не с кем по душам поговорить здесь.  У
меня постоянно камень на сердце. Никогда и не думал, что  так  полюблю.  И
знаешь, кто она...
   Я насторожился в предчувствии, что могу услышать имя Эвелин Коутс.
   - Моя секретарша. Мелани Шварц.
   - Можно понять тебя. Она красавица.
   - Она больше чем красавица. И вот что я тебе скажу, Дуг. Если так будет
продолжаться, я не знаю, до чего это доведет  меня.  Мы  уедем  вместе  из
города на неделю, на две, хотя бы на ночь... Но мы уедем...  Я  женат  уже
десять лет и не хочу разводиться. Не хочу... О  черт,  почему  я  втягиваю
тебя в мои дела!
   - Так я приду завтра к обеду.
   Хейл ничего не ответил и остановил машину перед отелем.
   - Приезжай к семи часам, - наконец сказал он, когда я  уже  выходил  из
машины.
   Поднимаясь затем в лифте, я подумал, что  Вашингтон  недалеко  ушел  от
Скрантона.
   Ложась спать, я избегал  глядеть  на  телефон.  Прошло  довольно  много
времени, пока заснул. Должно  быть,  все  ожидал  телефонного  звонка.  Но
звонка не было.
   Не знаю, разбудил ли меня звонок или  я  проснулся  еще  до  него.  Мне
снился ужасно тяжелый сумбурный  сон.  Я  уходил  от  каких-то  невидимых,
таинственных преследователей, бежал по темному дремучему лесу, потом вдруг
оказался на виду среди развалин домов, освещенный ярким солнечным  светом,
и был рад, что проснулся.
   Звонил Хейл.
   - Я не разбудил тебя? - спросил он.
   - Нет.
   - Придется, знаешь, отменить сегодняшний обед.  Жена  говорит,  что  мы
приглашены в гости, - с небрежной невозмутимостью сообщил он.
   - Что ж, ладно, - ответил я, стараясь не показать, что весьма доволен.
   - Кроме того, я говорил с той особой... - дальше нельзя было  разобрать
из-за возникшего шума.
   - Что за шум? - крикнул я, тут же вспомнив, что он  рассказывал  мне  о
подслушивании телефонных разговоров в Вашингтоне.
   - Я с детьми в зоопарке. А это лев рычит. Присоединяйся к нам.
   - Как-нибудь в другой раз, Джерри, - уклонился я. - Я еще  не  одет.  -
После  его  вчерашних  признаний  меня  вовсе  не  привлекала  возможность
лицезреть его в роли преданного отца, посвятившего детям  свое  воскресное
утро. Я плохо разбирался в семейных делах,  но  уж  никак  не  хотел  быть
пособником в обмане детей.
   - Так приходи завтра с утра ко мне на  работу  и  не  забудь  захватить
свидетельство о рождении.
   - Нет, не забуду.
   Тут лев снова заревел, и я повесил трубку. Я уже стоял под душем, когда
телефон зазвонил опять. Мокрый, намыленный, я вылез  из  ванны  и  схватил
трубку.
   - Ждала, сколько  смогла,  -  послышался  в  трубке  голос  Эвелин.  По
телефону он звучал ниже обычного.  -  Сейчас  ухожу  из  дому.  Мог  бы  и
позвонить вчера после игры или хотя  бы  сегодня  утром,  -  в  ее  словах
сквозило раздражение уязвленной самонадеянности.
   - А мне как-то и в  голову  не  пришло,  -  невинным  тоном  солгал  я,
откидываясь назад, чтобы вода с меня не капала на постель. -  Кроме  того,
тебя вчера как будто подхватили.
   - Что ты сейчас делаешь?  -  спросила  она,  пропустив  мимо  ушей  мое
замечание.
   - Принимаю душ, - ответил я, чувствуя, что мне становится  все  трудней
разговаривать с ней. С мокрой головы холодные капли воды стекали по спине,
мыльная пена щипала глаза.
   - Как ты отменно учтив, - засмеялась она. - Выскакиваешь из-под душа  к
телефону. Ты, верно, почувствовал, что это я звоню?
   - Возможно, меня осенила такая мысль.
   - Могу я пригласить тебя отобедать со мной?
   Я недолго колебался с ответом. Так или иначе, а ничего лучшего, чем  бы
занять свой сегодняшний день, у меня не было, и я согласился.
   - Встретимся в "Трейдер Вике", - предложила она.  -  Это  полинезийский
ресторанчик в "Мэйфлауере". Там приятный полумрак,  который  скроет  круги
под моими глазами после бессонной ночи. В час удобно?
   - Вполне, - сказал я и чихнул. Эвелин прыснула.
   - Иди, домывайся, - сказала она, - только не  забудь  потом  вытереться
досуха. А то перезаразишь потом наших республиканцев.
   Повесив трубку, я снова чихнул. В ванную возвратился на ощупь  -  глаза
немилосердно саднило из-за чертового  мыла.  Хорошо,  что  в  ресторанчике
полумрак,  подумал  я.  Хоть  глаза  отдохнут.  Почему-то  во  мне  засело
ощущение, что при встречах с Эвелин Коутс мне лучше быть в форме.
   Мы кончали обедать в тускло освещенном зале, официант, не то китаец, не
то малаец или таитянин, уже наливал нам в кофе светившийся синим  пламенем
ром, когда Эвелин вдруг сказала:
   - Граймс, ты производишь впечатление человека, который что-то скрывает.
   Ее замечание крайне удивило меня.  До  этого  наша  беседа  была  почти
совершенно безличной. Мы говорили о еде, о винах (без какого-либо видимого
эффекта она выпила три большие рюмки крепкого рома), о  вчерашней  игре  в
покер (хвалила мою манеру игры, а я, в  свою  очередь,  ее),  о  различных
слоях вашингтонского общества -  словом,  журчало  то  изящное  суесловие,
которым приветливая и  словоохотливая  женщина  занимает  в  течение  часа
приехавшего издалека собеседника. Я обратил внимание,  что  одета  она  со
вкусом. На ней был свободного покроя костюм из  твида  и  простая  голубая
блузка с высоким воротом. Ее светлые волосы свободно ниспадали на спину  и
были по-девичьи перехвачены голубой лентой. Сам я  больше  помалкивал,  не
подавая виду, что меня весьма занимает, почему она захотела встретиться со
мной. С ее стороны не было ни малейшего намека на ту ночь, что она провела
со мной, и я также решил первым не упоминать об этом.
   - Да, что-то безусловно скрываешь, - повторила она.
   - Не понимаю, о чем ты говоришь, - пожал я  плечами,  избегая,  однако,
встретиться, с ней взглядом.
   - Не сомневаюсь, что я права, - продолжала она. - Вижу  тебя  в  третий
раз  и  не  имею  ни  малейшего  представления  о  том,  откуда  ты,  куда
собираешься, что делаешь в Вашингтоне, чем вообще занимаешься и почему  не
позвонил мне вчера ночью. - Она наигранно улыбнулась  и  выпила.  -  Любой
другой мужчина, с кем бы я встретилась три раза на неделе, уже поведал  бы
мне всю свою биографию. И какими важными делами он  занимался,  и  сколько
купил акций, и с  какими  влиятельными  лицами  связан,  и  какие  у  него
отношения с женой...
   - Я не женат.
   - Прекрасно! - воскликнула она. - Один факт у меня в руках.  Поверь,  я
не собираю сведения о тебе и не  докапываюсь  до  чего-нибудь.  Меня  лишь
занимает,  почему  внезапно  ты   оказался   вынужден   что-то   скрывать.
Пожалуйста, не признавайся, в чем тут дело, - она вытянула  руку,  как  бы
желая остановить меня. - Это может оказаться значительно менее интересным,
чем я думаю. Просто скучным. Но об одном мне бы  хотелось  спросить  тебя,
если ты не возражаешь.
   - Пожалуйста, - коротко кивнул я.
   - Ты останешься в Вашингтоне?
   - Нет.
   - Говорят, ты уезжаешь за границу.
   - При случае.
   - Как это понять?
   - Уеду скоро. Может, на этой неделе.
   - И будешь в Риме?
   - Наверное.
   - Ты готов оказать мне услугу?
   - Если смогу.
   Она пристально поглядела на меня,  в  раздумье  постукивая  пальцем  по
столу и, вероятно, принимая решение.
   - На службе, - начала она, - мне  пришлось  ознакомиться  с  некоторыми
секретными документами, представляющими особый интерес. Я  взяла  на  себя
смелость снять с них ксерокопии. У нас в Вашингтоне ксерокс сейчас  тайное
оружие. Никто на службе не может чувствовать себя в  полной  безопасности.
На всякий случай мне удалось собрать  небольшую  подборку  записей  весьма
деликатных  переговоров,  которые  смогут  оказаться  когда-нибудь   очень
полезными для меня и для моего друга, очень близкого и верного  друга.  Мы
всегда заодно с ним, и мне бы хотелось предостеречь и  его.  Он  теперь  в
нашем посольстве в Риме. Так вот, мне нужно надежным образом переслать ему
некоторые бумаги, очень важные как для меня, так  и  для  него.  Почте  я,
конечно, не доверяю. Мой друг говорил мне,  что  адресованные  ему  письма
просматриваются и у нас тут, и у него в посольстве. Не гляди на  меня  так
удивленно. Проживешь в нашем  городе  с  мое...  -  она  остановилась,  не
закончив, но выразительно кивнув головой. - Я никому, ни одной душе  здесь
не доверяю. Но люди тем не менее говорят, напряжение растет, письма, как я
сказала, вскрываются, телефонные разговоры подслушиваются... Полагаю, твой
друг Джереми Хейл был откровенен с тобой...
   - Да, кое о чем рассказывал. А мне, ты думаешь, можно доверять?
   - Можно, - твердо, почти вызывающе произнесла она. - Прежде  всего,  ты
не вашингтонец. А если что и скрываешь, то, очевидно,  сугубо  личное,  не
так ли?
   - Пока оставим это.
   - Ладно, - кивнула она, мило улыбнувшись. - Но если так, то  почему  бы
тебе не выполнить  небольшое  поручение?  Отнимет  оно  у  тебя  не  более
получаса, так что давай больше не  будем  обсуждать.  -  Она  нагнулась  и
достала из легкого кожаного чемоданчика, стоявшего у ее  ног  под  столом,
довольно  плотный  конверт,  запечатанный  тонкой  липкой  лентой.  Бросив
конверт на стол, она прихлопнула его ладонью.  -  Как  видишь,  не  займет
много места.
   - Но я не знаю, как скоро буду в Риме.
   - Это не спешно, - пояснила она, подтолкнув конверт ко мне. -  В  любое
время до мая месяца.
   На конверте не было ни  имени,  ни  адреса  получателя.  Эвелин  вынула
записную книжку и карандашик с золотым ободком.
   - Вот адрес и номер телефона моего друга, - сказала она, вырвав  листок
из записной книжки. - Звони ему домой. Я бы не хотела,  чтобы  ты  передал
это в посольстве. Уверена, что мой друг тебе понравится. Он знает многих в
Риме и может познакомить тебя  с  интересными  людьми.  И  я  буду  весьма
благодарна, если ты черкнешь мне несколько строк, сообщив о встрече с ним.
   - Хорошо, напишу, - пообещал я.
   - Вот прелестный мальчик, - воскликнула она, сунув мне в руки  конверт.
- Судя по всему, ты бы не прочь время  от  времени  встречаться  со  мной,
верно?
   - Совершенно верно.
   - И кто знает... - продолжала она. - Если я буду знать, где  ты,  то  и
окажусь с тобой на время отпуска.
   То была явная выдумка, и мы оба так и понимали. Но в этом было и  нечто
большее для меня. Я уезжал за  границу,  чтобы  затеряться  там.  Брату  я
пообещал, что иногда буду сообщать о себе, но он не должен был знать,  где
я нахожусь. Глядя сейчас через стол на  сидящую  передо  мной  загадочную,
соблазнительную женщину, я вдруг ощутил, что не хочу полностью затеряться,
порвать все связи с Америкой, не знать никого в родной стране, кто бы мог,
на худой конец, поздравить меня с  днем  рождения  или  попросить  у  меня
взаймы сто долларов.
   - Если у тебя возникнет искушение вскрыть конверт и заглянуть в него, -
с улыбкой сказала Эвелин, - то что ж, пожалуйста. Разумеется, я  бы  этого
не хотела. Заверяю тебя, там нет ничего, что представляло бы хоть малейший
интерес для тебя.
   Я положил конверт во внутренний  карман.  Меня  связывало  с  ней  лишь
воспоминание об одной ночи, что и она понимала. Другой вопрос -  насколько
она привязалась ко мне.
   - Конверт будет в целости, - заверил я.
   - Я была уверена, что могу положиться на тебя, Граймс, - сказала она.
   - При следующей встрече называй меня, пожалуйста, просто по имени.
   - Хорошо, - пообещала она и  взглянула  на  часы.  -  Допивай  кофе,  я
расплачусь, и мы пойдем. У меня назначено свидание в Вирджинии.
   -  Ну-у,  -  протянул  я,  стараясь   особенно   не   выдавать   своего
разочарования, - а я-то считал, что мы вместе проведем весь этот день.
   - Нет, сегодня не выйдет. Если ты томишься одиночеством,  позвони  моей
товарке по квартире. Она сегодня свободна, и ты ей нравишься.
   Меня ошарашила циничность ее предложения, и я был рад тому, что в  зале
полутемно и она не заметит, что я краснею.
   - Ты своим любовникам предоставляешь для утех и свою квартиру?
   - Как я уже говорила, ты вовсе не мой любовник, - невозмутимо  ответила
она. Потом подозвала официанта и расплатилась по счету.
   Я не позвонил Бренде, ее товарке по квартире.  По  некоторым  причинам,
которые и не пытался точно уяснить, решил, что не доставлю  Эвелин  такого
необычного удовлетворения.
   День провел, бродя по Вашингтону. Теперь, когда я знал, по крайней мере
отчасти, что скрывается за вздымавшимися вверх колоннами массивных зданий,
подражавших архитектуре древнегреческих храмов, они не производили на меня
прежнего впечатления. Совсем  как  Древний  Рим  перед  нашествием  готов,
подумал я. У меня мелькнула мысль о  том,  что  я,  возможно,  уж  никогда
больше не буду голосовать в Америке, что ничуть не  огорчило  меня.  Но  в
первый раз за три года я почувствовал себя невыносимо одиноким.
   Вернувшись к себе в отель, я решил готовиться к отъезду из  Вашингтона.
Чем быстрее  смогу  уехать,  тем  лучше.  Укладывая  вещи,  я  вспомнил  о
заграничных экскурсиях, организуемых нью-йоркским лыжным клубом, о которых
мне в свое время рассказывал Джордж Вейлс. Как же назывался этот клуб?  Ах
да, "Кристи". И тогда не придется беспокоиться ни о провозе багажа,  ни  о
досмотре в швейцарской таможне. Пройти мимо таможенников  в  Швейцарии,  с
улыбкой помахав им рукой, было явно привлекательно. Кроме того, сбежавшего
ночного портье отеля "Святой Августин" вряд ли станут искать среди трехсот
пятидесяти веселых лыжников в самолете, который увозит их на  экскурсию  в
снежные горы, откуда через три  недели  они  также  всем  гуртом  вернутся
обратно.
   Я уже укладывал вещи  во  второй  чемодан,  когда  раздался  телефонный
звонок. Мне ни с кем не хотелось говорить, и я не снял трубку. Но  телефон
продолжал настойчиво звонить, и пришлось ответить.
   - Я знала, что ты у себя, - услыхал я в трубке голос Эвелин. - Нахожусь
в вестибюле и справилась у портье.
   - А как же свидание в Вирджинии? - нарочито скучающе спросил я.
   - Объясню, когда увидимся. Могу я  подняться  к  тебе?  -  нерешительно
проговорила она.
   - Полагаю, что можешь.
   Она рассмеялась немного грустно, как мне показалось.
   - Не наказывай меня, - сказала она и повесила трубку.
   Я застегнул воротничок, подтянул  спущенный  галстук  и  надел  пиджак,
чтобы по всей форме холодно встретить ее.
   -  Ужасно,  -  поморщилась  она,  войдя  в  номер  и  осматриваясь.   -
Хромированная Америка.
   Опустив руки, она стояла посреди комнаты,  очевидно,  ожидая,  чтобы  я
помог ей раздеться.
   - Я не намерен провести тут остаток дней своих, - почти продекламировал
я, помогая ей снять пальто.
   - Да, вижу, - кивнула она, взглянув на упакованный чемодан, лежавший на
кровати. - Уже в дорогу?
   - Ага.
   Мы церемонно стояли друг против друга.
   - Сейчас отправляешься?
   - Особенно не  тороплюсь.  Ты  же  сказала,  что  занята  сегодня...  в
Вирджинии, - подчеркнул я.
   - Была занята. Но весь день меня не покидала мысль о том,  что  есть  в
Вашингтоне человек, который жаждет видеть меня. Потому я и приехала. - Она
сделала попытку улыбнуться. - Надеюсь, не помешала?
   - Вовсе нет.
   - Может, ты пригласишь меня сесть?
   - О, извини. Ради Бога, садись.
   Она села и с чисто женским изяществом закинула ногу на ногу. Щеки у нее
зарумянились, должно быть, она прошлась по морозцу в Вирджинии.
   - Что еще занимало тебя? - спросил я, продолжая стоять на  почтительном
расстоянии.
   - Видишь ли, - она стянула коричневые перчатки и положила их на колени,
- я решила, что под конец нехорошо говорила с тобой.
   - Мне приходилось слышать кое-что и похуже.
   Она покачала головой:
   - Это было очень грубо. Чисто по-вашингтонски. Привычная  деформация  и
чувств, и речи. Не следовало предлагать тебе... Прости меня.
   Я подошел, наклонился к ней и поцеловал ее головку. От  нее  еще  веяло
свежестью загородной зимней прогулки.
   - Не расстраивайся. Не такой уж я слабонервный.
   - Ты, конечно, не звонил Бренде.
   - Нет, конечно.
   - Какая это была глупость с моей  стороны,  -  вздохнув,  сказала  она.
Потом улыбнулась, лицо ее посветлело, стало нежным и молодым.  -  Забудешь
обо всем этом, обещай мне.
   - Забуду, если хочешь. А о чем еще ты раздумывала в Вирджинии?
   - Да о том, что в ту ночь мы сошлись пьяными.
   - Даже основательно пьяными.
   -  И  я  подумала,  что,  будь  мы  трезвыми,  наша  близость  была  бы
прекрасней. Ты еще пил сегодня после нашего обеда?
   - Нет.
   - И я не пила, - улыбнулась она, поднялась с места,  подошла  и  обняла
меня. На этот раз я раздел ее.
   Временами в середине ночи она шептала:
   - Завтра же уезжай. Иначе я никогда не отпущу тебя.
   Когда я утром проснулся, ее уже не было. На столе она оставила записку,
написанную четким, несколько наклонным почерком.
   "Вот и конец праздника. Пошли будни. Не принимайте  всерьез  того,  что
вам говорит женщина. Эв."
   Я скомкал записку и бросил ее в корзинку.



8

   На другой день я получил заграничный паспорт. Хейла на службе не  было,
но он дал все необходимые указания своей секретарше мисс Шварц.
   Вероятно, после того как он  отвел  душу,  высказал  все,  что  у  него
наболело, ему было как-то неудобно  увидеться  со  мной.  Сплошь  и  рядом
человек, даже ваш друг, если он разоткровенничался  с  вами  ночью,  потом
наутро, при свете дня, сожалеет об этом.
   Мисс Шварц была, как всегда, исключительно красива и очаровательна,  но
я не завидовал моему другу Джереми Хейлу.
   Получив по чекам свой карточный выигрыш, я отправился  в  универсальный
магазин, где купил два крепких, но легких чемодана  темно-синего  цвета  с
красной окантовкой; один побольше, другой поменьше. Чемоданы были дорогие,
но я не скупился - главное было надежно сохранить деньги. Я приобрел также
довольно вместительный атташе-кейс с цифровым замком. Кейс легко помещался
в большем из двух чемоданов. Теперь я был полностью снаряжен  в  неведомый
путь  -  Одиссей,  пускающийся  с  попутным  ветром  в  далекое  плавание,
тревожное путешествие, полное опасностей и превратностей судьбы.
   Продавец предложил мне выбрать сочетание цифр для секретного замка:
   - Советую выбрать такое число, которое имеет для вас какое-то значение,
и тогда вы его не забудете.
   - Шестьсот два, - сказал я, уверенный, что этот номер  с  покойником  в
"Святом Августине" я никогда в жизни не забуду.
   С новенькими чемоданами, уложенными в багажнике взятой напрокат машины,
я в три часа дня выехал  в  Нью-Йорк.  Перед  отъездом  позвонил  брату  и
сказал, чтобы он ожидал меня завтра в десять утра у здания  банка,  где  в
сейфе лежали мои деньги.
   Не доезжая до Нью-Йорка, я остановился переночевать в придорожном отеле
в окрестностях Трентона. Мне не хотелось быть в Нью-Йорке дольше, чем  это
было необходимо. Понимая, что это глупо и что буду сожалеть об этом, я все
же не удержался и позвонил в Вашингтон на квартиру Эвелин. Я даже не знал,
что скажу ей, мне просто хотелось услышать ее голос. К счастью,  никто  не
ответил.
   По Парк-авеню я въехал в Нью-Йорк, направляясь к  банку.  На  одном  из
перекрестков недалеко от "Святого Августина"  я  остановился  по  красному
сигналу. Зажегся зеленый  свет,  и  по  какому-то  неясному  побуждению  я
свернул на улицу, где находился этот отель.  По  спине  побежали  мурашки,
когда я медленно проезжал мимо знакомого, обманчиво импозантного подъезда,
и меня настойчиво одолевала мысль зайти и повидаться с хозяином. Толкало к
нему неуемное желание узнать о  предпринятых  розысках.  Если  бы  нашлось
место, где поставить машину, то я, наверное, сдуру зашел бы, но вся  улица
была забита автомобилями.
   Подъезжая к банку, я углядел брата, который стоял, съежившись, в пальто
с поднятым воротником. Он выглядел жалким и дрожал на пронизывающем ветру.
   Лицо Хэнка просияло, когда он заметил меня,  его  как  будто  одолевали
сомнения, появлюсь ли я вообще.  Он  сделал  движение  ко  мне,  но  я  не
остановился и, проезжая, сказал: "Встретимся на следующем углу.