или.
   - Должно быть, поклонник, -  предположила  Юнис.  -  Восхищается  нашей
красотой.
   - Мне поклонники ни к чему, - отрезал я. Вскоре случилось так, что Юнис
неловко спускалась и упала. Я поспешил на выручку, помог ей  подняться  на
ноги, и в этот миг откуда-то вынырнул таинственный фотолюбитель и принялся
снимать нас.
   - Эй, приятель, - окликнул я. - Неужели вы извели на  нас  еще  не  все
пленки?
   - Нет, кое-что осталось, -  весело  отозвался  он.  Он  был  высокий  и
худощавый, так что костюм выглядел на нем мешковато, и  продолжал  щелкать
как ни в чем не бывало.  -  В  моей  газете  любят,  чтобы  было  из  чего
выбирать.
   - Какой еще газете? - спросил я.
   - "Женская одежда сегодня". Я должен подготовить репортаж о Гштааде. Вы
как раз то, что,  мне  нужно.  Вы  просто  шикарно  смотритесь  на  лыжах.
Счастливые люди - ни забот, ни хлопот.
   - Это по-вашему, - хмуро отозвался я. - Здесь полно людей, которые и  в
самом деле вольны, как пташки. Почему бы вам не заняться ими?
   Мне мало улыбалось, чтобы мои фотографии попали в нью-йоркскую газету с
тиражом в сотню тысяч экземпляров. Кто знает, какую газету привыкли читать
по утрам те два молодчика, что искалечили Друзека?
   - Если дамы против, - приятно улыбнулся фотограф, - я, конечно, не буду
настаивать.
   - Мы вовсе не против, - заверила Лили. - Если вы пришлете нам карточки,
конечно. Обожаю свои фотографии. Красивые, естественно.
   -  Ваши  могут  получиться  только  красивыми,   -   галантно   ответил
американец.
   Я невольно подумал, что  он,  должно  быть,  снимал  немало  прелестных
женщин за свою карьеру, так что робостью, конечно, не страдает.  В  чем  я
ему и позавидовал.
   Но все-таки он наконец укатил прочь, не особенно заботясь  о  том,  как
выглядит на лыжах на ухабах и поворотах. В следующий раз мы  увидели  его,
когда сидели на террасе и потягивали коктейли в ожидании Фабиана.
   Но к тому времени возникло иное осложнение. Ровно в полдень  я  заметил
маленькую фигурку девушки, которая в  отдалении  следовала  за  нами.  Это
оказалась Диди Вейлс. Она не подходила к нам близко, но куда бы мы ни шли,
она  сопровождала  нас,  спускалась  по  нашей  лыжне,  останавливалась  и
двигалась вместе с нами. Диди легко и уверенно бегала  на  лыжах,  и  даже
когда я внезапно сильно ускорял темп, что заставляло  обеих  сестер  сломя
голову нестись за мной вниз, она следовала за нами, словно была  привязана
к нам какой-то длинной невидимой нитью.
   Перед последним спуском я нарочно задержался внизу, усадив обеих сестер
в подъемник.  Вскоре  подошла  Диди,  ее  длинные  белокурые  волосы  были
перевязаны лентой на затылке и спадали на спину. Она была в тех же вышитых
цветами голубых джинсах  и  в  короткой,  несколько  мешковатой  оранжевой
парке.
   - Поднимемся  вместе,  -  предложил  я,  когда  она  уселась  в  кресло
подъемника.
   - Давайте, - кивнула она.
   Мы стали подниматься вверх, двухместное кресло  бесшумно  взбиралось  в
открытом пространстве, под нами в  лучах  солнца  вскоре  раскинулся  весь
город. Снежные вершины гор возвышались вокруг, похожие  издали  на  купола
соборов.
   - Не возражаете, если я  закурю?  -  спросила  Диди,  вытаскивая  пачку
сигарет из кармана. Я кивнул.
   - Молодец, папочка, - сказала она и затем, хихикнув, спросила: - Хорошо
проводите день?
   - Замечательно.
   - Вы на лыжах уже не такой, как прежде. Тяжеловаты.
   Я знал, что это так, но было неприятно услышать об этом.
   - Да, отяжелел немного, - с достоинством согласился я. -  Дела  всякие.
Занят очень.
   - Оно и видно, - сказала Диди непререкаемым тоном. - А те  две,  что  с
вами, - как-то по-особенному присвистнула  она,  -  непременно  разобьются
когда-нибудь.
   - И я предупреждал их.
   - Если с ними не будет мужчин и они когда-нибудь пойдут одни,  то  весь
спуск пропашут. Они, конечно, модно одеваются. Я видела  их  в  магазинах,
когда они только что приехали и покупали все, что попадется на глаза.
   - Что ж, они хорошенькие и хотят выглядеть поинтересней.
   - Сузить бы их брюки еще на пару сантиметров, и они задохнутся.
   - Ваши джинсы тоже не широки.
   - Мои по возрасту. Вот и все.
   - Вы собирались показать мне город.
   - Если бы вы были свободны. Но вы выглядите очень занятым.
   - Можете присоединиться к нам, - предложил  я.  -  Мои  спутницы  будут
рады.
   - Нет уж, - решительно отказалась она. - Держу пари, что все  вы  идете
обедать в клуб "Орел".
   - Откуда вы знаете?
   - А что, разве не так?
   - Да, идем туда.
   - Я так и знала,  -  с  презрительным  торжеством  воскликнула  она.  -
Женщины вроде них всегда ходят туда обедать.
   - Вы же совсем их не знаете.
   - Я вторую зиму здесь. Присмотрелась к таким.
   - Ну, так пойдемте с нами обедать?
   - Благодарю за честь. Это не для меня.  Не  люблю  светские  разговоры.
Особенно с женщинами. Сплетничают. Крадут друг у друга  мужей.  Я  немного
разочарована в вас, мистер Граймс.
   - Вы? Почему?
   - В таком месте, с такими особами.
   - Что вы от них хотите? Они очень милые женщины. Не придирайтесь к ним.
   - Мне приходится приезжать сюда, - с раздражением  произнесла  Диди.  -
Моя мамаша, видите ли, точно знает, где  должна  жить  хорошо  воспитанная
девица, пока она совершенствует свое образование.  Тоже  мне  образование,
ха! Как стать бесполезным человеком, зная три  языка.  И  мне  это  дорого
обходится.
   Она говорила с горечью встревоженного зрелого человека. Вряд ли кто мог
ожидать   услышать   нечто    подобное    от    хорошенькой,    пухленькой
шестнадцатилетней американки, медленно поднимаясь с ней в  подъемнике  над
залитыми солнцем сказочными зимними Альпами.
   - Ну,  -  начал  я,  чувствуя,  что  мои  слова  прозвучат  как  пустая
отговорка. - Я уверен, что вы  не  окажетесь  бесполезной.  Независимо  от
того, сколько будете знать языков.
   - Нет, конечно, если все это не угробит меня.
   - А какие у вас вообще планы?
   -  Собираюсь  стать  археологом.  Буду  копаться   в   руинах   древней
цивилизации. И чем древнее, тем лучше.  Хочу  уйти  как  можно  дальше  от
нашего века. Или, во всяком случае, от жизни моих родителей.
   - Мне кажется, вы несправедливы к  ним,  -  сказал  я.  Защищая  их,  я
защищал и себя. В конце концов мы принадлежали почти к одному поколению.
   - Если вам не нравится, не  будем  говорить  о  моих  предках.  Давайте
поговорим о вас. Вы женаты?
   - Еще нет.
   - Я, например, не намерена выходить замуж, - с вызовом произнесла  она,
как бы приглашая осмелиться оспорить ее утверждение.
   - Говорят, замужество уже не модно, так что ли?
   - И правильно.
   Мы  уже  приближались  к  вершине  горы  и  приготовились  вылезать  из
подъемника.
   - Если вы  как-нибудь  захотите  пойти  на  лыжах  только  со  мной,  -
продолжала она,  особенно  подчеркнув  последние  слова,  -  оставьте  мне
записку в вашей почтовой ячейке в отеле. Я буду заглядывать в нее. Хотя на
вашем месте я бы здесь долго не пробыла. Для вас это  инородная  среда,  -
говорила она, когда, поднявшись с кресла и  взяв  лыжи,  мы  вышли  из-под
навеса подъемика, и она стояла в лучах горного солнца.
   - А где же моя естественная среда?
   - В Вермонте, как мне кажется. В маленьком городке штата  Вермонт,  где
люди трудом зарабатывают себе на жизнь.
   Я вскинул свои лыжи на плечо. Клуб "Орел" находился тут же  на  вершине
горы, в нескольких десятках метров. Хорошо  расчищенная  тропинка  вела  к
нему.
   - Не обижайтесь, пожалуйста, на меня,  -  сказала  Диди.  -  Недавно  я
поставила себе за правило во всех случаях говорить то, что думаю.
   По какому-то странному побуждению, которое я  сам  не  могу  понять,  я
вдруг наклонился к ней и поцеловал ее в щеку, холодную и розовую.
   - Очень мило, - кивнула она. - Благодарю вас. Приятного аппетита!
   Тут, очевидно, она услыхала голоса моих  спутниц.  Став  на  лыжи,  она
легко и уверенно покатилась вниз по склону горы. Я покачал головой,  следя
за тем, как несколько  нескладная  маленькая  фигурка  в  оранжевой  парке
быстро скользила по склону. Потом,  таща  лыжи,  направился  к  массивному
каменному зданию клуба.
   Фабиан появился лишь тогда, когда мы, поджидая его  на  террасе  клуба,
выпили по второй стопке "кровавой мери". Он оделся для лыжной  прогулки  и
выглядел нарядным в свитере с высоким  завернутым  воротником  ("хомутом",
как его называют),  в  голубой  тирольской  куртке  и  хорошо  отутюженных
вельветовых брюках золотистого цвета, на ногах - высокие лыжные ботинки  с
замшевыми голенищами. Рядом с  ним  я  казался  замухрышкой  в  своих  уже
обвисших лыжных штанах и простой голубой парке, купленных мной по  дешевке
в   Сан-Морице.   Элегантно   одетые   люди,   собравшиеся   на   террасе,
перешептывались, поглядывая на меня и недоумевая, как  я  затесался  сюда.
Маленькая Диди была, очевидно, права, говоря, что я тут не в своей среде.
   Высоко над нами, в ярко-синем небе, величественно парила крупная птица.
Возможно, даже орел. Интересно, как он добывает  себе  пропитание  в  этой
долине?
   - Ну, как дела? - спросил я Фабиана, когда он целовал наших красавиц.
   -  Потом  поговорим,  -  многозначительно  ответил   Фабиан,   любивший
принимать таинственный вид.  -  Надеюсь,  вы  не  возражаете,  если  после
завтрака у нас с вами состоится деловое свидание в городе?
   - Если мои спутницы отпустят меня...
   - Будьте уверены, что они тут же найдут другого молодца, чтобы пойти  с
ним на лыжах.
   - Не сомневаюсь.
   - Сегодня большой званый вечер, - сказала Лили.  -  И  нам,  во  всяком
случае, надо пойти в парикмахерскую.
   - И я приглашен? - осведомился я.
   - Конечно, - кивнула Лили. - Ведь уже известно, что мы неразлучны.
   - Однако вы заботливы.
   - Боюсь, что вы не так уж хорошо проводите свое время, - сказала  Лили,
бросив на меня острый взгляд. - Хотя, быть может, вас привлекают встречи с
несовершеннолетними.
   Она ничего не добавила, но намек был совершенно ясен.
   - Девочка, которую я сегодня повстречал,  дочь  моих  старых  и  давних
друзей, - заносчиво объяснил я.
   - Вполне уже взрослая, -  вскользь  заметила  Лили.  -  Давайте  пойдем
обедать. На террасе становится холодно.
   Деловое свидание, о котором  говорил  Фабиан,  состоялось  в  маленькой
конторе агента по продаже недвижимого имущества, находившейся  на  главной
улице Гштаада. Перед тем Фабиан по дороге рассказал мне, что этим утром он
осматривал участки земли, предназначенные для продажи.
   - Они представляют интерес для нас -  пояснил  он.  -  Как  вы  теперь,
должно быть, уяснили себе, моя реалистическая философия весьма проста.  Мы
живем в мире, в котором вещи, имеющие жизненное значение,  становятся  все
более и более дефицитными. Соевые бобы, золото, сахар,  пшеница,  нефть  и
так далее. Экономика нашей планеты страдает от перенаселения, от войн,  от
страха и неуверенности в завтрашнем дне, от спекуляций  и  избытка  денег.
Приняв все это во внимание, достаточно здравомыслящий человек с  некоторой
долей пессимизма  видит,  что  нас  ожидает  еще  большая  нехватка  всего
необходимого.  Однако  Швейцария   -   крошечная   страна   с   устойчивым
правительством, и практически маловероятно, чтобы  она  была  вовлечена  в
какие-нибудь военные авантюры. Потому вскоре тут будут продавать землю  по
баснословным ценам. Среди моих друзей и знакомых  десятки  таких,  которые
были бы счастливы приобрести здесь хотя  бы  небольшие  клочки  земли.  Но
швейцарские законы им этого не разрешают. У нас же  зарегистрированная  по
всем правилам швейцарская компания, или лихтенштейнская, что одно и то же,
и ничто не помешает нам ухватить хороший кус в этой стране,  объявив,  что
мы проектируем построить коттеджи со множеством комфортабельных квартир  и
собираемся сдавать их в аренду сроком, скажем, на двадцать лет. Высосав из
банка соответствующий кредит на это  предприятие,  мы  станем  владельцами
весьма доходного поместья, которое,  по  существу,  нам  ничего  не  будет
стоить, и мы сможем иметь свой уголок для отдыха. Видите в этом смысл?
   - Как обычно, - ответил я. На самом деле в этом предложении  было  даже
больше смысла, чем обычно.
   - Вот так-то, дорогой компаньон, - улыбнулся Фабиан.
   В конце дня мы остановились на том, чтобы приобрести холмистый  участок
вблизи дороги в  пяти  милях  от  Гштаада.  Потребуется  некоторое  время,
предупредил нас  агент,  чтобы  выполнить  все  требуемые  формальности  и
подписать договор, но он уверен, что каких-либо серьезных  препятствий  не
будет.
   Я никогда ничем не владел, кроме того, что  было  на  мне.  Теперь  же,
когда мы вернулись к чаю в отель, я фактически, так  уверял  Фабиан,  стал
владельцем недвижимого имущества, которое по прошествии года должно стоить
свыше полумиллиона долларов.  Пальцы  моих  рук  побелели  от  напряжения,
когда, крутя руль, я с новым чувством собственника оглядывал проносившиеся
мимо дома. Фабиан сидел рядом с довольным видом человека, сделавшего  свое
дело.
   - Это только начало, дорогой друг, - сказал он, когда  я  поставил  наш
"ягуар" на стоянке у отеля.
   Я одевался к званому вечеру, когда раздался телефонный  звонок.  Звонил
Фабиан.
   - Случилось нечто непредвиденное, - сказал он, - и я не смогу  пойти  с
вами.
   - А что именно?
   - Только что в холле встретил Билла Слоуна.
   - О, лишь этого мне недоставало, - воскликнул я, чувствуя, как по спине
у меня побежали мурашки. Воспоминание о встрече с ним было  отнюдь  не  из
числа приятных.
   - Как-нибудь вы все же должны рассказать мне, что произошло между вами.
   - Ладно, при случае.
   - Он здесь один. Жену отослал обратно в Америку.
   - Это самое умное, что он мог сделать. Ну, а почему же вы не пойдете  с
нами?
   - Он горит желанием сыграть. И начать сейчас же, не откладывая.
   - Вы же как будто навсегда бросили играть в бридж?
   - А он и не желает играть в бридж.
   - Во что же он хочет играть?
   - В покер, один на один. У него в номере.
   - Боже мой, Майлс! Неужели нельзя сказать, что вы заняты?
   -  Я  много  раз  обыгрывал  его   и   не   могу   отказать.   Это   не
по-джентльменски. И притом не сомневайтесь в  моих  способностях,  дорогой
друг.
   - Обычные слова. Последняя, мол, игра и больше никогда не буду.
   - Если вы так уж беспокоитесь, можете прийти и следить за игрой.
   - Не думаю, чтобы Слоун был в восторге от моего присутствия.
   - Во всяком случае, объясните нашим девочкам.
   - Ладно, скажу.
   - Дорогой мой, если вы так скептически настроены, то я могу  играть  на
свой страх и риск без вашего участия.
   Я заколебался, возникло искушение в самом деле остаться  в  стороне  от
этой игры, но я тут же устыдился:
   - Не будем говорить об этом. Иду в половину проигрыша или выигрыша.
   - Вот и порядок, - весело сказал Фабиан.



18

   Гостей на вечере было с полсотни. Сидели за столиками  по  шесть-восемь
человек в огромной гостиной, уютно и хорошо обставленной. На стенах висели
две  подлинные  картины  Ренуара  и   одна   Матисса.   Подавали   омаров,
доставленных из Дании.
   В  гостиной  горели  лишь  свечи,  дабы  приукрасить  достоинства  (или
затушевать  некоторые  изъяны)  представительниц  прекрасного  пола.  Они,
правда, особенно в этом не нуждались, ибо выглядели, как на фотографиях  в
женских журналах мод. Разговаривали за столиками вполголоса, и в зале было
не слишком шумно.
   Хозяин,  устроивший  этот  прием,  был  высокий  седовласый  мужчина  с
ястребиным лицом, банкир из штата Атланта, удалившийся от дел. И он, и его
молодая жена, ослепительная шведская блондинка, когда меня представили им,
казалось, были безмерно рады. Оказалось, что они отмечают  пятнадцатилетие
своего брака.
   Гости - почти все загорелые здоровые люди,  непринужденно  державшиеся.
Из разговоров, что журчали вокруг меня, я  за  весь  вечер  не  уловил  ни
одного колкого замечания по чьему-либо адресу. Втайне  я  изумлялся  тому,
как много взрослых людей смогли оставить все  свои  дела,  чтобы  приехать
сюда загорать на горном солнце  и  достичь  того  бронзового  цвета  лица,
который был здесь как бы непременным признаком мужественности. Я ни у кого
не спрашивал о роде занятий, и мне никто не задавал вопросов об этом.
   Оглядывая при  колеблющемся  свете  свечей  безукоризненно  выглядевших
мужчин и еще более совершенных  женщин,  самоуверенных,  свободно  сорящих
деньгами,  я  еще  более  ощутил  силу  доводов  Фабиана  о   заманчивости
богатства. Если и были  у  них  какие-то  трения  и  разлады,  ревность  и
зависть, то это никак не проявлялось (во всяком  случае,  я  не  замечал).
Когда я сел рядом  с  Юнис,  выглядевшей  ослепительно  в  новом  шелковом
платье, такой же изящной и прелестной, как  и  другие  красавицы,  у  меня
возникло к ней совсем иное чувство. Я отважился пожать ей руку под  столом
и получил в ответ обольстительную улыбку.
   За столиком, где мы сидели, говорили обо  всем  понемногу,  то  и  дело
перескакивая с одного на другое.  Как  и  полагается  на  лыжном  курорте,
рассказывали о горных снегах, о разных происшествиях, о сломанных ногах  -
все это вперемежку с язвительной  болтовней  о  театрах  Парижа,  Лондона,
Нью-Йорка и о новейших фильмах. При этом так и сыпались разные изречения и
афоризмы на многих языках.
   Я не видел ни одной из тех пьес или кинокартин, о которых  говорили,  и
потому хранил молчание, изредка спрашивая о них у Юнис. Она-то видела  все
это в Лондоне или Париже, весьма уверенно  высказывалась,  и  ее  довольно
почтительно выслушивали. Лили сидела за соседним столиком, а без нее  Юнис
держалась более раскованно, чем обычно. Оказалось, что когда-то она хотела
стать  актрисой  и  короткое  время  обучалась  в   Королевской   академии
драматического искусства. Я с еще большим интересом начал приглядываться к
ней.
   О политике заговорили за  десертом,  когда  подали  лимонный  шербет  и
шампанское.  Среди  сидевших  с  нами  мужчин  был  и  тучный  гладколицый
американец  лет  пятидесяти  -  глава  страховой  компании,  и  француз  с
остренькой черной бородкой - литературный критик,  и  дородный  английский
банкир. Они корректно, но  твердо  осуждали  свои  правительства.  И  если
патриотизм следовало, по их словам, считать последним прибежищем подонков,
то за нашим столом их, как видно, и не было.
   Француз на совершенно чистом английском жаловался на Францию:
   - Во внешней политике Франции  проявляются  худшие  качества  голлизма:
эгоизм, нерешительность и оторванность от реальности.
   Англичанин вторил ему:
   - Английские рабочие разучились работать. Но я их не виню.
   И, наконец, американец:
   - Капиталистическая система подписала себе приговор в тот  день,  когда
Соединенные Штаты продали два миллиона тонн пшеницы Советскому Союзу.
   Они усиленно подналегли на омаров, а официант едва успевал подливать  в
бокалы изысканное белое вино, запасы которого, казалось, были  неистощимы.
Я украдкой бросил взгляд на этикетку, чтобы  запомнить  на  будущее  марку
этого вина - Кортон-Шарлемань.
   По-прежнему я сидел молча и лишь время от времени с важным видом  кивал
головой, как бы желая показать, что  принимаю  какое-то  участие  в  общей
беседе. Заговорить я не решался,  боясь,  что  ляпну  невпопад  что-нибудь
такое, что сразу выдаст меня как человека, не принадлежащего к  их  кругу,
да еще всплывет темное пятно из моего прошлого, которое мне  пока  удается
скрывать.
   Потом начались танцы. Юнис любила  танцевать  и  переходила  от  одного
партнера к другому, а я стоял у стойки бара, пил  и  уныло  поглядывал  на
часы, чувствуя себя лишним. Танцевал я плохо и уж, конечно, ни за  что  не
отважился  бы  показаться  среди  всех  этих  изящных  стремительных  пар,
выделывавших наимоднейшие танцевальные па. Я  уже  было  решил  потихоньку
ускользнуть и вернуться  к  себе  в  отель,  когда  Юнис  ост