Петербурге она?
     - Нет!.. Уехала!
     - Одна?
     - С этим чиновничком, Мильшинским.
     - Куда?
     - Не знаю.
     - Прелестнейшая женщина!..  Превосходная!..  -  говорил  Тюменев.  Гнев
снова воскрес в его душе.
     Граф Хвостиков ничего уж не говорил на этот раз в защиту дочери.
     Тюменев после того отнесся к Бегушеву:
     - Значит,  мы в одно время уедем из Петербурга: ты покатишь в Москву, а
я за границу!
     Слова эти  граф Хвостиков прослушал,  как бы  приговоренный к  смертной
казни,  и  когда Бегушев взялся за  шляпу,  чтобы уезжать,  он,  с  заметным
усилием над собой, подошел к нему и робко спросил его:
     - Не  довезете ли  вы меня,  Александр Иванович,  до Петербурга?..  Мне
надобно там сделать распоряжение об  оставленном по  разным местам гардеробе
дочери!
     Тот,  конечно,  не отказал ему.  При прощанье Тюменев с Бегушевым нежно
расцеловался,  а  графу  протянул только руку  и  даже  не  сказал ему:  "До
свиданья!"  По  отъезде  их  он  немедленно  ушел  в  свой  кабинет  и  стал
внимательно разбирать свои бумаги и  вещи:  "прямолинейность" и плотный мозг
Ефима Федоровича совершенно уже восторжествовали над всеми ощущениями.  Граф
Хвостиков, едучи в это время с Бегушевым, опять принялся плакать.
     - Перестаньте! Что за малодушие! - сказал тот не без досады.
     - Но  вы  поймите мое положение,  -  начал граф.  -  Тюменев уезжает за
границу,  да если бы и не уезжал, так мне оставаться у него нельзя!.. Это не
человек,  а вот что!.. - И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке
коляски.  -  Я вполне понимаю дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее
нисколько за то; однако что же мне с собой осталось делать?.. Приехать вот с
вами в Петербург и прямо в Неву!
     Бегушеву сделалось жаль его.
     - Зачем же  в  Неву?..  Поезжайте лучше со мной в  Москву и  поживите у
меня!.. - проговорил он.
     - Неужели?..  Нет... Не может быть!.. - воскликнул граф, и у него голос
даже захлебывался от радости.
     - Только вы на меня не претендуйте,  я  сам тоже старик и  капризен!  -
прибавил ему Бегушев.
     - Ах,  боже мой!.. Мне быть на вас в претензии за все ваши благодеяния,
когда все меня кинули, все!..
     И  слезы,  как их  ни старался удержать граф,  снова заискрились на его
глазах,  и  он  только старался поскорее их  смигнуть,  чтобы не сердить ими
Бегушева.  Собственно,  под  распоряжением  по  гардеробу  дочери  Хвостиков
разумел то,  что,  собрав оставленные ею вещи и  платья в городской квартире
Тюменева, продал их за бесценок!


                                  Глава IX

     Через несколько дней на станцию Московской железной дороги к  вечернему
экстренному поезду приехал Бегушев вместе с  графом Хвостиковым,  и когда он
стал было брать два билета, граф вдруг воскликнул:
     - Пожалуйста, берите один билет, а я возьму себе!
     - Что за вздор! - возразил тот.
     - Ну,  если непременно хотите,  так возьмите мне,  по крайней мере,  во
втором классе; в нем едет один мой знакомый, и мне с ним переговорить нужно!
     Бегушев взял графу во  втором классе,  не понимая,  отчего в  том вдруг
такая  расчетливость  явилась.  Граф  Хвостиков,  получив  билет,  мгновенно
скрылся из вокзала.
     Все  это скоро объяснилось:  когда Бегушев после второго звонка вошел в
вагон,  то  на  самых первых шагах увидал кузена своего -  генерала Трахова.
Понятно,  что граф Хвостиков,  сообразивший,  что Трахов непременно поедет в
первом классе,  от  него удирал,  считая генерала злейшим врагом себе за то,
что тот откровенно написал о нем Тюменеву.  Встретя кузена,  Бегушев сначала
сделал довольную мину,  но потом переменил ее на сердитую,  вследствие того,
что вместе с генералом ехала и супруга его,  m-me Трахова...  Здесь я должен
оговориться,  что  этим  именем сию  даму никто никогда не  называл,  и  все
именовали ее  Татьяной Васильевной,  даже  мужу  ее  давали иногда титул  не
генерала Трахова,  а  мужа Татьяны Васильевны,  -  до такой степени она была
лицо распространенное.
     Как  ни  было  неприятно Бегушеву,  однако  он  уселся рядом  с  своими
родственниками.  Татьяна Васильевна сначала осмотрела его с головы до ног, а
затем не преминула обратиться к нему с упреком:
     - Я вас тысячу лет не видала и только мельком иногда слышу об вас!
     - Уж не тысячу же лет, - возразил Бегушев.
     - Немного меньше!..  Впрочем, нынешний год мы не видимся даже и с вашим
другом, Ефимом Федоровичем Тюменевым.
     - Теперь,  вероятно, вы будете опять скоро видаться с ним, - проговорил
с улыбкой Бегушев.
     - Вы думаете?..  -  спросил с радостью генерал.  -  Поэтому вы говорили
ему, убедили его?
     - Нет, но по другим обстоятельствам я это предполагаю.
     Татьяна Васильевна внимательно прислушивалась к их разговору.
     Если бы Бегушева спросили, чтобы он сказал, какая, по его мнению, самая
противная и несносная женщина в России,  то он,  конечно бы, не задумавшись,
указал на свою кузину, которая тоже, в свою очередь, не прилюбливала его. По
происхождению своему Татьяна Васильевна была дочь некогда известного масона,
богача и  скупца,  и  в  молодости она до  приторности сладким языком писала
сентиментально-нравственные повести.  Сделавшись дамою,  Татьяна  Васильевна
пыталась было играть роль в наших государственных и дипломатических кружках,
но тут у ней не вытанцовывалось,  и она,  перейдя в оппозицию, устремилась в
православие:  устроила у себя домовую церковь, наняла священника и ежедневно
выстаивала  заутреню,   обедню  и  даже  вечерню.  Последнее  время  Татьяна
Васильевна,  по преимуществу,  витала в  области спиритизма.  Благодаря всем
этим штучкам она слыла в обществе за женщину очень умную и в высокой степени
нравственную,  хотя в  этом отношении,  кажется,  никогда не могло и быть ей
опасности, так как Татьяна Васильевна с самых юных лет одновременно походила
на лягушку и  на сову,  вечно была с флюсом то на одной щеке,  то на другой,
вечно пахнула какими-то аптекарскими травами,  мазями и вообще,  как говорил
про нее Бегушев,  она принадлежала не  к  женщинам,  а  к  каким-то бесполым
существам, потому что не представляла в себе никаких женских признаков. Будь
на  месте генерала другой человек,  он давно бы убежал от Татьяны Васильевны
на край света,  утопился бы,  удавился;  но он,  в силу своего превосходного
пищеварения,  как будто бы  не  видел ее безобразия,  не чувствовал ее злого
характера,  и  только одно его очень уедало:  это ее  философствование.  Что
касается до  Тюменева,  то  почти  положительно можно сказать,  что  Татьяна
Васильевна была влюблена в него или,  по крайней мере,  она долгое время и с
большим   увлечением  считала   его   идеалом  всех   мужчин.   Тюменев  же,
действительно весьма часто бывавший у  Траховых,  делал это вначале чисто по
служебному расчету, чтобы показывать себя в известном, высшем слое общества,
а  потом у  него это обратилось в привычку;  кроме того,  Татьяна Васильевна
очень уж ему и льстила.
     - Вы, кузен, предполагаете, что Тюменев опять будет посещать нас; но он
сказал вам,  за что я на него сердита? - спросила Татьяна Васильевна, сделав
сильное ударение на слове за что.
     - Муж  ваш  мне говорил,  что вы  сердитесь на  Тюменева за  его дурное
поведение.
     - Более чем дурное,  -  ужасное,  совершенно непонятное для меня в нем;
но, без сомнения, вы в этом случае не будете со мной согласны!
     - Совершенно не  согласен,  -  отвечал  Бегушев  и,  видя,  что  кузина
начинает посерживаться, решился еще более ее разозлить: - А мы тогда, кузен,
с  вами в Париже очень недурно позавтракали у Адольфа Пеле!..  -  отнесся он
вдруг к генералу.
     - Отлично!..  Превосходно!..  -  подхватил было тот с одушевлением, но,
вспомнив о присутствии супруги, мгновенно смолк.
     Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с
отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы жить, но для того
живет,  чтобы есть. С приближением к Любаньской станции генерал, впрочем, не
вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку,
проговорил ему почти нежным голосом:
     - Вы пойдете со мной поужинать?
     - Непременно! - утешил его тот.
     Когда поезд остановился, они отправились в вокзал.
     - Пришли мне чаю! - приказала Татьяна Васильевна мужу.
     - А хлеба белого хотите?.. - спросил он ее.
     - Нет, я с просфорой буду пить!
     Войдя  в  вокзал,  генерал прежде  всего  исполнил приказание супруги и
отправил к ней в вагон огромный чайник чая с приличным количеством сахара.
     - Татьяна Васильевна по-прежнему любит чай? - спросил его Бегушев.
     - Целые ведра его выпивает с своими монахами, - отвечал генерал, махнув
рукой, и быстро устремился к главному буфетчику.
     - Готово? - спросил он.
     - Готово-с!  -  отвечал тот,  показывая на  стоявшее особняком закрытое
блюдо.
     Генерал и  Бегушев сели  около этого блюда.  Оказалось,  что  там  была
мерная, жирная разварная стерлядь.
     - Когда вы успели заказать это? - поинтересовался Бегушев.
     - По телеграфу!.. Выезжая, дал знать, чтобы заранее приготовили: нельзя
же есть эту дрянь, которая стоит у них на столах! - отвечал генерал.
     По  возвращении в  вагон  они  нашли  Татьяну Васильевну выпившую чашки
четыре  крепчайшего чая  и  потому  пришедшую  несколько в  экзальтированное
состояние.
     - Александр Иванович,  сядьте со  мной рядом,  а  муж пусть пересядет к
окну! - распорядилась она.
     Бегушев поуперся было,  но генерал,  согласно приказанию супруги, занял
его  место,  так  что  Бегушев по  необходимости должен был  сесть  рядом  с
Татьяной Васильевной и  при этом тщательно старался,  чтобы ни  одной точкой
своего  платья  не  прикоснуться к  ней.  Татьяна Васильевна хотела серьезно
побеседовать с  Бегушевым,  потому что хоть и  не  любила его,  но  все-таки
считала за человека далеко не дюжинного,  -  напротив, за очень даже умного,
много видевшего,  но,  к сожалению,  не просвещенного истинно;  и с каким бы
удовольствием она  внесла в  его  душу  луч  истинного просвещения,  если бы
только он сам захотел того!
     Прежде всего она начала с ним разговаривать об Европе.
     - А вы и нынешний год не утерпели и были в этой Европе?
     Татьяна  Васильевна обыкновенно никогда  не  говорила:  Париж,  Лондон,
Франция,  Германия,  -  все это было для нее безразлично,  и она, совершенно
соглашаясь с  довольно ходячим мнением,  считала,  что  весь Запад гниет или
даже уже сгнил!
     - Был в этой Европе, - отвечал ей насмешливо Бегушев.
     Он,  как мы знаем,  далеко не был большим поклонником Европы,  но перед
Татьяной Васильевной, назло ей, хвалил безусловно все существующее там.
     - Удивляюсь вам! - сказала она.
     - Отчего ж вы мужу вашему не удивляетесь?  - заметил Бегушев. - Он тоже
был за границей, и еще дольше меня!
     Генерал сделал Бегушеву легонький знак  рукою и  глазами,  но  тот  как
будто бы этого не видел.
     - Я на мужа давно махнула рукой! - произнесла Татьяна Васильевна.
     Она,  в  самом  деле,  давно  считала  генерала  за  дурака  набитого и
безвозвратно падшего нравственно.
     - Но неужели же Москва,  куда мы теперь едем, лучше больших европейских
городов? - поддразнивал ее Бегушев.
     - Москва!..  Наша Москва? - воскликнула Татьяна Васильевна. - Это город
святыни нашей!.. Город народа!..
     - Но таких святых и народных городов,  по-своему,  конечно,  и в Европе
много!
     - И вы полагаете, что мы и европейцы - одно и то же?
     - Полагаю!..  С  тою  только  разницей,  что  те  племена постарше нас,
поумней и больше нашего сделали!
     - Те?..  -  произнесла Татьяна Васильевна и далее говорить не могла:  у
ней прервался голос.
     - Те!..  -  повторил Бегушев,  и хоть в это время генерал уж толкал его
ногой, умоляя не сердить больше Татьяны Васильевны, он, однако, продолжал: -
Насчет этого существуют довольно меткие афоризмы.
     - Какие? - спросила Татьяна Васильевна.
     - Такие, что... Где немец, там интрига...
     Татьяна Васильевна в знак согласия мотнула головой.
     - Где француз, там фраза!
     Татьяна Васильевна и на это одобрительно кивнула головой.
     - Где поляк, там лесть!
     Татьяна Васильевна и это выслушала благосклонно.
     - Где англичанин, там лукавство и корысть!
     - Так!..  Так!..  - произнесла она с восторгом. - И послушайте, вот что
мне рассказывал один священник,  -  продолжала она с одушевлением. - Раз его
призвали к умирающему человеку -  очень хорошему, честному, самобытному, но,
к  несчастью,  неверующему!..  -  Тут  Татьяна  Васильевна сделала на  груди
небольшое крестное знамение.  - Священник стал увещевать его и говорить ему:
"Причаститесь,  иначе вы лишитесь царствия небесного!" - "Царствия небесного
нет!"   -   закричал  несчастный.   -   Татьяна   Васильевна  снова   слегка
перекрестилась.  -  "А  если  бы  оно  было,  так  англичане давно  бы  туда
пробрались и  заняли бы все места!" -  Не правда ли,  что как ни безумны эти
слова, но они ярко и верно характеризуют англичан?
     - Да,  конечно!  -  отвечал вежливо Бегушев. - Но вы позволите, однако,
мне продолжать мои афоризмы?
     - Даже прошу вас о том! - разрешила ему Татьяна Васильевна.
     - Где итальянец, там le soleil и far niente!*.
     ______________
     * солнце и ничегонеделание! (франц. и итал.).

     - Так!.. - согласилась и с этим Татьяна Васильевна.
     - Где русский...
     - Слушаю!.. Слушаю!.. - произнесла Татьяна Васильевна, навастривая уши.
     - Где русский, там либо "терпи", либо "авось"!
     Татьяна Васильевна задумалась над ответом Бегушева; главным образом она
недоумевала, что это такое: порицание или сожаление?
     - Что вы хотели сказать последним афоризмом? - спросила она.
     - Право, не знаю, не я автор этих изречений, - отвечал Бегушев.
     - Ну,  это неправда,  - вы автор; во всяком случае я все-таки вижу, что
Россия, по-вашему, лучше Европы!
     - Нет, хуже! - возразил Бегушев.
     - Чем?
     - Хоть бы тем,  что тот же спиритизм, - это великое открытие последнего
времени...  (Бегушев  прежде  еще  слышал,  что  Татьяна  Васильевна  сильно
ударилась на эту сторону), - разве Россия, а не Европа выдумала его?
     - Но  и  не Европа,  а  Америка!  -  воскликнула Татьяна Васильевна;  к
Америке она была еще несколько благосклонна и даже называла американцев,  по
примеру своих единомышленников: "Наши заатлантические друзья!"
     - Но Америка - та же Европа. Это все переселенцы европейские! - заметил
Бегушев.
     - Да, но какие переселенцы! - произнесла Татьяна Васильевна, прищуривая
свои золотушные глаза.  -  Это все сектанты, не хотевшие, чтобы церковь была
подчинена государству, не признававшие ни папы, ни Лютера!
     - Я   скорее  полагаю,   что   это   просто  были   люди  беспорядка  -
антигосударственники.
     - А  вы  думаете,  что я  за  государство?  Что я  государственница?  -
спросила Татьяна Васильевна каким-то уж торжественным тоном.  -  Впрочем, об
этом не время и не место говорить!
     - Кажется! - произнес, грустно усмехаясь, генерал.
     - Но зато, вот видите, муж ваш - чистейший государственник! - указал на
генерала Бегушев.
     - Он,  я думаю, ни то, ни другое! - отозвалась с презрительной гримасой
Татьяна Васильевна.
     - Нет,  я - государственник! - возразил генерал, начинавший не на шутку
сердиться на Бегушева, что тот болтал всю эту чепуху с его супругой, которую
Трахов,  в свою очередь, тоже считал дурой, но только ученой и начитанной. В
настоящий момент,  когда разговор коснулся государства,  генерал более всего
боялся,  чтобы речь как-нибудь не зашла о Петре Великом, - пункт, на котором
Татьяна  Васильевна  была  почти  помешана  и  обыкновенно  во  всеуслышание
объявляла,  что  она  с  детских лет  все,  что  писалось о  Петре  Великом,
обыкновенно закалывала булавкою и  не  читала!  "Поэтому вы не знаете деяний
Петра?" - осмеливались ей замечать некоторые. - "Знаю!" - восклицала Татьяна
Васильевна и затем начинала говорить часа два-три...  На этот раз она, слава
богу,  о  Петре не  вспомнила,  может быть потому,  что  в  голове ее  вдруг
мелькнула мысль,  что нельзя ли Бегушева обратить к  спиритизму,  так как он
перед  тем  только  сказал,  что  это  учение  есть  великое открытие нашего
времени!
     - А  что,  скажите,  как поживает спиритизм в  Париже?  -  спросила она
сначала издалека и как бы в шутку.
     - Не знаю,  я что-то там с ним не встречался!  -  отвечал Бегушев. - Не
правда ли, кузен, мы не встречались в Париже с спиритизмом! - обратился он к
генералу.
     Тот обмер.
     - Нет, я там бывал на нескольких сеансах спиритов, - пробормотал он.
     - Он  бывал на сеансах...  -  повторила за мужем Татьяна Васильевна.  -
Расскажи, что ты там видел?
     Генерал  поставлен  был  в  отчаянное положение:  он,  как  справедливо
говорил Бегушев,  нигде не встречался с спиритизмом; но, возвратясь в Россию
и  желая  угодить  жене,   рассказал  ей  все,  что  пробегал  в  газетах  о
спиритических опытах, и, разумеется, только то, что говорилось в пользу их.
     - Что ты видел, рассказывай! - повторила Татьяна Васильевна.
     - Видел я женскую руку и плечи, - начал он.
     - Женских рук и  плеч мы  с  вами,  кузен,  много видели;  но,  сколько
помнится, все это были живые и на земле существующие! - заметил Бегушев.
     Генерал чуть не провалился на месте.
     - Бегушев,  не забывайтесь, - вы знаете, что я терпеть не могу этого! -
сказала строго Татьяна Васильевна.
     - Чего этого? - спросил Бегушев.
     - Ну, будет! Пожалуйста, не развивайте далее. Говори, что ты еще видел!
- повторила она снова мужу.
     - Еще видел я... видел летающие гитары! - бухнул тот на авось.
     - Нет,  постойте, этого вы не могли, кузен, видеть: это было в Лондоне!
- остановил его Бегушев.
     - Точно то же было и в Париже! - вздумал было возразить генерал.
     - Не  говори  неправду:  это  было  только в  Лондоне!  -  объявила ему
супруга.
     - Я,  наконец,  перезабыл,  где и  что видел,  -  этому столько времени
прошло! - произнес генерал с досадой.
     - И  подобные вещи можно забывать!..  Забывать могут!..  -  воскликнула
Татьяна Васильевна.  -  Стыдись!.. Это простительно такому неверующему ни во
что, как Бегушев, а не тебе!
     Генерал постоянно притворялся перед женой и  выдавал себя за искреннего
последователя спиритизма.
     - Почему же вы меня считаете совершенно неверующим?  -  спросил Бегушев
по наружности смиренным и покорным голосом.
     - Потому что спиритизм отыскивает сердца простые, а не такие, как ваше!
     - Мое сердце точно такое же, как у Тюменева! - возразил Бегушев.
     - Теперь -  да!  -  оно такое же,  но прежде сердца ваши были разные! -
произнесла знаменательно Татьяна Васильевна. - Ефим Федорович верит искренне
в спиритизм!
     Тюменев,  в  самом  деле,  всегда  очень  терпеливо  выслушивал Татьяну
Васильевну,  когда  она  по  целым  часам  развивала перед ним  всевозможные
объяснения спиритических явлений.
     - Если бы  я  и  неверующий был,  то согласитесь,  что могу сделаться и
верующим:  уверовал же  Савл{188} во  Христа,  -  говорил  Бегушев,  как  бы
угадывая  тайное  намерение  Татьяны  Васильевны  посвятить  его  в   адепты
спиритизма.
     Золотушные глаза той при этом заблистали.
     - Вы правду это говорите или нет? - спросила она.
     - Как кажется мне, что правду, - отвечал Бегушев уже уклончиво.
     - В  таком  случае  вот  видите что,  -  произнесла Татьяна Васильевна,
энергически повертываясь лицом  к  Бегушеву  на  своем  длинном  кресле,  на
котором она  до  того  полулежала,  вся  обернутая пледами,  и  при  этом ее
повороте от  нее  распространился запах камфары на  весь вагон.  -  Поедемте
вместе со мной на будущее лето по этой ненавистной мне Европе:  я  вас введу
во все спиритические общества, и вы,