деловых   отношений.   Но,
независимо от этого, все время не спускать с него глаз.
   Когда я наконец заснул, мне приснился мой брат Хэнк. С печальным  лицом
сидит он за счетной машинкой и подсчитывает чужие деньги.
   Утром  Лили  ушла  в  парикмахерскую,  а  мы  с  Фабианом   отправились
осматривать музей в Сен-Поль де Вансе, и мне, таким образом, представилась
возможность поговорить с ним.
   На взятой напрокат машине мы выехали из Ниццы, за рулем  сидел  Фабиан.
Утро было ясное, солнечное, дорога почти пустынная, море с  левой  стороны
шоссе невозмутимо спокойное. Фабиан не спеша, осторожно вел машину, и  мне
было приятно сидеть рядом с ним, вновь переживая удачи вчерашнего дня.  Мы
не разговаривали, но когда выехали из Ниццы и  миновали  аэропорт,  Фабиан
вдруг сказал:
   -  Не  считаете  ли  вы,  что  меня   следует   ознакомить   со   всеми
обстоятельствами?
   - Какими обстоятельствами?
   - Как попали к вам деньги? Почему вы уехали из США? Полагаю, вам что-то
угрожало? Кстати, и я теперь разделяю с вами опасность, не так ли?
   - До некоторой степени, - согласился  я.  Фабиан  кивнул.  От  подножий
Приморских Альп мы стали взбираться по извилистой дороге, петлявшей  среди
виноградников, сосновых и оливковых рощ с их благоуханным пряным ароматом.
В  этом  блаженном  краю,  под  яркими  лучами  средиземноморского  солнца
рассеивалось представление об  опасности  где-то  там,  на  темных  улицах
ночного Нью-Йорка, в совершенно ином мире. Я выбросил  прошлое  из  головы
вовсе не потому, что хотел спрятаться от него, а лишь  из  желания  полнее
ощутить, впитать в себя то чудесное, что сейчас окружало нас. Тем не менее
Фабиан имел право узнать обо всем. И пока мы медленно взбирались все  выше
и выше на усеянные цветами горы, я рассказал ему все от начала до конца.
   Фабиан молча, не перебивая, выслушал мой рассказ, а затем сказал:
   - Допустим, что дела наши и далее пойдут так  же  успешно.  И,  скажем,
через некоторое время мы сможем вернуть взятые вами сто тысяч, и у нас еще
останутся  вполне  приличные  средства.  Стали  бы  вы  в   таком   случае
разыскивать владельца денег, чтобы возвратить их?
   - Да, я склонен к этому.
   - Превосходный ответ, - одобрил  Фабиан.  -  Но  я  не  вижу,  как  это
осуществить, не наводя на ваш след. На наш след, - поправился  он.  -  Тут
необходима  осторожность.  Что-нибудь  указывает  на  то,  что  эти   люди
разыскивают вас?
   - Только то, что они зверски избили Друзека.
   -  Достаточно  серьезное  предупреждение,  -   поморщился   Фабиан.   -
Когда-нибудь прежде вы имели дело с гангстерами?
   - Нет, никогда.
   - Так же и я. Возможно, это наше преимущество. Мы не знаем, как они там
рассчитывают, потому не попадем в какую-нибудь  опасную  ловушку,  пытаясь
перехитрить их. Как мне кажется, до сих пор вы  поступали  правильно,  все
время разъезжая. Надо продолжать пока переезжать с места на место.  Вы  же
не против путешествий?
   - Наоборот, люблю их. Особенно теперь, когда могу позволить себе это.
   - Не казалось ли вам иногда, что эти люди, может, вовсе и не гангстеры?
   - Нет.
   - Когда-то я читал  в  газетах  об  одном  человеке,  который  погиб  в
авиационной катастрофе.  При  нем  нашли  шестьдесят  тысяч  долларов.  Он
оказался известным республиканцем и летел в штаб-квартиру  республиканской
партии в Калифорнии.  Это  было  во  время  второй  предвыборной  кампании
Эйзенхауэра.  Деньги,  очевидно,   предназначались   для   нее   и   тайно
переправлялись.
   - Возможно, - сказал я, - но я не верю,  чтобы  какой-нибудь  известный
республиканец остановился в таком отеле, как "Святой Августин".
   - Что ж, - пожал плечами Фабиан, - будем надеяться, что мы  никогда  не
узнаем, чьи это деньги. Скажите, а вы рассчитываете получить двадцать пять
тысяч, которые дали взаймы своему брату?
   - Нет.
   - Вы не скупой. Вполне одобряю.
   Мы подъехали ко входу в музей.
   - И вот прекрасный пример, - продолжал Фабиан. -  Превосходное  здание,
великолепное собрание предметов искусства. Какое  огромное  удовлетворение
испытал тот, кто пожертвовал деньги на это.
   Поставив машину на стоянке, мы вышли и направились к красивому строению
на вершине холма, вокруг которого был разбит большой парк. В парке  как-то
неуклюже стояли огромные статуи, колышущиеся вокруг них  деревья  и  кусты
создавали впечатление, что и статуи вот-вот сами сдвинутся с места.
   В музее почти никого не было, но меня главным образом озадачило то, что
я в нем увидел. Очень редко бывая в музеях и на выставках, я привык видеть
в их залах традиционные произведения  живописи  и  скульптуры.  Тут  же  я
столкнулся с формами и  образами,  которые,  очевидно,  возникали  лишь  в
странном  воображении  художников  и  передавались  на  полотнах  грязными
пятнами и мазками или диким искажением обычных  предметов  и  человеческих
форм, в чем я не мог найти никакого смысла. А  меж  тем  Фабиан  молча,  с
серьезным сосредоточенным видом, чинно переходил  от  одного  экспоната  к
другому, весь поглощенный их созерцанием. Когда наконец мы вышли из музея,
он глубоко вздохнул, как вздыхают после тяжкого труда, и воскликнул:
   -  Какая  сокровищница  искусства!  Сколько   тут   собрано   неуемного
воплощения энергии, борьбы, сумасбродного юмора! Вам понравилось?
   - Боюсь, что до меня ничего не дошло.
   - Вы хотя бы честный человек, - рассмеялся Фабиан. -  Нам  надо  почаще
заглядывать на выставки и в музеи. В конце  концов  вы  перешагнете  через
порог обычных восприятий и чувств. Только побольше всматривайтесь.  Как  и
всякое ценное достижение, это тоже требует усилий.
   - А  стоит  ли?  -  спросил  я,  понимая,  что  в  его  глазах  выгляжу
обывателем, но про себя возмущаясь его уверенностью в том,  что  я  должен
учиться, а он учить. Как бы там ни было, если б не мои деньги,  то  он  не
оказался бы этим утром на средиземноморском побережье, а сиднем бы сидел в
Сан-Морице за карточным столом в надежде выиграть у партнеров хотя  бы  на
оплату счета в отеле.
   - Для меня стоит, - сказал Фабиан,  мягко  взяв  меня  за  руку.  -  Вы
недооцениваете душевные радости, Дуглас. Не одной лишь  черной  икрой  жив
человек.
   Мы остановились у кафе на площади в Сен-Поль де Вансе и сели за один из
столиков, стоявших прямо  на  улице.  Невдалеке  под  деревьями  несколько
пожилых мужчин играли  в  шары,  их  голоса  хрипло  звучали  у  старинной
потемневшей стены, которая была  частью  еще  сохранившихся  средневековых
крепостных  сооружений.  Мы  лениво  потягивали  белое  вино,  наслаждаясь
бездельем и праздностью, когда некуда спешить и нечего делать,  разве  что
бездумно следить за игрой, которая не приносит ни выигрыша, ни проигрыша.
   - Не растворяйте наслаждения, - громко произнес я. -  Вы  помните,  чьи
это слова?
   - Мои, конечно, - рассмеялся Фабиан. И, помолчав, вдруг спросил: -  Как
вы относитесь к деньгам?
   Я в недоумении пожал плечами:
   - Никогда особенно не задумывался над этим. А что  бы  вы  ответили  на
этот вопрос?
   - Деньги не существуют для нас как таковые. Они связаны с положением  в
жизни. Например,  ваши  взгляды  на  жизнь,  судя  по  тому,  что  вы  мне
рассказывали, сразу в один день изменились, верно?
   - Да, это произошло в кабинете врача, когда меня отстранили от полетов.
   - И вы согласны, что ваше отношение к деньгам стало тогда совсем иным?
   - Да.
   - В моей жизни не было  такого  драматического  поворота,  -  продолжал
Фабиан. - Но  я  давно  уже  решил,  что  в  мире  лишь  одна  бесконечная
несправедливость. Что я видел и пережил? Войны, в которых  гибли  миллионы
невинных людей, разрушения, засухи, голод. И  наряду  с  этим  продажность
верхов, обогащение воров и постоянное умножение  жертв.  И  почти  никакой
возможности избежать или хотя бы облегчить страдания. Признаюсь, я  всегда
стремился не попасть в число жертв. Как я мог заметить, у кого деньги,  те
не становятся жертвами. Деньги приносят свободу быть самим  собой.  Бедняк
же подобен мышке, блуждающей в лабиринте. У него  нет  выхода,  в  поисках
пути им движет голод. Конечно,  та  или  иная  мышка  может  выскочить  из
лабиринта. Или случайно, или по счастью, как мы с вами. Кроме  того,  есть
люди, которые  жаждут  власти,  готовы  унижаться,  предать  всех  и  вся,
убивать,  лишь  бы  добиться  ее.  Приглядитесь  к  некоторым   из   наших
президентов и ко всяким полковникам, которые правят сегодня большей частью
мира. Встречаются  и  святые,  которые  скорее  сожгут  себя,  чем  станут
сомневаться в том, что как бы свыше осенило их. А затем огромное множество
тех,  что  преждевременно  состарились  от  нелепого  рвения  на  поточных
конвейерах, в рекламных агентствах  или  на  биржах.  Я  уж  не  говорю  о
женщинах, ставших работягами в постели, шлюхами из чистой лени.  Когда  вы
были летчиком, то, наверное, чувствовали себя счастливым человеком.
   - Очень счастливым, - подтвердил я.
   - Не люблю летать, - признался Фабиан. -  В  воздухе  или  скучаю,  или
боюсь. Каждому  свое.  У  меня,  признаюсь,  желания  весьма  банальные  и
эгоистичные. Прежде всего  не  люблю  работать.  Обожаю  общество  изящных
женщин, путешествия, жизнь в хороших отелях. И поскольку  мы  волею  судеб
стали компаньонами, мне бы хотелось, чтобы у нас были и общие вкусы.  А  я
обнаружил, что вы, Дуглас,  чересчур  уж  скромны.  Потому  в  критический
момент вы, того и гляди,  станете  мертвым  грузом.  Деньги  и  скромность
просто несовместимы. Как вы могли заметить,  я  люблю  деньги,  но  скучаю
копить их, угробив на это лучшие годы жизни.  Надо  находить  деньги,  что
лежат в доступном месте, куда время от времени проникают посторонние вроде
меня, не связанные установленными законами и  моральными  предубеждениями.
Благодаря вам, Дуглас, и счастливой случайности с одинаковыми чемоданами я
сейчас получил возможность жить как мне нравится. Теперь о вас.  Хотя  вам
уже больше тридцати лет, в вас еще есть что-то  ребяческое,  неустойчивое.
Если у меня всегда была цель, то у вас нет сейчас ясного направления. Прав
я?
   - Не совсем, - ответил я. - Скорее я пока еще на распутье.
   - Быть может, вы еще полностью не поняли последствий своего поступка?
   - Какого поступка? - удивился я.
   - Того, который вы совершили в "Святом Августине". Скажите, если  бы  с
вами ничего не случилось и вы по-прежнему были бы летчиком, забрали бы  вы
эти деньги у мертвеца?
   - Нет, конечно.
   - Но, увы, есть одно обстоятельство, от коего всегда зависишь, -  изрек
Фабиан. - Дурной человек в какой-то момент всегда  оказывается  на  дурном
месте. - Он налил себе еще вина. - Что касается  меня,  то  я  никогда  не
колебался, если что плохо лежит... Но все это в прошлом. А сейчас нам надо
забыть, откуда у нас деньги, нарастить на них капитал, чтоб не видно было,
с чего начали.
   - Каким же образом? Не сможем же мы каждый раз покупать лошадей,  чтобы
они брали призы.
   - Да, оно, конечно, так, - согласился Фабиан.
   - А в бридж или триктрак, как вы сами  заявили,  играть  вы  больше  не
будете.
   - Нет, не буду. Эти люди за карточным столом угнетали меня. Мороча  их,
я стыдился самого  себя,  что  вдвойне  неприятно  для  человека,  который
высокого мнения о своей персоне. Каждый вечер я садился с ними за  стол  с
холодным расчетом взять у них деньги и ничего  более.  А  мне  приходилось
быть обходительным,  выслушивать  их  исповеди,  ужинать  с  ними.  Я  уже
достаточно стар для всего этого. Ах, деньги, деньги...  -  он  произнес  с
таким выражением, словно это было основное условие задачи, которую  задали
решить на дом. - От деньжат тем больше удовольствия, чем меньше думаешь  о
них. Хорошо иметь их, не полагаясь на свое счастье или сноровку. А для вас
лучше  всего  сколотить  такой  капиталец,  что  приносил   бы   приличный
постоянный доход. Кстати, Дуглас, какой годовой доход вас устроит?
   - Тысяч пятнадцать - двадцать.
   Фабиан рассмеялся.
   - Поднимайте выше, дружок, - сказал он.
   - Так сколько же вы хотите?
   - По крайней мере сто тысяч.
   - Ого! Это не так просто.
   - Да, еще бы. И связано с известным риском. И потребует больших усилий.
Но как бы ни обернулись наши дела, никаких взаимных упреков и обвинений. И
уж, разумеется, без всяких кинжалов.
   - Будьте спокойны, - сказал  я,  надеясь,  что  в  моих  словах  звучит
уверенность в  будущем,  которой  я  на  самом  деле  не  ощущал.  -  Если
понадобится, пойду и напролом.
   - Решения будем принимать сообща. Я говорю это в назидание нам обоим.
   - Понятно,  Майлс.  И  мне  бы  хотелось  закрепить  это  письменно.  В
документе.
   Фабиан взглянул на меня с таким видом, словно я ударил его.
   - Дуглас, дружище, - обидчиво проговорил он. -  Вы  что,  не  доверяете
мне? Разве я не абсолютно честен с вами?
   - Да, но лишь после того, как я стукнул вас лампой по голове.
   - У меня инстинктивное  отвращение  ко  всяким  бумагам  и  документам.
Всегда предпочитаю скрепить все простым искренним рукопожатием.
   Он протянул мне через стол руку, но я не ответил ему тем же.
   - Ну, если вы так настаиваете, - процедил он, убрав руку, -  оформим  в
Цюрихе. Надеюсь, уживемся и с этим. - Взглянув на часы, он поднялся  из-за
стола. - Лили, должно быть, уже ждет нас.
   Я полез за бумажником, чтоб расплатиться, но он остановил меня и бросил
несколько монет на стол:
   - Нет уж, доставьте мне удовольствие.



15

   - Что сделано, то сделано, - сказал Фабиан, когда мы вышли  из  конторы
юриста, шагая по слякоти  цюрихских  улиц.  -  Теперь  мы  скованы  цепями
закона.
   Соглашение между нами только что было нотариально  оформлено,  и  юрист
обещал, что в течение  месяца  официальный  статус  нашей  компании  будет
зарегистрирован в княжестве Лихтенштейн. Как я узнал, это  княжество,  где
прибыль не облагалась налогами, а доходы и  расходы  корпораций  тщательно
охранялись наравне с государственными  тайнами,  что  особенно  привлекало
юристов и их клиентов.
   В нашей компании были учреждены  два  неоплаченных  пая,  один  -  мой,
другой - Фабиана. Почему это понадобилось, я так и не понял.  По  каким-то
причинам, связанным со сложностью швейцарских законов, юрист назначил себя
президентом  компании,  которую  я   предложил   назвать   "Августинской".
Возражений против такого названия ни с чьей стороны не поступило, и  мы  с
легким сердцем оплатили все сборы, поборы и вознаграждения юристу.
   Фабиан любезно включил в соглашение пункт о том, что  в  конце  года  я
имею право выйти из компании, забрав свои семьдесят тысяч  долларов.  Счет
Фабиана в частном банке стал нашим общим, и один  из  нас  не  мог  теперь
распоряжаться им без согласия другого.
   Каждый из нас  положил  в  Объединенный  швейцарский  банк  пять  тысяч
долларов на свое имя. "На карманные расходы", - объяснил Фабиан.
   В случае смерти одного  из  владельцев  все  имущество  компании  и  ее
банковские счета переходили второму владельцу.
   - Немного мрачно, - заметил по этому поводу Фабиан, - но в таких  делах
надо быть предусмотрительным. Если это вызывает у  вас,  Дуглас,  какие-то
опасения, то я все же значительно старше вас и могу раньше  отправиться  в
мир иной.
   - Все понятно,  -  сказал  я,  умолчав  о  том,  что  это  также  может
соблазнить моего компаньона столкнуть, скажем, меня где-нибудь в горах  со
скалы или при случае отравить.
   - Ну как, вы довольны? - спросил Фабиан, обходя лужи. - Чувствуете себя
в безопасности?
   - В безопасности от всего, кроме вашего оптимизма, - отвечал я.
   Мы уже шесть дней обретались в Цюрихе под его серым угрюмым небом, и за
эти дни Фабиан купил еще на  двадцать  тысяч  долларов  золота,  провернул
сделку с перепродажей сахара, дважды смотался в Париж и приобрел  там  три
абстрактные картины художника, о коем я никогда не слыхал, но который,  по
утверждениям Фабиана,  в  ближайшие  два  года  взлетит,  как  ракета.  Он
объяснил мне, что не любит, когда деньги лениво лежат без движения.
   Фабиан обсуждал со мной все наши дела и терпеливо объяснял операции  на
товарных рынках, где колебания цен были  так  беспорядочны,  что  капиталы
создавались и терялись в течение одного дня, и где мы потрясающе преуспели
с четверга на пятницу в перепродаже сахара.
   Я как-то постигал или делал вид, что постигаю наши  запутанные  деловые
операции, но когда он спрашивал моего совета, я  предоставлял  решать  ему
самому.  Я  стыдился  своей  наивности  и  чувствовал  себя  в   положении
школьника, вызванного к доске отвечать урок, которого  он  не  приготовил.
Все казалось мне таким сложным и опасным, что я стал удивляться, как  смог
тридцать три года прожить в том же мире, где преуспевал Майлс Фабиан.
   К концу этих шести дней я уже ни в чем не был уверен и не  знал,  смогу
ли далее  вынести  эту  нервотрепку.  Просыпаясь  по  утрам,  я  обливался
холодным потом.
   А  Фабиана,  казалось,  ничто  не  тревожило:  чем  больше  риска,  тем
невозмутимее он был. Если мне следовало чему-нибудь поучиться, так  именно
этому.
   Пожалуй, впервые с тех пор, как я вышел из детского  возраста,  у  меня
заболел желудок. Безостановочно поглощая сельтерскую, я утешал  себя,  что
неприятности с желудком у меня вовсе не из-за нервов, а  из-за  непривычно
обильной пищи и деликатесов (Фабиан дважды  в  день  водил  нас  в  лучшие
рестораны), а также изысканных вин, к которым я не привык. Но  ни  Фабиан,
ни Лили, ни ее сестра Юнис ни на что не жаловались,  даже  после  обеда  в
Кроненхалле, этом швейцарском оплоте  чревоугодия,  где  мы  ели  копченую
форель, вырезку оленины со специями и брусникой,  какой-то  особый  сыр  и
шоколадное суфле, запивая все это сначала легким вином, а  затем  и  более
основательным бургундским.
   С беспокойством я начал замечать, что полнею, брюки становились  тесны,
особенно в талии. А вот  на  Лили,  например,  ничто  не  отражалось,  она
по-прежнему была стройна и изящна, хотя ела больше меня  или  Фабиана.  Ее
сестра Юнис оставалась все той же  привлекательной  толстушкой,  а  Фабиан
каким-то чудом даже похудел, благодаря чему выглядел много  лучше,  словно
внезапная инъекция денег в его жизнь значительно улучшила и обмен  веществ
у него. Сколько бы он ни ел и ни пил,  глаза  у  него  были  ясными,  лицо
сохраняло здоровый румянец, усы задорно  топорщились,  походка  оставалась
такой же легкой. Думаю, так должны выглядеть  генералы,  томящиеся  долгие
мирные годы в  безвестности,  пока  их  внезапно  не  призывают  на  войну
командовать армиями  в  больших  кровавых  сражениях.  Глядя  на  него,  я
тоскливо ощущал, что мне, как рядовому, положено страдать и за себя, и  за
него.
   Юнис оказалась хорошенькой, приятной девушкой со вздернутым  носиком  и
выразительными голубыми глазами; ее  лицо,  окропленное  веснушками,  было
свежим, как весенний альпийский луг. Вообще-то  она  походила  на  девушек
скорее викторианской эпохи, чем семидесятых годов нашего века.  Ее  тихий,
неуверенный  голосок  был  полной  противоположностью  той   самонадеянной
манере, с  какой  высказывалась  ее  старшая  сестра.  И  уж  трудно  было
предположить, хотя об этом мы слышали от Лили, что  Юнис  вертелась  среди
придворных гвардейцев в Лондоне.
   Где бы мы ни  появлялись,  обе  сестры  неизменно  привлекали  внимание
мужчин. При других обстоятельствах я бы,  без  всякого  сомнения,  увлекся
Юнис, но назойливое подглядывание Фабиана и присутствие Лили, напоминавшее
о ночи во Флоренции, как-то сковывали  меня,  и  я  был  сдержан,  не  ища
сближения с девушкой и даже не стремясь вызвать у нее интерес  ко  мне.  Я
был воспитан в правилах, что интимные отношения - дело весьма личное,  они
не завязываются на глазах у всех  и  не  выставляются  напоказ.  С  самого
начала Юнис и я скромно прощались в лифте  (мы  жили  на  разных  этажах),
желая друг другу спокойной ночи, даже без поцелуя в щеку.
   Не ста