ы,  беспрерывно крестилась и  при
этом,  для  выражения своего усердия,  она руку свою закидывала несколько на
спину, чтобы сделать таким образом крестное знамение больше, и потом быстро,
как бы на шалнере, сгибалась и точно так же быстро выпрямлялась.
     Аделаида Ивановна,  по слабости ног своих,  молилась сидя и  перебирала
своими  пухленькими ручками четки.  У  Бегушева тоже  через  весьма короткое
время  невыносимейшим образом  заломило  ноги,  и  он  невольно опустился на
ближайший стул.  Вышел  священник и,  склонив  голову  немного  вниз,  начал
возглашать:  "Господи,  владыко  живота  моего!"  Бегушев  очень  любил  эту
молитву,  как одно из  глубочайших лирических движений души человеческой,  и
сверх того высоко ценил ее по силе слова,  в  котором вылилось это движение;
но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и
уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и,
не решившись повторять более поклона,  опять сел на стул.  Скука овладела им
невыносимая.  Отправляясь с  сестрой в церковь,  Бегушев надеялся богомольем
хоть  сколько-нибудь  затушить  раздирающий  его  душу  огонь,   в   которой
одновременно бушевали море  злобы и  море  любви;  он  думал даже  постоянно
ходить в  церковь,  но  на  первом же опыте убедился,  что не мог и  не умел
молиться!..  В  нем  слишком много  было  рефлексии;  он  слишком много знал
религий и понимал их суть!..  По окончании заутрени псаломщик вошел в алтарь
и сказал священнику,  что "господин Бегушев,  этот богатый из большого дома,
что на дворе, барин, желает с ним переговорить".
     - Сюда пожалует? - спросил священник.
     - Да-с!
     - Очень  рад!..  Я  всегда  готов  к  услугам  Александра Ивановича,  -
произнес священник.
     У  Бегушева в  доме каждый праздник обыкновенно принимали священников с
их славлением и щедро им платили; только он сам редко к ним выходил, и место
его  заступали прежде Прокофий и  Минодора,  а  теперь Аделаида Ивановна,  а
иногда и граф Хвостиков.
     Войдя в алтарь, Бегушев пожал священнику руку, и тот ему тоже пожал.
     - У меня к вам,  батюшка,  покорнейшая просьба, - начал Бегушев. - Вам,
конечно,  известны бедные прихожане ваши.  Я  желал бы  им помочь,  особенно
многосемейным, больным и старым!
     Такого рода просьбы священник никак не ожидал. Сначала он откашлянулся,
а потом проговорил:
     - Мы,  признаться,  не всех наших прихожан знаем;  я вот поспрошу кой у
кого.
     - У  меня  брат-с  родной  -  очень  бедный  чиновник  без  места!..  -
проговорил псаломщик.
     - Грех тебе, Иван Степанович, говорить это!.. - возразил ему священник.
- Брат твой мог бы питаться!..
     - И питался прежде,  -  перебил его дерзко псаломщик, - а тут как почти
год в Титовке{219} продержали...
     - За что ж его в Титовке продержали? - спросил Бегушев.
     - Невинно, без всякой причины, - отвечал псаломщик.
     Священник и на это махнул рукой.
     - Как без причины?..  У  Иверских ворот облокатствовал:  наплутовал там
невесть сколько, а ты говоришь - без причины... - сказал он.
     - Плутуют и у алтарей господних! - возразил опять дерзко псаломщик.
     Бегушев ожидал, что они разбранятся.
     - Так вы, батюшка, узнаете мне?.. - поспешил он отнестись к священнику.
     - Непременно разведаю,  у  кого  лишь можно,  хоть все-таки советую вам
справиться и в квартале, ибо там доскональнее это должны знать.
     - В квартале? - спросил с удивлением Бегушев.
     - В  квартале...  Потому что мы,  священники,  что ж?  Придем в  дом со
славой,  пославим и уйдем;  а полицейский во всякое время вхож в дом и имеет
право войти.
     - Совершенная противоположность Англии:  там  пастор имеет  право войти
всегда в дом, а полисмен - никогда!
     - Англия -  страна просвещенная,  -  возразил священник,  -  а  у  нас,
особенно последнее время,  стало  очень трудно жить  духовенству;  в  нашем,
примерно,  приходе все почти дома скупили либо немцы,  либо жиды; дворянство
почти не живет в Москве... купечество тоже сильно ослабло в вере.
     - Нынче причту помогать надо, вот кому! - заметил псаломщик.
     - Пожалуй, что и так, - согласился с ним на этот раз священник.
     Бегушев очень хорошо понял,  что  у  священнослужителей лично для  себя
разгорелись глаза на  его карман;  а  потому,  сочтя за лишнее с  ними долее
разговаривать,  он  раскланялся и  ушел.  На  паперти,  впрочем,  его нагнал
трапезник, - это уж был совсем отставной солдат с усами, бакенбардами и даже
в штанах с красным полинялым кантом.
     - Ваше  превосходительство,   не   пожертвуете  ли  чем-нибудь  бедному
трапезнику! - больше как бы отрапортовал он.
     - Вы из духовного звания? - спросил его Бегушев.
     - Сын  протопопа,   ваше  превосходительство,   и  по  несчастию...   в
трапезниках теперь очутился.
     - Отчего?
     - Оттого, что я тут маленько слаб!..
     И трапезник щелкнул себя по галстуку.
     - Тут много заливаете? - повторил Бегушев.
     - Много-с! - подтвердил трапезник.
     Такая откровенность его  понравилась Бегушеву;  он  дал  ему  три рубля
серебром. Трапезник быстро, так что Бегушев не успел остеречься, поцеловал у
него руку.
     - А это уж глупо! - сказал ему с досадой Бегушев.
     - Виноват,  ваше превосходительство,  -  отвечал трапезник, прикладывая
руки по швам.
     В тот же самый день,  часов в одиннадцать утра, Бегушев решился сходить
и в квартал, в надежде, что там не узнает ли чего-нибудь о бедных.
     Выйдя из дому пешком, он обратился к первому же городовому.
     - Где третий квартал помещается?.. - спросил он.
     - Недалеко тут, ваше благородие, налево и во второй переулок направо, -
отвечал городовой.
     - Ты мне, любезный, не так отвечай, а скажи: в каком именно по названию
переулке и в чьем доме?..
     - Дому фамилию, ваше высокородие, я не запомню; переулка - тоже!
     - В таком случае проводи меня или, может быть, и сам не найдешь?
     Городовой рассмеялся добродушно.
     - Как не найти, ваше благородие; только мне нельзя, - я на посту!
     - Но у кого же мне узнать? - расспрашивал терпеливо Бегушев.
     - Сейчас,  ваше благородие,  я кликну! - отвечал городовой и, побежав к
будке, крикнул: - Самойлов!
     На этот зов из будки выскочил другой городовой -  в  рубашке и с куском
пирога во рту.
     - В  чьем  доме  квартал  и  как  тут  переулок  этот  зовут?..   Барин
спрашивает! - сказал ему первый городовой.
     - В  Загрябовском переулке,  дом  Друшелева,  -  отрезал  тот  бойко  и
прожевывая в то же время пирог.
     Бегушев пошел в  Загрябовский переулок,  прошел его  несколько раз,  но
дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном
из дворов,  в  самом заду его,  дощечку с  надписью:  "3-й квартал".  Дом же
принадлежал Дреймеру,  а  не  Друшелеву,  как  назвал его  городовой.  Когда
Бегушев вошел в ворота, то на него кинулись две огромные шершавые и, видимо,
некормленые  собаки  и  чуть  было  не  схватили  за  пальто,  так  что  он,
отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала.
     Квартальный, молодой еще человек, при входе его поспешил встать.
     - Что  это  у  вас  в  общественном  месте  такие  собаки,  что  пройти
невозможно?.. - сказал ему Бегушев.
     Квартальный пожал плечами.
     - Что делать-с!.. Вы не поверите - всех городовых почти перекусали.
     - Но чьи же они?
     - Жильца одного!.. Адвоката без практики...
     - Говорит,  что он  очень мнителен и  держит собак,  чтобы не  обокрали
его!.. - заметил старший письмоводитель.
     - Да  что  у  него украсть;  ему  и  самому с  собаками есть нечего!  -
возразил другой письмоводитель помоложе.
     - Но  полиция имеет  же  против этого какие-нибудь средства?  -  сказал
Бегушев.
     - Какие средства!  -  отвечал квартальный.  -  Должны составлять акты и
представлять мировому судье,  а тот сам собачник;  напишет резолюцию,  чтобы
обязать владельца собак подпискою не выпускать собак из квартиры.
     - Он в свою квартиру и не пускает их...  вс„ бегают по чужим кухням,  -
заметил опять старший письмоводитель.
     - Этта тут  повар из  большой квартиры ловко огрел эту серую собачонку:
целую кастрюлю кипятку кувырнул на нее! - рассказал письмоводитель помоложе.
     Квартальный и вся прочая канцелярия его засмеялась.
     Бегушев тем временем сел.
     - Вам  угодно  что-нибудь  приказать мне?  -  спросил его  квартальный,
по-прежнему стоя на ногах.
     - Просьба моя  вся состоит в  том,  чтобы вы  мне сказали:  есть у  вас
списки бедных вашего квартала? - проговорил Бегушев.
     Вопрос этот так же удивил квартального, как и священника.
     - У нас только паспорта записываются,  -  объяснил он,  -  мы стараемся
наблюдать,  чтобы просрочек не было и  чтобы вся прислуга имела чернорабочие
билеты.
     - Только!..  -  протянул Бегушев.  -  Но квартал, вероятно, вы обходите
каждодневно и знаете всех его жителей?
     - Извините... господин Бегушев, если я не ошибаюсь?..
     - Бегушев, - подтвердил тот, - меня вот вы знаете!
     - Я видал вас часто в театре, когда бывал дежурным, а квартал я не могу
весь знать, потому что поступил сюда недавно.
     - Но ваш помощник, может быть, знает?
     - Не думаю!.. Он тоже недавно перешел.
     - А вы не знаете? - обратился Бегушев к писарям.
     - Мы вот с ними поступили, - отвечали те, показывая на квартального.
     - В таком случае, предместник ваш не знает ли? - отнесся Бегушев к сему
последнему.
     - И  того  не  думаю!..  Он  также  был  тут  недолго;  но  для  какой,
собственно, надобности вам нужны списки о бедных? - проговорил квартальный.
     - Я желал бы помогать им немного!.. - пробормотал Бегушев.
     Писаря при этом все переглянулись между собою.
     - Для  этого  вам  всего  лучше обратиться в  благотворительный дамский
комитет... там все сведения есть об этом!.. - посоветовал квартальный.
     - Не пойду я туда! - отозвался сердито Бегушев.
     "Вот вам вселюбящая церковь наша и всеведущая полиция!  - рассуждал он,
идя домой,  а затем ругнул всю Россию и больше всех самого себя: - Задумал я
делать,  чего совсем не умею; захотел вдруг полюбить человечество, тогда как
всю жизнь никого не любил, кроме самого себя!"
     Дома Бегушев, как нарочно, наскочил на довольно неприятную сцену.
     Усевшись в своем кабинете, он услыхал, что в гостиной раздавался чей-то
мало знакомый ему мужской голос, и спросил подававшего ему кофей лакея:
     - Кто у нас?
     - Князь Мамелюков приехал к Аделаиде Ивановне, - отвечал тот.
     Бегушев сделал недовольную мину.  Князь Мамелюков был один из должников
Аделаиды Ивановны,  которая, будучи почти каждодневно пилима Маремьяшей, что
"когда же вы,  сударыня,  будете собирать долги?..  Когда ж?.." -  написала,
наконец,  циркуляр ко  всем своим должникам,  приглашая их приехать к  ней и
поговорить с  ней  в  присутствии ее  брата.  Князь Мамелюков явился первый.
Бегушев,  знавший его немного по обществу,  всегда его презирал.  Князь, при
своей гордой и благородной наружности,  был отъявленный аферист и прожектер,
только не такой невинный, как граф Хвостиков. Он тоже писал проекты, но умел
их  и  проводить.  Аделаиде Ивановне он  должен был тысяч сорок и,  конечно,
давным бы  давно мог  ей  выплатить;  но  князь очень просто рассчитал,  что
старушка,  по  своей доброте,  никогда не  решится подать на него вексель ко
взысканию.  Время пройдет, десятилетняя давность минует, старушка, бог даст,
умрет,  и  эти сорок тысяч останутся у  него в  кармане.  Прибыв к  Аделаиде
Ивановне,  князь начал с  того,  что поцеловал ее в плечо,  а затем,  слегка
упомянув об ее письме,  перешел к воспоминаниям о том, как покойная мать его
любила  Аделаиду  Ивановну  и  как,   умирая,  просила  ее  позаботиться  об
оставляемых ею сиротах,  а  в  том числе и  о нем -  князе.  Старушка сильно
начала поддаваться его влиянию,  как вдруг появился Бегушев. Князь Мамелюков
был   несколько  озадачен   его   приходом;   Аделаида  же   Ивановна  очень
обрадовалась, что брат ее и друг пришел к ней на помощь. Бегушев и Мамелюков
весьма  сухо  раскланялись между  собою.  Последний  снова  стал  продолжать
прежний  разговор  с  Аделаидой  Ивановной  и  как  бы  совершенно  случайно
объяснил,  что старший брат его -  атташе при посольстве.  "Знаю,  знаю!"  -
говорила старушка.  -  "А младший,  Петя,  ее любимец,  вероятно скоро будет
полковником!" -  "Вот как, очень рада!" - произнесла она, мельком взглядывая
на  брата,  которому начинало сильно  надоедать слушать эту  ни  к  чему  не
ведущую болтовню.
     - Вы к сестре по делу вашему, конечно, приехали? - спросил он князя.
     - Да, так, по маленькому, - отвечал тот с легкой улыбкой.
     Он не полагал даже, что Бегушев знал об его долге Аделаиде Ивановне.
     - Что ж, вам угодно будет заплатить ей деньги? - продолжал Бегушев.
     Князь немного покраснел.
     - К сожалению, теперь я не могу: я в совершенном безденежье!.. - сказал
он.
     - Тогда  мы  представим вексель  ко  взысканию!..  -  отнесся Бегушев к
Аделаиде Ивановне.
     - Да, - едва достало духу у той проговорить: она почти вся дрожала.
     - Но  я  именно о  том  бы  и  просил Аделаиду Ивановну,  чтобы она мне
отсрочила,  -  продолжал князь,  окончательно смутившись.  -  Если угодно, я
перепишу ей вексель?
     - Сестре деньги-с нужны, а не векселя! - сказал ему резко Бегушев.
     - Но Аделаида Ивановна сейчас была почти согласна!.. - заметил князь.
     - Нет!..  Нет,  я  не  могу согласиться!..  Я  столько времени живу без
копейки, благодеянием только брата!
     - Александру Ивановичу есть,  я  думаю,  из чего поддерживать вас!..  -
проговорил с усмешкой князь.
     - Считать в моем кармане,  я полагаю,  вы не можете,  как не считаю я в
вашем! - проговорил Бегушев, едва сдерживая себя.
     - Нет,   вы  считаете  некоторым  образом,  убеждая  Аделаиду  Ивановну
непременно взыскать с меня деньги.
     - Ах,  нет,  нет,  это я  сама!  -  повторила еще раз старушка,  хоть и
трепетным голосом.
     - Очень жаль,  -  проговорил князь, вставая и натягивая перчатки, - что
ни старое знакомство, ни дружба - ничто не может вас убедить подождать.
     Не будь брата,  Аделаида Ивановна непременно бы сказала,  что подождать
она может,  -  только недолго,  но тут промолчала, потому что Бегушев на нее
сурово смотрел.
     Князь, раскланявшись, уехал.
     - Князь,  должно быть,  очень,  очень запутался в своих делах! - начала
Аделаида  Ивановна глубокомысленным голосом.  -  А  в  душе  он  благородный
человек.
     - Не  серди  ты  меня,  пожалуйста,  этим  "благородный человек"!..  Ты
спроси,  что о  нем говорят в  Петербурге...  Его считают там за  первейшего
плута в России, а у нас, слава богу, плутов довольно, и есть отличные!
     - Ну, ты очень строг! - возразила ему кротко Аделаида Ивановна.
     - А  ты очень добра.  Вексель мне извольте сегодня же прислать,  я  его
подам ко взысканию, - проговорил Бегушев и ушел.
     Аделаида Ивановна осталась в  совершенно расстроенном состоянии:  брата
не послушаться она боялась,  но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль
его;  от всего этого у  ней так разболелась голова,  что она не в  состоянии
даже была выйти к столу.
     Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его,  если
это нужно будет,  даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам,
рассуждая,  что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся;  по крайней
мере он будет наказывать негодяев, - и это тоже в своем роде доброе дело.
     Вечером у  Аделаиды Ивановны произошло еще новое свидание с одним из ее
должников.  Часов в  восемь Бегушев сидел с  графом Хвостиковым,  и  тот ему
показывал фокусы из карт; ловкость Хвостикова в этом случае была невероятна:
он  с  одной из карт произвел такую штуку,  что Бегушев воскликнул:  "Как вы
могли ее украсть из-под моего носа?" -  "Карта -  это что! А вот если бы бог
привел к осени украсть где-нибудь шубу!" - сострил Хвостиков. - "Не воруйте,
к  осени  я  вам  подарю шубу!"  -  утешил его  Бегушев.  Граф  усмехнулся и
внутренне был очень доволен,  зная,  что если Бегушев сказал,  так и сделает
это. Вдруг раздался звук тяжело въехавшей на двор кареты.
     - Кто бы это мог быть? - спросил Бегушев.
     Граф Хвостиков поспешил встать, пойти и справиться.
     - Сенаторша Круглова  прислала  к  Аделаиде  Ивановне внучка  своего  с
гувернером, - проговорил он, вернувшись.
     Бегушев рассмеялся.
     - Младенцев уж начинают подсылать! - проговорил он.
     Перед  Аделаидой  Ивановной  между  тем,   опять-таки  принявшей  своих
посетителей в гостиной, стоял прехорошенький собой мальчик, лет десяти, и за
ним мозглый{226} и белобрысый гувернер его.
     - Бабушка больна, она не может к вам приехать, - лепетал на французском
языке ребенок, - и она вам прислала! - заключил он, показывая большой пакет.
     - C'est l'argent!* - подхватил гувернер.
     ______________
     * Это деньги! (франц.).

     - О,  благодарю,  благодарю!  -  воскликнула на  первых порах радостным
голосом старушка.
     Гувернер, взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги.
     - Dix, trente, cinquante... cent roubles!* - сосчитал он.
     ______________
     * Десять, тридцать, пятьдесят... сто рублей! (франц.).

     Лицо у Аделаиды Ивановны несколько вытянулось.
     - Что ж это, проценты? - произнесла она тихим-тихим голосом.
     - Je n'en sais rien,  madame*,  -  отвечал гувернер. Аделаида Ивановна,
впрочем, сейчас же помирилась и на этой сумме.
     ______________
     * Я ничего об этом не знаю, мадам (франц.).

     - Благодари,  душенька, бабушку, очень благодари, - говорила она, целуя
ребенка.  -  Но  мне надобно дать вам записочку,  что я  получила деньги,  -
отнеслась она к гувернеру.
     - Non,  non,  c'est inutile, madame!* - отвечал гувернер и пояснил, что
сенаторша не приказала брать никаких расписок от Аделаиды Ивановны.
     ______________
     * Нет, нет, это не нужно, мадам! (франц.).

     Стук четырехместной кареты вскоре возвестил, что они уехали.
     Проводив гостей своих,  Аделаида Ивановна вошла к брату, стараясь иметь
довольное лицо.
     - А  вот подруга моя,  Оля,  не так поступила,  как князь:  помнишь,  я
думаю, жену покойного сенатора Круглова?.. Она мне часть долга уплатила!
     Бегушев уж и не спросил сестру, как велика была эта часть.
     - Главное,  она,  бедная, очень больна, - продолжала Аделаида Ивановна,
желая разжалобить брата в  пользу своей приятельницы,  -  и присылала своего
внучка, это тоже очень мило с ее стороны.
     Бегушев молчал.
     Аделаида Ивановна чувствовала, что он был недоволен ею.
     - А вексель на князя Мамелюкова я тебе принесла!.. С него ты взыщи!.. -
проговорила она,  подавая ему вексель и думая хоть тем извинить в его глазах
свою слабость в отношении сенаторши Кругловой.
     Бегушев велел ей  сделать на векселе бланковую надпись и  положил его в
карман себе.
     Когда  Аделаида  Ивановна  возвратилась  в   свою  комнату,   Маремьяша
немедленно же  спросила,  сколько заплатила ей сенаторша;  Аделаида Ивановна
призналась, что всего сто рублей. Маремьяша принялась ее точить.
     - Что это,  сударыня, - затрещала она озлобленным голосом, - старушонка
эта смеется, что ли, над вами? Мы - мужички, да и то не позволим так с собой
делать!.. - И кончила свои выговоры тем, что взяла себе полученные Аделаидой
Ивановной деньги в счет жалованья.
     - Вы   знаете  хорошо  князя  Мамелюкова?   -   спросил  Бегушев  графа
Хвостикова, когда сестра ушла.
     - Очень хорошо.
     - Что, он богат или только дутый пузырь?
     - О, нет, напротив! - воскликнул граф. - И что ужасно обидно: я и князь
в  одно и то же время начали заниматься одною и тою же деятельностью -  он в
сотнях тысяч очутился, а я нищий!
     "Потому что тот умен, а ты дурак!"