езжающих, указавшую, что 602-й  номер  занял  за  день  до  этого  Джон
Феррис, домашний адрес: Чикаго, Северное Мичиганское авеню. Едва только  я
допил пиво, как услыхал звонок и увидел снаружи машину "скорой  помощи"  и
вышедших из нее двоих мужчин.  Один  был  в  белом  халате  со  свернутыми
носилками в руках; другой, в синей форме, нес черную сумку, однако я знал,
что и он не был врачом. В Манхэттене [район  Нью-Йорка]  не  тратились  на
врачей, а посылали по вызовам "скорой  помощи"  санитаров,  которые  могли
оказать на месте первую  помощь,  не  доконав  пациента.  Когда  я  открыл
входную дверь, подъехала патрульная полицейская машина, из  которой  вылез
коренастый полисмен с тяжелым подбородком и темными,  нездоровыми  кругами
под глазами.
   - Что у вас тут случилось? - спросил он.
   - На шестом этаже старик загнулся, - ответил я.
   - Пройду с ними, Дэйв, - сказал полисмен своему напарнику, сидевшему за
рулем. Было  слышно,  как  у  них  в  машине  служебное  радио  передавало
сообщения о несчастных случаях, избиениях жен,  самоубийствах  и  названия
улиц, где были замечены подозрительные личности.
   Я повел их как ни в чем не бывало.  Молодой  санитар  поминутно  зевал,
словно не спал неделю. Я заметил, что работающие ночью выглядят так, будто
несут наказание за какой-то тяжкий неведомый грех. Тяжелые шаги  полисмена
гулко отдавались в  пустом  вестибюле,  впечатление  было  такое,  что  он
шествовал один.  Все  молчали,  поднимаясь  в  лифте,  который  наполнился
специфическим больничным запахом. Бог с ним, с запахом, подумалось мне,  а
вот полисмена лучше бы не было.
   Когда мы поднялись на шестой этаж, я провел их в 602-й  номер.  Санитар
сдернул одеяло с мертвеца и  наклонился  к  нему,  приложив  к  его  груди
стетоскоп. Полисмен остановился у кровати, внимательно разглядывая  смятые
простыни со следами губной помады, одеяла и вещи на столике.
   - А вы здесь кем? - спросил он меня.
   - Ночной портье.
   - Ваша фамилия?
   Полисмен задавал вопросы таким тоном, словно заранее  был  уверен,  что
любое имя, которое я назову, будет липовым. Интересно, что бы  он  сделал,
если бы я ответил: "Меня зовут Озиманидиас. Царь царей".  Возможно,  вынул
бы  свою  черную  записную   книжку   и   записал:   "Свидетель   назвался
Озиманидиасом. Вероятно,  кличка".  Это,  конечно,  был  настоящий  ночной
полицейский,  обреченный   бродить   в   темноте   по   городу,   кишащему
преступниками.
   - Моя фамилия Граймс.
   - А где женщина, что была здесь с ним?
   - Понятия не имею. Я выпустил одну этой ночью. Может быть,  это  она  и
была. - Про себя я удивился, что говорю совершенно не заикаясь.
   Санитар поднялся, вынул из  ушей  резиновые  трубки  стетоскопа  и  без
всякого выражения произнес:
   - Обнаружен мертвым.
   Это я мог сказать и без него. Вообще меня удивило, как много в  большом
городе формальностей, связанных со смертью.
   - Причина смерти? Ранения есть?
   - Нет. Наверно, отказало сердце.
   - Что-нибудь еще надо сделать?
   -  Ничего.  Теперь  уже  все,  -  ответил  санитар.  Однако  он   снова
наклонился, оттянул веко и вгляделся в остекленевший глаз мертвеца.  Затем
пощупал пульс у горла. Движения его были ловкими и умелыми.
   - Вы, видно, знаете, как обращаться с мертвецами, дружок, - заметил  я.
- Должно быть, большая практика.
   -  Второй  год  на  медицинском.  А   этим   занимаюсь,   только   чтоб
прокормиться.
   Полисмен подошел к столику и взял в руки кошелек.
   - Здесь сорок три доллара, - сказал он и открыл  бумажник.  Его  густые
брови удивленно поднялись, когда, вытащив деньги, он,  шелестя  бумажками,
сосчитал их.
   - Ого, тысяча.
   - Вот те на! - громко изумился я. Это был неплохой ход с моей  стороны,
хотя по  тому,  как  полисмен  взглянул  на  меня,  я  заключил;  что  мое
удивленное восклицание не произвело на него впечатления.
   - Сколько тут было денег, когда вы обнаружили труп? - спросил  он.  Его
вопрос звучал весьма недружелюбно. Возможно, в дневную смену он был другим
человеком.
   - Не имею ни малейшего представления, - твердо ответил я. То, что я  не
заикался, было подлинным триумфом.
   - Вы хотите сказать, что не посмотрели...
   - Совершенно верно.
   - Та-ак. А почему?
   - Как почему? - с невинным видом переспросил я.
   - Почему не посмотрели?
   - Мне это в голову не пришло.
   - Та-ак, - снова повторил полисмен и опять пересчитал  деньги.  -  Одни
сотенные. Странно, что человек с такими деньгами при  себе  не  мог  найти
лучшего места, чем ваш задрипанный  отель.  -  Положив  деньги  обратно  в
бумажник, он прибавил: - Полагаю, лучше забрать их в  участок.  Кто-нибудь
желает пересчитать?
   - Мы вам доверяем, - сказал санитар с едва уловимой иронией  в  голосе.
Санитар был молод, но уже искушен и в  смертных  случаях,  и  в  житейских
делах.
   Толстыми, похожими  на  обрубки  пальцами  полисмен  обшарил  остальные
отделения бумажника.
   - Странно, - пожал он плечами.
   - Что странно? - поинтересовался санитар.
   - В бумажнике  нет  ни  кредитных,  ни  служебных  карточек.  Нет  даже
водительских прав. И это у человека, который носит при себе  более  тысячи
долларов наличными. - Недоуменно покачав головой, полисмен сдвинул фуражку
на затылок. - Нормальным это не назовешь, не так ли? - недовольно произнес
он, словно мертвец вел себя  не  так,  как  положено  американцу,  который
должен знать, что и после смерти, как и при жизни, о нем  будет  бдительно
заботиться полиция. - Вы знаете, кто он такой? - обратился он ко мне.
   - Никогда прежде в глаза не видал, - отвечал я. - Он из Чикаго, фамилия
его Феррис. Я покажу вам запись в книге регистрации приезжающих.
   Полисмен положил бумажник к себе в  карман,  быстро  осмотрел  рубашки,
носки и белье покойного. Затем  открыл  стенной  шкаф  и  обыскал  карманы
висевших там пальто и костюма.
   - Ничего, - буркнул он. - Ни  записной  книжки,  ни  писем.  Совершенно
ничего. И это у человека с  плохим  сердцем.  У  иных  людей,  как  видно,
здравого смысла не больше, чем у лошади. Итак, приступаю к описи  вещей  в
присутствии свидетелей.
   Составление описи не отняло у него много времени.
   - Вот здесь подпишитесь, - указал он мне. Я бегло пробежал взглядом  по
списку ("Одна тысяча сорок три доллара наличными, чемодан коричневый один,
не запертый, костюм один, пальто серое одно, шляпа одна...") и  расписался
вслед за полисменом.
   - Кто набросил на него одеяло? - спросил затем полисмен.
   - Я набросил.
   - Вы нашли его здесь на полу?
   - Нет, он лежал в коридоре.
   - Голый, как и сейчас?
   - Да, голый. И я втащил его сюда.
   - Для чего вам это понадобилось? - как-то сокрушенно спросил  полисмен.
По лицу его было видно, что он силится понять.
   - Здесь же отель, - пояснил я. - Мы должны  соблюдать  порядок.  Делать
вид, что ничего не произошло.
   - Вы что, хотите быть умнее всех? - проворчал полисмен.
   - Вовсе нет. Но если  бы  я  оставил  покойника  лежать  в  коридоре  и
кто-нибудь из наших постояльцев увидел его, то  хозяин  сжил  бы  меня  со
свету.
   - В следующий раз, где бы вы ни нашли мертвое тело, не трогайте его  до
прибытия полиции. Поняли?
   - Да, сэр.
   - Ночью вы один в отеле?
   - Да, один.
   - Всю работу делаете сами?
   - Конечно.
   - Как случилось, что вы очутились здесь? Вам позвонили по телефону  или
кто-нибудь пришел и сообщил?
   - Женщина, уходившая  из  отеля,  сказала  мне,  что  на  шестом  этаже
какой-то голый сумасшедший старик пристал к ней, - словно прислушиваясь со
стороны, я отметил, что, отвечая полисмену, ни разу не заикнулся.
   - Хотел, что ли, переспать с ней?
   - Именно это она и подразумевала.
   - Что это была за женщина?
   - Должно быть, проститутка.
   - Вы когда-либо прежде видели ее?
   - Нет.
   - К вам в отель приходит много женщин, не так ли?
   - Я бы не сказал, что так уж много.
   Полисмен опустил голову и уставился  на  посиневшее  исказившееся  лицо
старика. Потом обратился к санитару:
   - Послушайте, приятель, как давно он умер, по-вашему?
   - Трудно сказать. Что-нибудь от десяти минут до  получаса.  Вы  вызвали
нас сразу, как только нашли тело? - спросил у меня санитар.  -  Ваш  вызов
поступил в три пятнадцать.
   - Сперва я послушал, бьется ли у него сердце. Потом втащил сюда, накрыл
одеялом. После этого спустился вниз и позвонил вам.
   - Вы пытались привести его в чувство?
   - Нет, не пытался.
   - Почему?
   В вопросе санитара  не  было  придирки.  Был  очень  поздний  час,  он,
конечно, устал и спросил лишь для проформы.
   - Мне не пришло в голову.
   - Уж очень многое не приходило вам в голову, - мрачно заметил полисмен.
Подобно санитару, он  также  вел  себя  по  установленному  распорядку,  в
который входило и подозрение.  Однако,  по  существу,  все  это  было  ему
безразлично и даже, казалось, давно надоело.
   - Что ж, давайте мы заберем его, - предложил санитар. - Нет смысла  зря
терять время. Когда свяжетесь с его семьей, - снова обратился он ко мне, -
узнайте, как они собираются хоронить его, и сообщите в морг.
   - Сейчас же отправлю телеграмму в Чикаго, - пообещал я.
   Санитар и шофер "скорой помощи" уложили тело на носилки.
   - Тяжеленный, сукин сын, - заметил шофер. - Жрал, видно, в  три  горла,
старый козел. Ишь ты, голым приставал к бабенке. И хоть бы было чем!
   Завернув труп в простыню, они пристегнули его  ремнями  к  носилкам.  В
лифте носилки пришлось поставить почти стоймя, иначе они не помещались.
   - Беспокойная была ночь? - спросил я санитара, когда  мы  спускались  в
лифте.
   - Четвертый вызов, - ответил он. - Могу поменяться с вами работой.
   - Ну да, охота вам просиживать ночи напролет за счетной машинкой, когда
скоро вы начнете загребать денежки. В газетах вон пишут, что врачи  у  нас
зарабатывают больше всех.
   - Боже, услышь это и благослови Америку, - воскликнул  санитар,  выходя
из лифта.
   Я открыл им парадную дверь и глядел, как ловко они поставили носилки  с
телом в санитарную машину. В патрульной машине второй полисмен крепко спал
за рулем, негромко посапывая. Завыла  сирена,  и  "скорая  помощь"  быстро
скрылась из виду.
   - Какого черта они торопятся? - сказал полисмен, стоявший рядом со мной
на ступеньках.
   - А напарник-то ваш заснул.
   - Проснется, если будет вызов. Чутье у него, как у собаки.  Пусть  пока
отдохнет. Хотел бы я иметь его нервы, - со вздохом добавил он. -  Пойдемте
заглянем в вашу книгу регистрации приезжающих.
   Мы вернулись в мою конторку. Проходя через смежную комнатку, я старался
не глядеть на полку,  где  среди  канцелярских  принадлежностей  и  старых
журналов лежал принесенный мной футляр.
   - Если хотите выпить, у меня есть бутылка виски, - предложил я, радуясь
про себя тому, что  пока  все  идет  благополучно.  Мной  словно  управлял
компьютер, в который правильно заложили все необходимые данные. Но все  же
требовалось некоторое усилие, чтобы не глядеть на полку, где лежал футляр.
   - Я же на службе,  -  протянул  полисмен.  -  Но  глоточек  все  же  не
повредит.
   Я отыскал в книге регистрации приезжающих запись о въезде постояльца  в
602-й номер, и полисмен старательно переписал ее в свою  записную  книжку.
История Нью-Йорка, по-видимому, наиболее верно  отражена  в  записях  этих
полицейских книжек. Сочтите это,  пожалуйста,  интересным  археологическим
открытием.
   - Стакана, извините, нет, - заметил я, откупоривая бутылку виски.
   - Ничего, из горлышка сойдет, - сказал полисмен. -  Лехаим,  -  добавил
он, приветственно приподнял бутылку и основательно отхлебнул из нее.
   - Вы еврей? - полюбопытствовал я, когда полисмен протянул бутылку мне.
   - Нет. Напарник научил. А он еврей. "Лехаим". За жизнь! Это я помнил  с
тех пор, как посмотрел на Бродвее знаменитый мюзикл "Скрипач на крыше".
   - Пожалуй, последую-ка я вашему примеру, - произнес я, поднося  бутылку
ко рту. - Эта ночка мне еще долго сниться будет.
   - Ну, эта ночь - пустяки. Нам часто и похуже приходится.
   - Да уж, представляю себе.
   - Однако  пора  идти,  -  сказал  полисмен.  -  Утром  к  вам  пожалует
инспектор. Чтоб до его прихода номер был заперт, понятно?
   - Передам утром моему сменщику.
   - Эх, ночная работа, - вздохнул полисмен. - Вы хорошо спите днем?
   - Прекрасно.
   - А вот я не могу, - он печально покачал головой. - Видите, какие круги
под глазами.
   Я проводил его к выходу и следил, как не спеша, вразвалку подошел он  к
патрульной машине, вскарабкался в нее и разбудил напарника.  Они  медленно
покатили по молчаливой  пустынной  улице,  а  я  поспешил  к  себе,  чтобы
отправить телеграмму.
   Прозвучало по меньшей мере десять гудков, пока мне ответили.  Страна  в
полном упадке, подумал я, ожидая. Никакого движения, никто не отвечает.
   - Вестерн юнион, - наконец послышалось в трубке.
   - Примите телеграмму в Чикаго, - сказал я, затем продиктовал адрес и по
буквам фамилию адресата.
   - Прошу текст.
   - Сожалением извещаем кончине Джона Ферриса сегодня три пятнадцать  тчк
Прошу немедленно сообщить ваши указания тчк Друзек отель  Святой  Августин
Манхэттен Нью-Йорк, - продиктовал я.
   К тому времени, когда придет ответ, Друзек уже появится в отеле, а  мое
дело сторона. И вовсе ни к чему, чтобы в Чикаго знали мое имя.
   Мне сообщили стоимость телеграммы, и я пометил ее на листке с  текстом.
Старина Друзек поставит ее, конечно, в счет Феррису.
   Глотнув еще виски, я уселся во вращающемся кресле и раскрыл Библию.  За
ней я решил провести время до прихода моего сменщика.



4

   Рассказав утром сменщику обо всем (или, точнее, почти  обо  всем),  что
случилось прошедшей ночью, я поехал домой на такси. Как обычно, оставил  в
конверте  записку  букмекеру,  в  которой  указывалось,  что  ставлю  пять
долларов на Глорию во втором заезде в Хайалиа. Пока что  было  бы  разумно
вести себя так, как будто ничего не случилось.
   Ограбления, причем в любое время суток, отнюдь не были редкостью даже в
районе Восьмидесятых улиц восточной части Манхеттена, где я жил.  Ехать  в
такси было, конечно, роскошью, но уж больно мне не  хотелось,  чтобы  меня
грабанули именно сегодня. Улучив  минутку,  когда  сменщик  был  занят,  я
достал с полки футляр. В вестибюле, никого не  было,  да  если  бы  кто  и
встретился, - ничего нет особенного в  том;  что  человек  несет  с  собой
картонный футляр для чертежей.
   Хотя я не спал всю  ночь  голова  была  ясная.  Обычно,  когда  погода,
позволяла, весь путь до  дома  (тридцать  кварталов  или  чуть  больше)  я
преодолевал пешком, заходил позавтракать  в  бистро  на  Второй  авеню  и,
возвратясь домой, заваливался спать часов до двух пополудни. Но сегодня  я
не хотел да и не мог заснуть.
   Войдя в свою однокомнатную квартирку - окна в ней запотели  от  ночного
холода, - я, даже не сняв пальто, прошел на кухню и открыл  бутылку  пива.
Потягивая пиво, ножом разрезал футляр и окончательно убедился, что  сверху
донизу он набит стодолларовыми бумажками.
   Одну за другой я  осторожно  вытаскивал  их,  тщательно  разглаживал  и
раскладывал на кухонном столе пачками по десять штук  в  каждой.  Когда  я
кончил, на столе лежало сто пачек. Сто тысяч долларов.  Они  покрыли  весь
стол.
   Молча уставился я на деньги, лежащие на столе. Допил пиво. Я не  ощущал
ни страха, ни радости, ни раскаяния - вообще ничего.  Машинально  взглянул
на часы. Без двадцати девять. Банки откроются через двадцать минут.
   Достав из стенного шкафа небольшую сумку, я уложил в  нее  все  деньги.
Ключ от квартиры был лишь у меня одного, но  тем  не  менее  не  следовало
рисковать. С сумкой в руках я спустился вниз и вышел на улицу. За углом  в
магазине канцелярских принадлежностей купил пакет резинок  и  три  плотных
больших конверта, самых больших, что были в магазине.
   Вернувшись обратно к себе, я запер дверь и на этот раз  снял  пальто  и
пиджак. Затем уселся и не  торопясь,  аккуратно  обвязав  резинкой  каждую
пачку денег, складывал их в конверты. Тысячу долларов  положил  к  себе  в
бумажник на всякие расходы.
   Запечатывая конверты, я морщился от вкуса клея, когда  облизывал  края.
Открыл еще бутылку пива и пил маленькими глотками, не сводя глаз с толстых
конвертов на столе.
   Квартирку я снял полностью обставленной.  Из  моих  вещей  в  ней  были
только книги. Да и тех немного. Обычно я выбрасывал  книги  по  прочтении.
Поскольку тепла в квартире никогда не хватало, мне  приходилось,  сидя  за
книгой, натягивать на себя подбитую мехом лыжную куртку. В это утро  было,
как всегда, прохладно, но, хотя я был  в  одной  рубашке,  мне  было  даже
жарко.
   У меня уже созрело решение, что следует предпринять. Прежде всего  уйти
с работы, уехать из города. На дальнейшее пока не было никаких планов,  но
я понимал, что вскоре несомненно появится тот,  кто  ищет  эти  сто  тысяч
долларов.
   В банке на двух специальных карточках я начертал образец своей подписи.
Рука у меня была совершенно  твердой.  Запечатанные  конверты  с  деньгами
лежали передо мной на столе, за которым я сидел.  Принимал  меня  молодой,
очень вежливый банковский клерк с бесполым лицом монаха. Беседа с ним была
короткой и деловитой. До этого я побрился и тщательно оделся.  От  прежних
дней у меня остались два вполне приличных костюма,  и  я  надел  тот,  что
выглядел более строгим. Мне  хотелось  производить  впечатление  солидного
человека, хотя, может, и небогатого (конечно же, небогатого),  но  скромно
преуспевающего, осмотрительного, у которого могут быть облигации и  другие
денежные документы, слишком ценные, чтобы держать их у себя дома.
   - Пожалуйста, ваш адрес, мистер Граймс.
   Я назвал адрес отеля "Святой  Августин".  Если  кто-нибудь,  разыскивая
меня, забредет в этот банк (а это весьма маловероятно), то  ничего  нового
обо мне не узнает.
   - Вы один будете иметь доступ в сейф?
   Уж наверняка никого другого  не  нужно,  подумал  я,  но  вслух  просто
сказал:
   - Да, я один.
   - Оплата двадцать три доллара в год. Как вы желаете уплатить, наличными
или чеком?
   - Наличными, - ответил я и протянул клерку сто долларов.  На  его  лице
ничего не отразилось. Очевидно, он считал, что я вполне похожу на клиента,
который запросто носит с собой стодолларовые бумажки. Я счел  это  хорошим
предзнаменованием.
   Благоговейно  разгладив  кредитку,  клерк  отправился  в  кассу.  Я  же
непринужденно сидел у  стола,  кончиками  пальцев  притрагиваясь  к  своим
конвертам. Как это ни удивительно, все это время я совсем не заикался.
   Мне вручили сдачу и квитанцию, и я последовал за клерком  в  банковский
подвал.  Там  царила  невозмутимая,  почти  набожная  тишина,  побуждавшая
говорить шепотом. Цветные витражи в окнах были к  месту  в  этом  подвале,
хранившем легенды о способностях и талантах вкладчиков. Служитель  подвала
дал мне ключ от моего сейфа и повел в глубь молчаливого храма денег.
   Идя со своими конвертами в руках, я невольно спрашивал себя, откуда все
эти богатства, как были собраны банкноты, акции, облигации, драгоценности,
хранящиеся здесь в запертых ящиках, сколько было  пролито  пота  и  крови,
сколько совершено преступлений, через сколько жадных рук  прошли  все  эти
ценности и деньги, чтобы залечь потом в этой священной стальной пещере.
   Я бросил взгляд на служителя, когда он своим и моим  ключом  отпер  два
разных замка и вытащил из гнезда мой ящик. То  был  старик  с  нездоровым,
бледным  от  постоянного  пребывания  в  стальном  подземелье  лицом.   Он
производил впечатление человека, безразличного  ко  всему  и  мало  о  чем
размышляющего. По-видимому, сюда подбирали именно  таких  людей.  Пытливый
человек тут быстро сошел бы с ума.  Не  мешкая,  служитель  отвел  меня  в
уютную кабинку  с  занавесками  и,  уважая  тайну  частной  собственности,
оставил наедине с моим ящиком.
   Я вскрыл конверты и переложил все деньги в  ящик.  Глядя