил его Слоун. - Устройте его, пожалуйста.
   Портье полистал лежавшие перед ним графики и сказал:
   - Разве что двойной.
   - Прекрасно, - подхватил я.
   - Как долго пробудете, мистер Граймс?
   Меня взяло раздумье. Кто знает, сколько тут  можно  продержаться,  имея
всего пять тысяч?
   - Неделю, - ответил я, решив, что буду ограничивать себя в расходах.
   Поместили  меня  рядом  со  Слоунами.  Номер  был  большой,  с  широкой
двуспальной кроватью, застеленной розовым  атласным  покрывалом.  Из  окон
великолепный вид на озеро и  окружающие  горы,  чистые  и  ясные  в  лучах
заходящего солнца.  При  других  условиях  дух  захватывало  бы  от  такой
красоты, но сейчас она мне казалась равнодушной и чересчур  дорогостоящей.
Задернув шторы, я в мрачном  настроении,  не  раздеваясь,  лег  на  пышную
постель, атласное покрывало смялось и зашуршало подо мной.  Меня  все  еще
преследовал запах духов Флоры.
   Я пытался обдумать, каким образом можно быстро  и  надежно  установить,
взял ли Слоун мои деньги. Мои мысли были смутны и бестолковы.  Два  дня  в
Цюрихе измотали меня. Мне стало холодно, но я не мог отвязаться от  мыслей
о том, как выследить Слоуна. Даже если на нем мой галстук и  мои  ботинки,
то что дальше? Голова начала болеть, я поднялся с  постели  и  принял  две
таблетки аспирина.
   После этого я беспокойно задремал, и  мне  все  снился  сумбурный  сон:
какой-то человек то появлялся, то исчезал, звеня ключами.
   Разбудил меня телефонный звонок.  Звонила  Флора,  приглашая  поужинать
вместе. С нарочитой радостью я принял приглашение. Она объяснила, что Билл
забыл захватить смокинг (его уже выслали вдогонку из Америки; но он еще не
прибыл), а потому обедать будем в городе. Я сказал, что  тоже  предпочитаю
не одеваться к ужину, потом поднялся и принял холодный душ.
   Мы встретились в баре нашего отеля. Слоун был в темно-синем костюме (не
моем) и в других ботинках (тоже не моих). За столом сидела еще одна  пара,
которая, оказывается, летела с нами в самолете и была также  из  Гринвича.
Они уже катались сегодня на лыжах, и жена слегка прихрамывала.
   - Ну разве не чудесно? - воскликнула Флора. - Только представьте: целых
две недели я могу теперь  проводить  в  клубе  "Карвелия"  и  нежиться  на
солнышке.
   - А вот до замужества она уверяла, что обожает  кататься  на  лыжах,  -
пожаловался Слоун.
   - Так ведь то было до замужества, дорогой, - улыбнулась она.
   Слоун заказал бутылку шампанского, ее быстро распили, и другой  муж  за
нашим столом потребовал вторую. Мне бы, подумал я, уехать  из  Сан-Морица,
прежде чем наступит моя очередь заказывать.
   Затем мы отправились в ресторан, находившийся неподалеку в  деревенском
домике-коттедже в швейцарском стиле, и опять пили шампанское. Цены в  меню
были отнюдь не деревенские. За ужином я узнал о городе  Гринвиче  в  штате
Коннектикут  больше,  чем  мне  когда-либо  хотелось   знать.   Со   всеми
подробностями  мне  поведали  о  том,  кто  вскоре   будет   исключен   из
гольф-клуба, кто из женщин,  замужних  и  незамужних,  собирается  сделать
аборт, кто возглавляет смелую  борьбу  против  того,  чтобы  черных  детей
подвозили на автобусах в городские школы. Даже если бы они поручились, что
к концу недели мне вернут обратно семьдесят тысяч, то все же  сомнительно,
чтобы я мог вынести ужины с ними.
   Еще хуже было после ужина. Когда мы вернулись в отель,  главы  семейств
пошли играть в бридж, а Флора потащила меня танцевать в дансинг на  нижнем
этаже.  Прихрамывающая  жена  тоже  поплелась  с  нами,  выразив   желание
посмотреть  на  танцующих.  Едва  мы  сели  за  столик,   Флора   заказала
шампанское, которое на этот раз явно шло за мой счет.
   Танцевать я никогда не любил, да к тому же Флора была  из  тех  женщин,
кто виснет на своих партнерах, лишая их малейшей  возможности  сбежать.  В
зале было жарко и адски  шумно,  мне  было  тяжело  в  спортивной  куртке,
которая жала под мышками, и я был одурманен духами Флоры. Вдобавок она еще
что-то влюбленно гудела мне в ухо.
   - Ох, как я рада, что мы встретили вас, - шептала она. - Ведь Билла  ни
за что не вытащишь на танцы. Кроме  того,  вы  прекрасный  лыжник.  Я  это
чувствую по вашим движениям. - Плотские инстинкты явно бродили  в  ней.  -
Пойдемте завтра со мной на лыжах?
   - С удовольствием, - отвечал я, ибо ничего другого мне не оставалось.
   Лишь после полуночи и двух  бутылок  шампанского  мне  наконец  удалось
оторваться от нее. Подписав чек на оплату  счета,  я  проводил  обеих  жен
наверх, где их мужья  играли  в  карты.  Слоун  проиграл,  и  я  не  знал,
радоваться  мне  этому  или  печалиться.  Скорее  все  же  радоваться.  За
карточным столом, кроме Слоуна  и  его  земляка  из  Гринвича,  еще  сидел
красивый  с  проседью  мужчина  лет  пятидесяти  и   старуха,   обвешанная
драгоценностями и говорившая по-английски  с  резким  испанским  акцентом,
похожим  на  воронье  карканье.   Сливки   международного   фешенебельного
общества.
   Когда мы подошли к ним, красивый с проседью мужчина выиграл малый шлем,
то есть взял все взятки, за исключением одной.
   - Фабиан, - воскликнул Слоун, - из года в год я вам проигрываю!
   Тот,  к  кому  обратился  Слоун,   мягко   улыбнулся.   У   него   была
очаровательная,  женственно-прелестная  улыбка  со  смеющимися  морщинками
вокруг темных, подернутых влагой глаз.
   - Должен признать,  что  мне  немного  везет,  -  сказал  он  приятным,
хрипловатым голосом. У него проскальзывал небольшой странный акцент,  и  я
не мог бы сказать, откуда он.
   - Вот так немного!  -  с  раздражением  подхватил  Слоун,  не  любивший
проигрывать.
   - Я иду спать, - сказала Флора. - Завтра с утра на лыжах.
   - Ладно, иди. Я должен отыграться, - пробурчал Слоун  и  стал  тасовать
карты с таким видом, словно чистил оружие перед боем.
   Я проводил Флору до дверей ее номера.
   - Как  удобно,  мы  совсем  рядом,  -  проворковала  она  и,  хихикнув,
поцеловала меня в щеку, пожелав спокойной ночи.
   Лежа в постели, я читал. Услышал, как примерно через полчаса  открылась
и захлопнулась дверь  в  комнате  Слоунов.  Донеслось  неясное  бормотание
голосов через стену, и затем все стихло.
   Я подождал еще минут пятнадцать, потом тихонько вышел.  Вдоль  коридора
стояла разнообразная  мужская  и  женская  обувь,  выставленная  у  дверей
каждого номера. Мокасины, кожаные туфли, лыжные  ботинки,  легкие  бальные
туфельки. Всех по паре, словно перед входом в  Ноев  ковчег  Однако  перед
дверьми Слоунов стояла только пара изящных ботинок Флоры, что были на  ней
в поезде. По каким-то причинам ее муж не выставил для чистки те коричневые
ботинки. Недоумевая, я вернулся к себе.



10

   - Беспокоюсь о