шев, как только приехала
к  нему  Домна Осиповна,  всей прислуге приказал никого не  принимать,  пока
гостит она у  него,  и  первые три дня прошли благополучно;  но на четвертый
поутру,  когда  Домна Осиповна,  совсем еще  неодетая,  сидела у  Бегушева в
диванной и пила с ним чай, вдруг раздался довольно слабый звонок.
     - Кто-то,  кажется, позвонил? - произнесла Домна Осиповна и хотела было
уйти.
     - Не примут! - успокоил ее Бегушев.
     Но  Домна  Осиповна явственно начала слышать мужские шаги,  которые все
более и  более приближались к  диванной,  так  что  она поспешила встать,  и
только что успела скрыться в  одну из  дверей во внутренние комнаты,  как из
противоположных дверей появился граф Хвостиков.
     Бегушев  побагровел  от  злости.  Он  убежден  был,  что  графа  принял
Прокофий,  и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти и
избить Прокофия до  полусмерти,  но от этого он,  как и  всегда,  удержался,
только лицо его оставалось искаженным от гнева.  Граф Хвостиков,  заметивший
это и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился и почти испугался.
     - Pardon,  mon cher!..* Я,  может быть,  обеспокоил тебя? - пробормотал
он.
     ______________
     * Извини, дорогой!.. (франц.).

     - Нет, ничего! - отвечал Бегушев.
     - Не занят ли ты чем-нибудь?  Я  и в другое время могу зайти к тебе!  -
продолжал граф.
     - Ничего, оставайтесь! - повторил еще раз Бегушев.
     Граф сел на диван и, закинув голову назад, начал добрым и в то же время
сохраняющим достоинство тоном:
     - Как  мне приятно было войти в  твой дом!..  Так вот и  видишь в  этих
маленьких,  отдельных комнатках,  что  это  была какая-нибудь моленная твоей
матушки,  а это,  может быть,  комнатка сестер твоих,  а это уголок дальнего
родственника, пригретого бедняка!..
     Бегушев  не  без  удивления выслушал эти  элегические излияния графа  и
сначала объяснить себе не мог, зачем он им предавался.
     Граф между тем продолжал:
     - Ты все это,  mon cher,  сохранил,  и  потому честь и хвала тебе за то
великая, а мы все это растеряли, уничтожили!
     - Кто ж вас заставлял это делать? - произнес насмешливо Бегушев.
     - Ветреность и  глупость  наша!  -  подхватил граф.  -  И  это  бы  еще
ничего...  Конечно,  это - священные воспоминания, которые приятно сохранять
каждому!..  Но мы надурили больше того:  мы растратили и  промотали все наше
состояние.
     Бегушев на это промолчал.  Он начинал смутно уразумевать, куда разговор
клонился.
     - А ты,  cher ami*, скажи, все состояние твое капитализировал, кажется?
- перешел уж прямо к делу граф.
     ______________
     * дорогой друг (франц.).

     - Нет!.. - пробурчал Бегушев.
     - Но,  разумеется, если бы ты это сделал, то у тебя огромный бы капитал
составился.
     - Не знаю, не рассчитывал... не считал!.. - отвечал Бегушев.
     - Счастливый человек!  -  воскликнул граф. - Имеет такое состояние, что
даже не считает, а мы и рады бы считать, да нечего!
     Презрительная улыбка промелькнула на губах Бегушева.
     - Да-с, да! - не унимался граф. - Три тысячи душ, батюшка, я прожил, по
милости женщин  и  карт,  а  теперь  на  старости лет  и  приходится аферами
заниматься!
     - Что  ж,  на  этом  поприще ты  можешь отлично поправить твои дела,  -
произнес не без ядовитости Бегушев.
     - Непременно поправлю,  сомнения нет  никакого!  -  воскликнул радостно
граф.  - Но все-таки, согласись, нравственно тяжело. Я был камергер, человек
придворный;  теперь же  очутился каким-то  купцом,  так что не далее,  как в
прошлом генваре,  на бале во дворце,  великие князья меня спрашивают,  чем я
занимаюсь.  "Pardon,  Altesse*,  говорю, я занимаюсь теперь аферами!" Хотел,
знаешь, объяснить им мое положение, потому что, как ты хочешь, правительству
следовало бы немножко поддерживать нас,  хоть и безумцев, но все-таки людей,
ему преданных:  хоть бы службишку дали какую-нибудь или пенсьишку небольшую,
а то ничего, никакого участия!..
     ______________
     * Извините, ваше высочество (франц.).

     - За что тебе дать пенсию,  когда ты сам говоришь,  что только и делал,
что по женщинам ездил и в карты играл?
     - Я  про  себя  не  говорю!  -  возразил граф.  -  А  говорю вообще про
дворянство;  я  же -  слава богу!  -  вон у  меня явилась способность писать
проекты;  я их более шести написал,  один из них уже и утвержден,  так что я
недели через две пятьдесят тысяч за него получу;  но комизм или,  правильнее
сказать,  драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал,
которого,  вероятно,  хватит на  всю  остальную мою  жизнь,  но  теперь сижу
совершенно без денег,  и  взять их  неоткуда:  у  дочери какой был маленький
капиталец,  перебрал весь;  к  этим же разным торгашам я обращаться не хочу,
потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя,  чтобы они мне
были обязаны, а не я им!
     Бегушеву  было  отвратительно  и   омерзительно  слушать  вранье  графа
Хвостикова.  Он очень хорошо знал,  что граф в ноги бы готов был каждодневно
кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали.
     - Не  можешь ли ты дать мне взаймы тысячи три на весьма короткое время?
- хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева.
     - Нет, не могу! - отвечал тот.
     - Отчего?
     - Много очень, сумма велика.
     - В таком случае дай хоть две тысячи по крайней мере.
     - И то много! - повторил Бегушев монотонным голосом.
     - Ну тысячу, черт возьми, - произнес, как бы даже смеясь, граф.
     - И это велика сумма! - как кукушка куковал Бегушев.
     - Что ж за деньги тысяча...  велики ли это?  -  воскликнул с удивлением
граф.
     Бегушев на это молчал.
     - Но какою же,  собственно,  суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить
меня? - продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе.
     - Я не знаю! - отвечал с убийственным равнодушием Бегушев.
     - Пятьсот рублей тебя не стеснит?
     - Стеснит.
     - А двести стеснит?
     - Стеснит!
     - Но неужели даже ста рублей ты не можешь мне дать?.. - заключил граф.
     Бегушев на это некоторое время молчал.
     - Сто,  пожалуй,  могу!  -  умилостивился он,  наконец.  - Но только не
взаймы, а так дам, без уплаты.
     - Как  без уплаты?  -  спросил граф,  по-видимому совершенно счастливый
тем, что ему и сто дают. - Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!
     - Как хочешь!  У меня правило: взаймы никому не давать, а так помогать,
- сколько могу, помогаю!
     - Это,   конечно,  очень  великодушно  с  твоей  стороны,  но  все-таки
согласись,  что  принять  таким  образом...  хоть  мы  и  товарищи старые...
Обстоятельства мои, конечно, ужасны; я теперь тебе прямо скажу, что я нищий,
ездящий в карете потому,  что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках
не дают ни на грош!
     Бегушев на это молчал.
     - Ну,  дай  хоть без уплаты,  если не  хочешь менять своего правила!  -
почти как-то выкрикнул граф Хвостиков.
     Бегушев вынул бумажник и подал графу сторублевую бумажку.
     - Merci,  mon  cher,  merci!..*  До  конца дней  моих не  забуду твоего
одолжения.
     ______________
     * Благодарю, мой дорогой, благодарю! (франц.).

     У графа даже слезы на глазах навернулись при этом.
     - Не смею тебя больше беспокоить,  -  продолжал он, вставая и берясь за
шляпу.  -  Еще  раз тебя благодарю,  -  заключил он  и,  дружески пожав руку
Бегушеву, пошел от него весьма гордой походкой.
     По уходе графа Бегушев поднял кулак на небо и заскрежетал зубами.
     - О негодяй! О мерзавец! - заревел он на весь дом, так что находившаяся
в соседней комнате Домна Осиповна с испугом вбежала к нему.
     - Что такое с тобой, Александр? - спросила она.
     - Мерзавец!.. Негодяй! - продолжал Бегушев свое, потрясая кулаками.
     - Граф Хвостиков -  это, вероятно, мерзавец? - говорила Домна Осиповна,
видевшая в зеркале из соседней комнаты, кто был у Бегушева.
     - Мне в глаза,  каналья, говорит, что он три тысячи душ промотал, тогда
как у него трех сот душонок никогда не бывало;  на моих глазах всю молодость
был на содержании у старых барынь; за лакейство и за целование ручек и ножек
у начальства терпели его на какой-то службе,  а теперь он оскорбляется,  что
ему еще пенсии не дали. До какой степени в людях нахальство и лживость могут
доходить!.. За это убить его можно!
     - Ах,  Александр,  как тебе не  совестно сердиться на такие пустяки!  -
произнесла Домна Осиповна,  действительно не понимавшая, что такое тут могло
вывести Бегушева из себя. - Но зачем же, собственно, он приезжал к тебе?
     - Затем,  разумеется,  чтобы  денег  просить,  -  отвечал скороговоркой
Бегушев.
     - И ты дал, конечно?
     - Но это черт с ним,  дал не взаймы только,  а так!  Главное, зачем это
ломанье и коверканье пред мной! Это, наверное, изволил пустить его Прокофий!
Ну, я, наконец, разделаюсь с ним! Эй!.. Прокофья ко мне!
     - Саша,  умоляю  тебя  не  беспокоиться  и  плюнуть  на  все  это!..  -
упрашивала его Домна Осиповна.
     - Нет-с,   нет,   довольно  этот   господин  надругался  надо   мной!..
Прокофья!..
     Прокофий, наконец, явился. Лицо его было совершенно покойно.
     - Кто  принимал графа  Хвостикова?  -  спросил  почти  страшным голосом
Бегушев.
     - Я-с, - отвечал мрачно и угрюмо Прокофий.
     - Для чего ж ты это сделал? - продолжал Бегушев, едва сдерживая себя. -
Ты, значит, окончательно решился не исполнять ни одного моего приказания?
     - Никак нет-с;  я  все ваши приказания исполняю,  -  отвечал Прокофий и
явно уже рассмеялся.
     - А это вот недавнее мое приказание,  - когда я сказал, чтобы ты никого
не принимал, а ты принял графа.
     - Я не принимал его.
     - Как же сейчас сказал, что принял, а теперь - не принимал.
     - Не принимал-с!  - повторил Прокофий. - Он спрашивает: "Дома ли вы-с?"
Я говорю: "Дома!" и хотел сказать, что вы не принимаете, а он и пошел сам!..
Не за волосы же мне его хватать и останавливать!
     - Разве так следовало отвечать?.. Ты должен был прямо сказать, что дома
нет,  а  то  -  дома и  не  принимает!  Я  не  министр еще пока;  этим могут
обидеться.
     Прокофий злобно усмехнулся.
     - Обидятся!.. Как же!.. Мало еще их ездит! - произнес он.
     Бегушев уж и не знал, сердиться ли ему на Прокофья, или нет.
     - Ты был дурак, есть дурак и будешь им до смерти! - проговорил он.
     У Прокофья еще больше перекосила злоба рот.
     - У вас,  известно,  я во всем виноват;  вот теперь горничная ихняя,  -
продолжал он,  заметно возвышая голос и показывая на Домну Осиповну, - сидит
у нас в кухне и просится сюда, я и в том виноват?
     - Как горничная? - произнесли в один голос Бегушев и Домна Осиповна.
     - Горничная-с!..  Супруг ихний приехал к  ним и  требуют их к  себе,  -
продолжал Прокофий.
     - Муж?  -  произнесла Домна Осиповна,  как  бы  совершенно удивленная и
потупляя в землю глаза.
     - Это  что  такое значит?  -  спросил ее  тоже удивленный и  пораженный
Бегушев.
     - Не знаю,  я сейчас пойду и расспрошу горничную,  -  проговорила Домна
Осиповна и хотела было идти.
     - Лучше позовите ее  сюда:  я  тоже  хочу  узнать и  расспросить ее,  -
остановил Домну  Осиповну запальчиво Бегушев.  -  Позови сюда  горничную!  -
приказал он затем Прокофью.
     Тот пошел и почти громким голосом произнес:
     - То вот зови у них, то нет!
     Но  Бегушев и  Домна Осиповна,  под влиянием услышанной новости,  и  не
слыхали этого.
     - Он писал вам, что будет и приедет сюда? - спрашивал Бегушев.
     - Ничего не писал! - едва достало силы у Домны Осиповны ответить ему.
     Пришла горничная.
     Домна Осиповна поспешила расспрашивать ее.
     - Михайло Сергеич приехал?
     - Да-с! - отвечала та.
     - Один?
     Горничная несколько позамялась.
     - Да говори, все говори... Не один? - настаивала Домна Осиповна.
     - Не один-с!.. С этой дамой какой-то.
     - Где ж они?.. У меня в доме?
     - У нас внизу.
     - И поэтому Михайло Сергеич тебя послал за мной?
     - Никак нет-с;  они  только спросили,  что могут ли  вас видеть?  Я  им
сказала,  что вы уехали,  а  потом переговорила с  кухаркой,  та и  говорит:
"Съезди за барыней!"
     - Мне надобно ехать! - сказала Домна Осиповна.
     - Если нужно, то конечно, - отвечал Бегушев.
     - Но вы вечером приезжайте -  узнать эту загадку!.. Я вовсе не намерена
стеснять  себя  для  господина  Олухова,  -  проговорила Домна  Осиповна  и,
торопливо надев шляпку, уехала вместе с горничной.
     Бегушев остался один,  как  громом пришибленный.  Он  все  задавал себе
вопрос:  зачем приехал муж к Домне Осиповне?  Она несколько раз,  и особенно
последнее время,  говорила ему,  что  у  ней с  ее  супругом прерваны всякие
человеческие  сношения!   Но,   может  быть,   по  какому-нибудь  совершенно
случайному обстоятельству он  заехал  сюда  на  короткое  время?  Однако  он
приехал с какой-то госпожой своей - это что значит? Тут Бегушев терял всякую
нить к объяснению.
     Чтобы сократить время до вечера,  он гулял по Тверскому бульвару, ранее
обыкновенного отобедал,  выпил  больше вина,  чтобы  заснуть после обеда,  и
все-таки  не  заснул.  Какой-то  и  на  что-то  мучительный гнев терзал его.
Наконец, дождавшись вожделенных семи часов, Бегушев поехал к Домне Осиповне.
Подъезжая к  дому  ее,  он  увидел,  что  верхний и  нижний этажи  его  были
освещены.  На  звонок Бегушева горничная сейчас же  отворила ему  дверь.  Он
прямо прошел в известный нам кабинет. Там сидела Домна Осиповна и была вся в
слезах.  Поняв  всю  тяжесть подвига,  на  который обрекала себя,  она  тоже
страдала не  менее Бегушева и  тут  только узнала,  до  какой степени любила
его!..  Что  если он  оставит и  покинет ее?..  Как  и  чем  ей  тогда будет
наполнить жизнь!  Очертя голову и не зная, чем все это разрешится, она ждала
его. Бегушев, почти не поздоровавшись с ней, сел на свое обычное кресло.
     - Что ж, объяснилось, что это такое? - спросил он.
     - Объяснилось!   -  отвечала  Домна  Осиповна  и  утерла  платком  свои
запекшиеся губы.
     - Он надолго приехал?
     - Да.
     Бегушев, по обыкновению, побагровел в лице.
     - С какой же целью?
     - С целью, что... - начала Домна Осиповна, овладев несколько собой. - Я
тебе говорила, кажется, что у мужа есть дед-сибиряк, богач?
     - Говорила.
     - Он там через кого-то узнал,  что муж не живет со мной...  Вдруг пишет
ему,  что он  лишит его наследства пяти миллионов,  если он  не  сойдется со
мной.
     - Да, вот какая причина!..
     И Бегушев сердито постучал ногою.
     - Причина  очень  важная,   -  произнесла  с  грустной  усмешкой  Домна
Осиповна.
     - Для кого как! - подхватил Бегушев.
     - Мужа так это поразило,  он умоляет теперь меня, чтобы я позволила ему
это сделать! - продолжала Домна Осиповна.
     Бегушев еще больше побагровел.
     - И вы позволили ему? - спросил он.
     - Я не сочла себя вправе не позволить, - отвечала Домна Осиповна.
     Она была велика в эти минуты по степени той борьбы,  которую переживала
внутри, и той власти, какую обнаруживала над собой.
     Бегушев провел рукой по своей довольно еще густой гриве волос.
     - Наши отношения поэтому должны быть кончены?  - спросил он с дрожанием
в голосе.
     - Зачем же кончены?  -  спросила с кроткой усмешкой Домна Осиповна. - Я
схожусь с  мужем для  виду только;  мы  будем только жить с  ним  под  одной
кровлей... Я даже ему сказала, что люблю тебя!
     Бегушев при этом поглядел ей пристально в лицо.
     - Главное,  -  снова продолжала она, - что я мужу всем обязана: он взял
меня из грязи,  из ничтожества;  все,  что я имею теперь, он сделал; чувство
благодарности,  которое даже животные имеют,  заставляет меня не  лишать его
пяти миллионов наследства,  тем более,  что у него своего теперь ничего нет,
кроме как  на  руках женщина,  которую он  любит...  Будь я  мужчина,  я  бы
возненавидела такую женщину,  которая бы на моем месте так жестоко отнеслась
к человеку, когда-то близкому к ней.
     Бегушев понимал,  что в  словах Домны Осиповны была,  пожалуй,  большая
доля правды,  только правда эта была из какого-то совершенно иного мира, ему
чуждого,  и при этом почему-то, неведомо для него самого, пронесся перед ним
образ Натальи Сергеевны.  Бегушев припомнил,  как  она  приехала к  нему  на
гауптвахту,  когда он содержался там за дуэль с ее мужем, припомнил, как она
жила с  ним  в  лагере на  Кавказе и  питалась одними сухарями с  водой.  От
окончательно прилившей крови  к  голове  Бегушев встал  и  начал  ходить  по
комнате.  Домна Осиповна ожидала,  что сейчас вот разразится над ней буря, и
трепетала всеми нервами; но Бегушев только сел на довольно отдаленное кресло
и понурил голову. Домна Осиповна видела, что он сильно страдает.
     - Я  не знаю,  собственно,  что тебя так сильно может тут тревожить?  -
спросила она тихим-тихим голосом.
     - Меня? - переспросил Бегушев.
     - Да.
     - Ложь -  всеобщая,  круговая, на которой должна устроиться вся будущая
жизнь наша! - проговорил он.
     - Сходясь с  замужней женщиной,  надобно было  быть готовым на  это!  -
сказала Домна Осиповна опять тихим голосом.
     - Но  я  полагал,  что ты  не имеешь к  мужу никаких обязательств -  ни
нравственных, ни денежных!..
     Разговор этот  был  прерван приходом горничной,  которая доложила Домне
Осиповне, что Михаил Сергеевич просит позволения прийти к ней.
     - Хорошо, я тебе сейчас скажу! - ответила ей торопливо Домна Осиповна.
     Горничная ушла.
     - Муж может прийти ко мне? - спросила Домна Осиповна Бегушева.
     - Конечно!.. - разрешил тот.
     Домна Осиповна вышла и что-то приказала горничной.
     Супруг ее  вскоре явился.  Оказалось,  что он почти еще молодой человек
(Олухов был  ровесник жене своей),  очень недурен собой,  весьма приличный в
манерах.  Он  вошел заметно сконфуженный.  Домна Осиповна познакомила его  с
Бегушевым.
     - Муж мой!.. Александр Иванович Бегушев, - сказала она.
     Тот и другой поклонились друг другу.
     - Как я вам благодарен, - начал Олухов первый, - жена рассказывала мне,
что за границей вы были так добры к ней,  приняли такое в ней участие, когда
она была больна...
     Бегушев на  это  молчал.  В  воображении его  опять  носилась сцена  из
прошлой жизни.  Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его
свирепое лицо,  когда тот подходил к  барьеру во время дуэли;  припомнил его
крик,  который вырвался у  него,  когда он падал окровавленный:  "Сожалею об
одном, что я не убил тебя, злодея!"
     Домна  Осиповна видела  необходимость уж  с  своей  стороны  поддержать
разговор.
     - Я  и  нынешнее лето непременно поеду за  границу,  -  сказала она как
будто бы мужу.
     - Что ж, можно, - отвечал тот, - а я останусь по делам в Москве...
     - Вы  на  постоянное  жительство переехали  в  Москву?  -  спросил  его
Бегушев.
     Олухов заметно растерялся.
     - Не  думаю,  чтобы совсем!  От  обстоятельств это будет зависеть!..  -
проговорил он  и  затем  обратился к  жене:  -  Я  пришел к  тебе,  чтобы ты
приписала в письме моем к дедушке.
     - Давай!  -  сказала Домна Осиповна и,  взяв  у  мужа приготовленное им
письмо к деду, подошла к своему столику и принялась писать.
     Бегушев и Олухов сидели молча.
     Домна Осиповна спешила дописать письмо,  чтобы снова поддержать беседу;
но  когда  она  кончила,  то  Бегушев уже  взялся за  шляпу.  Домна Осиповна
обмерла.
     - Куда же вы так рано? - сказала она, подавая небрежно письмо мужу.
     - Я устал,  и при том нездоровится,  -  произнес Бегушев сколько только
мог ласковым голосом; потом он раскланялся с Олуховым и пошел.
     Домна Осиповна пошла проводить его.
     В гостиной она его остановила.
     - Послушай,  ты сердит на меня, ты взбешен? - спросила она задыхающимся
голосом.
     - Нет же! - отвечал Бегушев.
     - Но о