вечал с решительностью Долгов.
     - Сомневаюсь или даже уверен, что вы не сотворите сего чуда!.. - сказал
Бегушев.
     - Увидите!..  Увидите!..  - восклицал Долгов. - Отрицать заранее ничего
нельзя.
     - Можно наперед это отрицать:  вы затеваете газету,  глубоко уважая эту
форму...  Я не охотник до газет;  но все-таки становлюсь их заступником: для
этого рода деятельности прежде всего нужна практическая сметка,  а вы далеко
человек не практический!
     - Какой я практический,  но у нас практик -  граф Хвостиков! - возразил
Долгов.
     - Хорош практик! - произнес почти со злобою Бегушев. - Кроме того вы, я
и  сотни других русских людей носят в себе еще другой недостаток:  мы ничего
не знаем!  Ничего!..  Кроме самых отвлеченных понятий и пустозвонных фраз, а
граф Хвостиков и тех даже не ведает!..
     Он,  по  преимуществу,  хотел  донять того,  предполагая,  что  замысел
издавать газету принадлежит графу.
     - Я буду только фельетонистом, не больше, как фельетонистом! - объяснил
граф Хвостиков.
     - И какой еще будет фельетонист!  Вы читали его фельетоны?  Прелесть! -
подхватил Долгов.
     - Сочиненные им некрологи я читал, а другого - нет! - отвечал Бегушев.
     - Другого я  ничего и  не  писал!  -  солгал граф Хвостиков из опасения
попасть на зубок к Бегушеву по этой части; но в самом деле он, пристроившись
к  одной  газетке,  очень  много писал и  даже  зарабатывал себе  порядочные
деньжонки!
     - Если вы  нуждаетесь в  деятельности и  считаете себя еще  способным к
ней,  так  вам  гораздо лучше искать службы,  чем  фантазировать о  какой-то
неисполнимой газете!..  Вы, сколько я помню, были мировым судьей!.. - сказал
Бегушев Долгову.
     - Был,  и первое время все шло отлично; но потом все это испортилось, и
я к выборам не намерен более обращаться никогда!
     - Что же вас так обидело там?
     - Э, рассказывать даже тяжело! - произнес Долгов, махнув рукою.
     - Нет,  вы расскажите!  -  посоветовал ему граф Хвостиков. - Александру
Ивановичу интересно будет  узнать,  есть  ли  у  нас  возможность заниматься
чем-нибудь, исключая свободных профессий!
     - Рассказать очень просто,  -  продолжал Долгов.  -  Служил я  усердно,
честно; но вдруг устроилась против меня целая интрига и комплот! (Неумелость
свою  Долгов имел  привычку объяснять всегда какими-то  тайными махинациями,
против него устраиваемыми.) Был у меня письмоводитель, очень умный, дельный,
которого я любил, холил; но они сумели его вооружить против меня.
     - Кто они? - проговорил Бегушев с досадой.
     - Я не знаю,  собственно, кто, - отвечал Долгов, - но знаю, что по всей
губернии начали трубить,  что  я,  когда мне вздумается,  рву протоколы моих
заседаний, а потом пишу новые.
     - А этого не бывало? - полюбопытствовал Бегушев.
     - Было один раз,  -  не скрыл Долгов.  -  Протоколы у  меня обыкновенно
лежали на столе в кабинете;  заболел мой младший ребенок холериной,  а около
нас  была  сильная  холера;   я  перепугался,   растерялся,  схватил  первую
попавшуюся мне  бумагу,  намазал на  нее горчичник и  приставил к  желудочку
ребенка; бумага эта оказалась протокол!..
     Бегушев невольно усмехнулся.  Положение Долгова,  впрочем, его тронуло.
"Неряха этакой, без средств, с семьею и, вероятно, глупой семьею; но как тут
помочь?  Дать ему денег на газету? Но это все равно, что их в печку бросить;
они у него уплывут неизвестно куда и на что", - думал он и сказал вслух:
     - В таком случае начните государственную службу.
     - Где ж государственную службу? - проговорил Долгов.
     - Тюменева вы знаете и помните? - спросил Бегушев.
     - Еще бы,  господи!  -  воскликнул Долгов.  -  Подите, куда пролез этот
господин, а не бог знает что такое! - прибавил он.
     - Тюменев человек целостный,  а  не такой размазня,  как мы с  вами!  -
сказал Бегушев. - Хотите, я напишу ему об вас?
     - Пожалуйста, сделайте милость! - произнес обрадованным голосом Долгов.
     - Напишу, только вперед уговор: если вы поступите к Тюменеву на службу,
то протоколов не рвите на горчичники, - он вам не простит этого!
     - Что об этом говорить!.. Это была случайность, - возразил Долгов; но в
самом деле это была вовсе не случайность. Он не одни протоколы, а целые дела
затеривал и писал такие решения,  что мировой съезд,  по неясности, их почти
постоянно отменял.
     От Бегушева Долгов уехал, уже рассчитывая на служебное поприще, а не на
литературное.  Граф Хвостиков,  подметивший в  нем  это настроение,  нарочно
поехал вместе с  ним и всю дорогу старался убедить Долгова плюнуть на подлую
службу и  не  оставлять мысли  о  газете,  занять денег  для  которой у  них
оставалось тысячи еще  шансов,  так  как  в  Москве много  богатых людей,  к
которым можно будет обратиться по этому делу.
     Написанные  графом  несколько  фельетонов,   которые  были  замечены  в
публике, вскружили ему голову, как некогда заставляли его бредить финансовые
проекты.
     - Что это за время омерзительное,  -  сказал Бегушев, оставшись один, -
даже  из  такого  благороднейшего пустомели,  как  Долгов,  сделало чуть  не
жулика!


                                 Глава III

     Величию и  славе  Домны Осиповны в  продолжение всего наступившего лета
пределов не было. На большей части дач, особенно в парке и Сокольниках, было
переговорено,  что  она  теперь  владетельница  пятимиллионного  после  мужа
состояния.  Домна  Осиповна  действительно,  сблизясь опять  с  мужем  после
разлуки с Бегушевым,  успела от Олухова взять домашнее духовное завещание на
все  его  состояние.  Тогда она  сделала это под величайшим секретом,  но  в
настоящее время духовная эта была уже утверждена судом. Каждый хороший вечер
Домна Осиповна каталась в Петровском парке на паре англизированных лошадей в
шорах,  с кучером и с лакеем в круглых шляпах, с перекинутыми на задок козел
их шинелями.  Домна Осиповна за границей видела такую моду,  и  ей очень она
понравилась.  Сама она одета была в глубокий траур.  Около ее экипажа часто,
как два адъютанта,  скакали верхами Янсутский и  Перехватов.  Домна Осиповна
очень томно и  тонно кивала головой встречающимся знакомым.  В одну из таких
прогулок Домну Осиповну сопровождал один  только Янсутский,  который сидел с
ней в коляске и был, сверх обыкновения, очень молчалив и мрачен.
     - Вы  не  желаете пройтись?  -  сказал он,  когда  выехали на  шоссе  к
Петровскому-Разумовскому.
     - Пожалуй!..  -  сказала Домна  Осиповна и  не  совсем охотно вышла  из
экипажа.
     Они пошли по тропинке.  Домна Осиповна заметно старалась не опереживать
своей коляски и не отставать от нее.
     Янсутский сначала ни  слова не  говорил и  только кусал свои  жиденькие
усы.
     - Домна Осиповна, - произнес он, наконец, - я не очень вам противен?
     Домна Осиповна обратила на него удивленные глаза.
     - К чему этот вопрос? - проговорила она и вместе с этим вспыхнула.
     - Во-первых,  вы знаете,  к чему этот вопрос,  - отвечал Янсутский. - Я
человек  практический,  больших разглагольствований не  люблю,  и  если  что
говорю, так прямо и правду.
     - Ну, не всегда, я думаю, правду!.. - заметила Домна Осиповна.
     - Всегда!..  Во всех случаях моей жизни!..  -  продолжал Янсутский. - И
прежде всего скажу,  что как ни  чувствительно жиганул меня Хмурин,  но я  в
порядочном денежном положении, почти в миллионе.
     "С первого же слова и солгал!" -  подумала Домна Осиповна,  потупляясь.
Она от многих слышала,  что Янсутский,  напротив, сильно расстроился в делах
своих.
     - Холостая жизнь мне надоела,  -  объяснял он далее,  - я желаю завести
семейный уголок!.. Вы мне давно чрезвычайно нравитесь! Вследствие всех сих и
оных обстоятельств я  и  прошу вас сказать:  согласны ли  вы отдать мне вашу
руку и сердце?
     Янсутский хоть и старался говорить комическим тоном, но видно было, что
внутри у него кипело.
     - Нет,  не согласна,  -  не замедлила ответом Домна Осиповна, произнося
эти слова твердым голосом.
     - По какой причине?
     - По многим!
     - Желательно бы знать хоть одну из них.
     - Главная та,  что вы человек не нежный,  а я прежде всего желаю, чтобы
муж был нежен со мною и деликатен!..
     - Из чего вы заключаете, что я не нежен?
     - Господи, я достаточно видела, как вы обращались с Лизой Меровой!
     - Вот  еще кого привели в  пример:  Мерову!..  Дуру набитую,  которую я
никогда и  не  любил,  доказательством чему служит то,  что я  не женился на
ней!.. Что мне мешало?
     - Мешало вам не то, а другое...
     - Что такое другое?
     - То, что она бедна!
     Янсутского передернуло.
     - А вам я делаю предложение, вы полагаете, оттого, что вы богаты?
     - Конечно, отчасти и оттого!
     Янсутский на  некоторое время замолчал и  опять стал  кусать свои  усы.
Видимо, что он соображал, как ему далее вести атаку.
     - Но замуж вы, конечно, выйдете и, вероятно, скоро? - спросил он.
     - Может быть, - отвечала равнодушным голосом Домна Осиповна.
     - Я даже знаю, за кого! - подхватил Янсутский.
     - И то может быть!
     - За Перехватова, так?
     - Почему же именно за Перехватова?.. - полувоскликнула Домна Осиповна и
засмеялась.
     - Не за Бегушева же? - говорил Янсутский совсем с перекошенным ртом.
     - За Бегушева я вышла бы, но он сам не женится на мне!
     - К чему такое отчаяние?.. Попробуйте опять заманить его в свои сети!
     - Пробовала, и ничего не вышло.
     - Пробовали уж?
     - Да!
     Янсутский на несколько мгновений был сбит с толку.
     - Как бы то,  впрочем,  ни было,  но я не советовал бы вам пренебрегать
мною!.. - проговорил он мрачным голосом.
     - Я вами и не пренебрегаю,  а если не иду за вас замуж,  то потому, что
вы мне не нравитесь настолько, чтобы сделаться вашей женой.
     - А Олухов вам когда-то нравился настолько? - спросил Янсутский.
     - Нравился!
     - А  между  тем  вы  очень скоро начали кокетничать с  другими молодыми
людьми!
     Домна Осиповна обиделась:  она  никогда еще и  ни  от  кого не  слыхала
подобной дерзости.
     - Как вы смеете говорить мне такие вещи!..  -  сказала она, и у ней при
этом губы немного дрожали и ноздри раздувались.
     - Что  я  вам  такое  сказал!  Вы  меня  хуже  окрестили -  отъявленным
корыстолюбцем, однако я выслушал!
     - Большая разница:  вы мужчина,  а я женщина!..  Вы не можете позволять
себе говорить мне то, что могу я вам!
     - Это  что  еще  за  новые правила выдумали!..  -  возразил Янсутский и
засмеялся.  -  Полноте,  пожалуйста, - продолжал он, - мы с вами давно знаем
друг друга;  если я люблю деньги,  так и вы не меньше моего их любите!..  Мы
ровня с вами!..
     - Не желаю быть ровней вашей ни в чем!..  Одно мнение общества, которое
о вас существует!.. - говорила Домна Осиповна, начинавшая совсем выходить из
себя.
     - Да и вы не знаете,  какое о вас мнение!..  Может быть,  хуже, чем обо
мне!.. - подхватил нагло Янсутский.
     Домна Осиповна отвернулась от него и прямо ничего не ответила.
     - Хорош бы  брак у  нас  был!..  Еще только заговорили о  нем,  тиграми
какими-то  стали друг против друга!  -  произнесла она как бы  больше сама с
собой.
     - Тогда,  может быть,  лучше бы было!.. Столковались бы как-нибудь!.. -
сказал Янсутский,  ядовито усмехаясь.  - А вы напрасно меня отталкиваете; по
старой  дружбе я  еще  раз  вам  повторяю:  раскаетесь!..  -  заключил он  с
ударением.
     - Никогда!..  Наоборот,  уверена,  что  всю жизнь буду хвалить себя!  -
воскликнула Домна Осиповна.
     - Увидите! - пригрозил ей Янсутский и круто повернул назад к парку.
     - Вы не желаете, чтобы я вас довезла? - спросила его Домна Осиповна.
     - Нет, дорогу я знаю!.. - ответил он грубо и быстро пошел.
     Домна Осиповна села в  коляску.  Лицо у  ней было очень сердитое;  губы
надулись,  глаза покрылись туманом гнева,  хотя в  одном отношении она  была
довольна этим  объяснением:  оно  окончательно развязывало ее  с  Янсутским,
ужасно ей надоедавшим своим ухаживаньем.
     В  парк Домна Осиповна не  возвращалась,  чтобы не  встретиться опять с
Янсутским, и проехала в Москву через Бутырскую заставу.
     - Иван Иванович Перехватов не заезжал ко мне?  -  был первый ее вопрос,
когда она вошла в свою великолепную квартиру.
     - Никак нет-с!  -  отвечал ей  вежливо красивый из  себя лакей.  -  Чай
готов! - прибавил он негромко.
     - Я подожду Ивана Ивановича, - отвечала величественно Домна Осиповна.
     День  этот  был  днем  установленных вечеров  Олуховых,  которые  Домна
Осиповна возобновила по  истечении шестимесячного траура;  на  вечерах этих,
впрочем, один только бывал Перехватов, который вскоре и явился.
     - Пойдемте пить чай! - сказала ему Домна Осиповна, непродолжительно, но
крепко пожав его руку.
     - С удовольствием! - подхватил доктор.
     Когда Домна Осиповна в сопровождении его проходила в столовую,  то в ее
походке, в ее богатом туалете, в убранстве чайного стола, на котором блестел
серебряный  самовар,  так  и  чувствовалось пятимиллионное состояние.  Домна
Осиповна села на особо приготовленное для нее кресло.
     Доктор поместился очень близко к  ней и тоже на довольно покойный стул.
Домна Осиповна налила ему стакан, а себе небольшую чашку; доктор выпил чай и
съел при этом массу печенья.
     Домна Осиповна,  налив ему  еще  стакан,  откинулась на  задок кресел и
стала на него томно смотреть.
     За  этим  стаканом доктор выпил третий,  четвертый,  продолжая пожирать
сухари,  бисквиты, а также и стоящие на столе фрукты: он был большой чаепиец
и сладкоежка!
     Домна Осиповна не переставала на него смотреть.
     - Вы знаете, что сегодня Янсутский делал мне предложение, - начала она,
закуривая пахитоску.
     Получив  в  обладание миллионы,  Домна  Осиповна начала  курить  вместо
папирос пахитосы;  сделала это она, припомнив слова Бегушева, который как-то
сказал,  что если женщины непременно хотят курить, так курили бы, по крайней
мере,  испанские пахитосы,  а  не  этот тошнотворный maryland doux!*.  Домна
Осиповна вообще очень часто припоминала замечания Бегушева; а еще более того
употребляла его мысли и фразы в разговорах.
     ______________
     * сладкий мерилендский табак! (франц.).

     - Янсутский был поэтому у  вас?  -  спросил доктор неторопливым,  но не
совсем спокойным голосом.
     - Был у  меня,  обедал,  напросился,  чтобы я взяла его с собой ехать в
парк,  -  надоел мне до невозможности!  - говорила Домна Осиповна, помахивая
кокетливо своей пахитоской.
     Доктор при этом обратил свое внимание на ее кольцо.
     - Однако  у  вас  это  новинка,  -  сказал он,  указывая на  прелестный
перстенек с брильянтом, надетый на указательный палец Домны Осиповны.
     - Я  у  мужа  в  вещах  нашла  этот  брильянтик и  велела себе  сделать
кольцо... Он воды очень хорошей.
     - Вода и грань превосходные! - подтвердил доктор.
     - Хотите взять его на память себе? - спросила Домна Осиповна.
     - Но оно мне и на мизинец не взойдет!..  У вас ручка такая тоненькая, -
произнес доктор, усмехаясь.
     - Повесьте его, как брелок!.. Дайте мне вашу цепочку!..
     И  Домна Осиповна,  сняв  с  руки  своей перстенек,  сама  навесила его
доктору на цепочку.
     Перехватов после того схватил обе ее  руки и  начал их целовать.  Домна
Осиповна смотрела уж на него страстно.
     - И  что же,  -  воскликнул доктор,  -  Янсутский у вас здесь делал вам
предложение или дорогой?
     - Дорогой!..  Но  милей всего -  с  таким нахальством,  как будто бы он
уверен был,  что я  буду в  восторге от  его предложения...  Я,  разумеется,
засмеялась на первые же слова его,  и надобно было видеть, как он обозлился.
Бегушев в сравнении с ним кроткий ягненок.
     Доктор отрицательно покачал головой.
     - Не думаю, чтобы Бегушев в сравнении с кем бы ни было мог быть кротким
ягненком.
     - Но  ты забываешь,  -  обмолвилась Домна Осиповна,  -  Бегушев человек
светский,  образованный;  он может женщину язвить,  убить даже,  но говорить
сальные дерзости не станет!
     - Полагаю, что станет и он! - сказал доктор.
     В душе он Бегушева больше даже ненавидел, чем Янсутского.
     - Однако кто-то приехал,  -  проговорила Домна Осиповна,  прислушавшись
своим чутким ухом.  -  Неужели Янсутский?  -  прибавила она  уже  испуганным
тоном.
     Но  приехал не  Янсутский,  а  граф Хвостиков,  который привез с  собой
Долгова.  На последнего Домна Осиповна и доктор взглянули с недоумением: они
его совершенно не узнали.
     Сии  два  странника после  неудачной попытки  у  Бегушева целую  неделю
ездили по  Москве и  все старались занять денег на задуманную ими газету.  К
Домне Осиповне граф Хвостиков привел Долгова,  как к последнему ресурсу:  не
ссудит она,  все дело пропало,  - а потому решился действовать напролом. Что
касается Долгова,  то он совсем был утомлен,  совсем разбит;  его славянская
натура не имела такого медного лба, как кельтическая кровь графа Хвостикова;
он очень хорошо начал сознавать всю унизительность этих поездок. Сверх того,
Долгов в  этот  день  утром заезжал к  Бегушеву,  чтобы узнать от  него,  не
получил ли  он ответа от Тюменева.  Бегушева он не застал дома и  попросил у
Прокофия позволения подождать барина.  Прокофий позволил ему  и  даже провел
его в кабинет,  где Долгов около получаса сидел и,  от нечего делать блуждая
глазами с  предмета на предмет,  увидел на столе письмо и в письме этом свою
фамилию;  не  было никакого сомнения,  что оно было от  Тюменева.  Долгов не
удержался и  прочел  письмо,  которое  оказалось ужасным для  него.  Тюменев
прямо-напрямо бранил Бегушева, что как ему не стыдно рекомендовать на службу
подобного пустоголова,  как Долгов, и при этом присовокуплял, что Долгов сам
неоднократно просил его о месте письмами, написанными с такой синтаксической
неправильностью, с такими орфографическими ошибками, что его разве в сторожа
только можно взять...
     Тут же  невдалеке лежал и  начатый ответ Бегушева,  который Долгов тоже
пробежал.  Бегушев писал: "Ты - пропитанный насквозь чернилами бюрократ; для
тебя скудная ясность изложения и  наша спорная грамотность превыше всего;  и
каким образом ты мог оскорбляться,  когда Трахов не принял к  себе на службу
тобою рекомендованного господина,  уже изобличенного в плутовстве,  а Долгов
пока еще человек безукоризненной честности".
     На  этом  месте  Бегушев остановился писать  и  вышел  из  дому,  чтобы
поумерить несколько свой пыл.
     Долгов,  прочитав письма,  решился  лучше  не  дожидаться хозяина:  ему
совестно было встретиться с ним.  Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что
в этом доме живет и граф Хвостиков,  спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что
граф  только что  проснулся.  Долгов прошел к  нему.  Граф лежал в  постели,
совершенно в  позе  беспечного юноши,  и  с  первого слова объявил,  что  им
непременно надобно ехать вечером еще  в  одно  место хлопотать по  их  делу.
Долгов согласился.
     - Позвольте вам  представить Василия Илларионовича Долгова,  -  говорил
граф,  подводя своего друга к  Домне Осиповне,  которая,  не приподнимаясь с
места, но довольно приветливо, мотнула им головой.
     Оба они уселись.
     - Вы  видите,  Домна  Осиповна,  перед собой одного из  образованнейших
людей России, - начал граф, указывая на Долгова.
     Домна Осиповна, для выражения чего-то, опять мотнула головой.
     - Начну с языков:  Василий Илларионович знает в совершенстве латинский,
греческий, говорит по-испански, по-французски, по-английски...
     - Нет, я по-английски плохо знаю!.. - отвечал Долгов.
     - Однако вы читаете Шекспира в подлиннике, - сказал граф Хвостиков. - И
такой человек у  нас  без  всякой деятельности существует;  сидит у  себя  в
деревне и свистит в ноготок!
     - Это очень жаль! - сказала с величавым участием Домна Осиповна.
     - В  России все  истинно хорошее,  истинно русское должно гибнуть!..