и благоговеют перед
государственными сановниками!
     - Трепещут? - спросил Тюменев, проникнутый тайным удовольствием.
     - Сильно! - подтвердил Бегушев.


                                  Глава V

     В  тот  же  день  сводчик  и  ходатай по  разного рода  делам  Григорий
Мартынович Грохов сидел за  письменным столом в  своем грязном и  темноватом
кабинете,   перед  окнами  которого  вплоть  до   самого  неба  вытягивалась
нештукатуренная, грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и
перебранивались беспрестанно едущие  и  везущие всевозможные товары  ломовые
извозчики. Это было в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.
     Грохов  был  несколько слонообразной наружности,  имел  глаза,  налитые
кровью, губы толстые и отчасти воспаленные, цвет лица красноватый. Происходя
из ничтожных сенатских писцов,  Грохов ездил в  настоящее время на рысаках и
имел,  говорят, огромные деньги, что, впрочем, он тщательно скрывал, так что
когда его видали иногда покупающим на  бирже тысяч на  сто -  на  полтораста
бумаг и при этом спрашивали:  "Что, это ваши деньги, Григорий Мартынович?" -
он  с  сердцем отвечал:  "Нет-с,  порученные".  Несмотря на свое адвокатское
звание,  Грохов редко являлся в  суд,  особенно новый;  но вместе с тем,  по
общим слухам,  вел  дела  крупные между купечеством и  решал их  больше сам,
силою своего характера:  возьмет,  например,  какое ни на есть дело,  поедет
сначала к противнику своему и напугает того;  а если тот очень упрется,  так
Грохов пугнет клиента своего;  затем  возьмет с  обоих деньги и  помирит их.
Председательствовал также  Грохов  во  многих  конкурсах,  любил  заведывать
имением  малолетних  и  хлопотал  иногда  для  людей  достаточных  по  делам
бракоразводным.  При  такого рода  значительной деятельности у  Грохова была
одна проруха:  будучи человеком одиноким,  он  впадал иногда в  загулы;  ну,
тогда и дела запускал,  и деньжищев черт знает сколько просаживал, и крепкое
здоровье свое отчасти колебал,  да  вдобавок еще страху какого-то  дурацкого
себе наживал недели на  две.  Настоящая минута для него была именно одною из
таких минут;  из всего вчерашнего дня,  вечера и ночи Грохов только и помнил
две голые женские ноги, и больше ничего! Может быть, он набуянил где-нибудь,
избил кого-нибудь,  убил,  пожалуй,  - ни за что не мог поручиться! Пот даже
холодный прошибал при этих мыслях Грохова.  Но дверь кабинета отворилась,  и
вошел письмоводитель его,  в поношенном пальто, нечесаный, с опухшим лицом и
тоже, должно быть, вчера бывший сильно пьян.
     - Госпожа Олухова к вам приехала,  -  проговорил он совершенно охриплым
голосом.
     Грохов сделал над  собою усилие,  чтобы вспомнить,  кто  такая это была
г-жа Олухова, что за дело у ней, и - странное явление: один только вчерашний
вечер и  ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой,  но
все прошедшее было совершенно ясно в его уме,  так что он,  встав, сейчас же
нашел в шкафу бумаги с заголовком: "Дело г.г.Олуховых" и положил их на стол,
отпер потом свою конторку и,  вынув из нее толстый пакет с надписью: "Деньги
г-жи Олуховой", положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед
зеркалом прическу свою  и,  пожевав,  чтоб  не  так  сильно  пахнуть водкой,
жженого  кофе,  нарочно  для  того  в  кармане носимого,  опустился на  свой
деревянный  стул  и,   обратясь  к  письмоводителю,   разрешил  ему  принять
приехавшую госпожу.
     Вошла Домна Осиповна в  бархатном платье со множеством цепочек на груди
и  дорогими кольцами на пальцах.  В  грязном кабинете Грохова Домна Осиповна
казалась еще красивее.
     - Честь и место!  -  сказал Грохов,  стараясь улыбнуться и показывая на
кресло против себя.
     Домна Осиповна села. Она заметно была взволнована.
     - Я вчера еще была у вас, - начала она.
     - Знаю-с!.. Я вчера очень занят был, - перебил ее Грохов.
     Чем он, собственно, занят был, мы отчасти знаем.
     - Вы были в Петербурге? - продолжала Домна Осиповна.
     - Как  же-с!  -  отвечал было Грохов,  но  у  него в  это время страшно
закружилась голова,  а перед глазами только и мелькали две вчерашние женские
ноги.
     Домна  Осиповна ожидала,  что  он  будет что-нибудь далее говорить,  но
Грохов только в упор смотрел на нее, так что она даже покраснела немного.
     - Что ж,  муж эту бумагу,  о которой я просила вас,  дал вам? - сказала
она.
     - Выдал-с!  -  отвечал  Грохов  и,  отыскав в  деле  Олуховых сказанную
бумагу,  подал ее  Домне Осиповне и  при  этом дохнул на  нее  струею такого
чистого спирта,  что  Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою.  Бумагу
она,  впрочем,  взяла  и  с  начала до  конца очень внимательно прочла ее  и
спросила:
     - Что же, с этим видом я могу теперь везде свободно жить?
     - Конечно-с!.. Без сомнения, - едва достало силы у Грохова ответить ей.
     Ему  все  трудней и  трудней становилось существовать;  но  вдруг...  -
таково было счастливое свойство его организма - вдруг он почувствовал легкую
испарину, и голова его начала несколько освежаться.
     - Очень можете-с, очень! - повторил он значительно оживленным голосом.
     Домна Осиповна несколько мгновений как бы собиралась с мыслями.
     - А насчет обеспечения меня,  -  проговорила она и при этом от волнения
приложила дрожащий свой пальчик к губам, как бы желая кусать ноготь на нем.
     - И это устроил-с!  - отвечал Грохов; испарина все более и более у него
увеличивалась,  и  голова становилась ясней.  -  Я  сначала,  как и  вы тоже
желали, сказал, что вы намерены приехать к нему и жить с ним.
     - Интересно, как это он встретил, - заметила Домна Осиповна.
     - Испугался очень!..  Точно я  из  пушки в  него выстрелил!  -  отвечал
Грохов.
     Домна Осиповна вспыхнула вся в лице.
     - Как лестно это слышать, - произнесла она.
     - Кричит,  знаете,  этой госпоже своей,  -  продолжал Грохов, - "Глаша,
Глаша,  ко  мне жена хочет воротиться..."  Та прибежала,  кричит тоже:  "Это
невозможно!..  Нельзя..." -  "Позвольте,  говорю,  господа,  закон не лишает
Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и
ей  право приехать к  нему,  когда ей  угодно,  тем более,  что она ничем не
обеспечена!" - "Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил".
     - Вот хорошо! - почти воскликнула Домна Осиповна. - Он мне дом подарил,
когда я еще невестой его была.
     - Ну,  когда бы там ни было, но он все-таки подарил вам... - начал было
Грохов,  но при этом вдруг раскашлялся,  принялся харкать,  плевать;  лицо у
него  побагровело еще  больше,  так  что  Домне  Осиповне сделалось гадко  и
страшно за него.
     - Это  все  госпожа его  натолковывает ему,  -  проговорила она,  когда
Грохов позатих немного.
     - Нет-с,  ошибаетесь!..  Совершенно ошибаетесь,  -  возразил  он,  едва
приходя в  себя от  трепки,  которую задал ему  его  расходившийся катар.  -
Госпожа эта,  напротив...  когда  он  написал потом ко  мне...  О  те,  черт
поганый, уняться не может! - воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему
снова бить его кашлю.  -  И  когда я передал ему вашу записку...  что вы там
желаете получить от него лавки,  капитала пятьдесят тысяч...  Ну те, дьявол,
как мучит!.. - заключил Грохов, продолжая кашлять.
     - Как,  однако,  вы простудились,  -  заметила ему с состраданием Домна
Осиповна.
     - Страшно  простудился...  ужасно!..  -  говорил Грохов  и  затем  едва
собрался с  силами,  чтобы продолжать рассказ:  -  Супруг ваш  опять было на
дыбы, но она прикрикнула на него: "Неужели, говорит, вам деньги дороже меня,
но я  минуты с  вами не останусь жить,  если жена ваша вернется к вам"...  О
господи, совсем здоровье расклеилось...
     И Грохов, как бы в отчаянии, схватил себя за голову.
     - Это,  я  думаю,  все  от  ваших  усиленных  занятий,  -  проговорила,
по-прежнему с состраданием,  Домна Осиповна.  -  Но что же,  однако, муж мой
выдал вам какой-нибудь документ? - поспешила она прибавить, потому что очень
хорошо видела и понимала,  как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и
даже почему именно было трудно.
     - Выдал-с!  Сейчас вот  вам передам все:  это вот-с  купчая крепость на
лавки,  а  это ваши деньги,  -  говорил он,  пододвигая то и  другое к Домне
Осиповне.
     Она  купчую  крепость тоже  прочла  весьма  внимательно и  начала потом
считать деньги, раскладывая их сначала на сотни, а потом на тысячи.
     - Тут всего тридцать тысяч! - произнесла она недоумевающим голосом.
     - Тридцать-с!  -  ответил сначала очень коротко Грохов;  но,  видя, что
Домна  Осиповна все  еще  остается в  недоумении,  он  присовокупил:  -  Все
имущество я ценю в двести тысяч, хотя оно и больше стоит... десять процентов
мне - значит, двадцать тысяч, а тридцать - вам!
     Слова эти окончательно озадачили Домну Осиповну.
     - Но десять процентов, кажется, берется, когда дело ведут! - произнесла
она с какой-то перекошенной и злой улыбкой.
     - А я разве не вел дела?  -  возразил ей Грохов.  -  Но кроме того,  мы
уговорились так с вами... У меня вашей руки письмо есть на то.
     - Но я  полагала,  что дело дойдет до суда,  -  говорила с  той же злой
улыбкой Домна Осиповна.
     - Ну, за это вы благодарите бога, что дело до суда не дошло, - произнес
с  ударением и  тряхнув головой Грохов,  -  по  суду бы  супруг ваш  шиш вам
показал.
     - Как же шиш...  и как это деликатно с вашей стороны так выражаться!  -
сказала, вся вспыхнув, Домна Осиповна.
     - Так,  шиш!  -  повторил еще  раз Грохов.  -  В  законах действительно
сказано, что мужья должны содержать своих жен, но каких? Не имеющих никакого
своего имущества; а муж ваш прямо скажет, что у вас есть дом.
     - Но дом я,  - возразила Домна Осиповна с прежней неприятной улыбкой, -
сейчас могу продать!
     - А тогда он скажет, что у вас деньги есть.
     - Деньги я тоже могу прожить, подарить, потерять...
     Грохов усмехнулся при этом.
     - Да, как же, обманешь кого-нибудь этими побасенками: нынешние судьи не
слепо судят и  прямо говорят,  что они буквы закона держатся только в  делах
уголовных,  а в гражданских,  -  так как надо же в чью-либо пользу решить, -
допускают толкования и,  конечно, в вашем деле в вашу пользу не растолковали
бы, потому что вы еще заранее более чем обеспечены были от вашего мужа...
     Всех этих слов Грохова Домна Осиповна и не слушала, а молча и с заметно
недовольным лицом укладывала бумаги и деньги в карманы своего платья.
     - Вы  потрудитесь во  всем этом дать мне расписочку,  -  сказал Грохов,
пододвигая Домне Осиповне бумагу и перо.
     - Что же я написать должна? - спросила та.
     - Напишите-с,  что документы и деньги,  переданные мне вашим мужем,  вы
сполна получили, а я напишу, что следующие мне по делу сему деньги вами тоже
уплочены!.. - отвечал Грохов и написал, что говорил.
     - Ну,  не очень я  деньги сполна получила,  -  говорила Домна Осиповна,
начиная писать расписку.
     - Не знаю-с, по-моему, вы сполна их получили, - сказал Грохов и на лице
своем весьма ясно изобразил желание,  чтобы клиентка его  поскорее убиралась
от него; но Домна Осиповна не поднималась с своего места.
     - Но  каких мне бумаг купить на  эти деньги,  решительно недоумеваю,  -
проговорила она, кусая свои розовые губки.
     Грохов догадался, что этот вопрос был адресован к нему.
     - Из бумаг вам лучше всего купить хмуринские акции, - отвечал он.
     - Но  они  очень  высоко  стоят,  -  произнесла грустным голосом  Домна
Осиповна.
     - На бирже их нечего и покупать,  -  там приступу нет, но нельзя ли вам
как-нибудь  их  достать  от  самого  господина Хмурина;  дает,  говорят,  он
некоторым знакомым по  номинальной даже  цене...  Нет  ли  у  вас  человека,
вхожего к нему?
     Домна Осиповна некоторое время соображала.
     - Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, - сказала она, опять
как бы больше сама с собой.
     - Чего же лучше... Приятели, ни в чем не отказывают друг другу.
     - Его  попрошу!..  -  продолжала Домна  Осиповна  тем  же  размышляющим
голосом. - Но самые акции верны ли?
     При этом вопросе Грохов даже рассмеялся.
     - Вот еще!.. Верны ли акции... - произнес он.
     Домна Осиповна, наконец, поднялась.
     Грохов тоже встал с своего стула.
     - До свиданья! - сказала она довольно сухо ему.
     - До свиданья-с!  -  повторил и  он ей,  склоняя свою голову к  столу и
начиная внимательно смотреть на лежавшие на нем бумаги.
     Домна Осиповна ушла.
     Грохов после того опять сейчас же сел.
     - Ну,  барынька...  выжига  порядочная!  -  произнес он,  утирая градом
катившийся со лба пот;  от всех этих объяснений с  клиенткою похмелья у него
как будто бы и не бывало.


                                   * * *

     От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор.  Там, в
первой же со входа комнате,  за проволочной решеткой, - точно птица какая, -
сидел жид с  сильными следами на лице и  на руках проказы;  несмотря на это,
Домна  Осиповна  очень  любезно  поклонилась ему  и  даже  протянула  ему  в
маленькое отверстие решетки  свою  руку,  которую жид,  в  свою  очередь,  с
чувством и довольно сильно пожал.
     - А я к вам денег еще привезла положить на чек, - сказала она веселым и
развязным тоном.
     - А и прекрасно, что привезли! - подхватил тоже весело жид.
     Домна  Осиповна  положила перед  ним  на  прилавок деньги  и  расчетную
книжку.
     Жид рассмотрел сначала книжку,  пересчитал потом деньги и, положив их в
ящик, произнес, стараясь приятно улыбнуться:
     - К прежним пятидесяти тысячам вы кладете еще тридцать?
     - Еще!  -  отвечала  Домна  Осиповна с  той  же  веселой  улыбкой;  эти
пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его
хозяйством, о чем сей последний, конечно, не ведал.
     - Но вот еще что...  Вероятно,  я скоро возьму у вас все свои деньги, -
прибавила Домна Осиповна жиду.
     Тот почтительно склонил перед ней свою голову.
     - О,  когда только вам угодно будет! - произнес он, придав своим глазам
какое-то даже сентиментальное выражение,  а  затем,  написав в  книжке,  что
нужно было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.
     Та,  взглянув на  написанную в  книжке цифру денег,  поблагодарила жида
наиприятнейшей улыбкой.
     - Скажите,  - начала она, приближая уже почти к самой решетке свое лицо
и весьма негромким голосом, - хмуринские акции верны или нет?
     - Как то, что завтра солнце взойдет! - отвечал ей жид.
     - Так верны? - переспросила Домна Осиповна.
     - Так верны! - повторил жид.
     - Mersi*,  -  сказала на это Домна Осиповна и, пожав еще раз пораженную
проказой руку жида, ушла.
     ______________
     * Благодарю (франц.).


                                  Глава VI

     Елизавета  Николаевна Мерова,  в  широчайшем утреннем  капоте,  обшитом
кругом кружевами и  оборками,  сидела на  небольшом диванчике,  вся утонув в
него,  так  что  только и  видно было  ее  маленькое личико и  ее  маленькие
обнаженные ручки,  а  остальное  все  как  будто  бы  была  кисея.  Квартира
Елизаветы  Николаевны,  весьма  небольшая,  в  противоположность дому  Домны
Осиповны представляла в  своем убранстве замечательное изящество и простоту;
в ней ничего не было лишнего,  а если что и было,  так все очень красивое и,
вероятно,  очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на
деньги  Янсутского;   но   собственно  вкус,   руководствовавший  всем  этим
убранством,   принадлежал  родителю  Елизаветы  Николаевны,   графу  Николаю
Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам
даже про себя выражался, - аферисту и прожектеру.
     Граф в это время сидел у дочери.  Он был уже старик,  но совершенно еще
стройный,  раздушенный,  напомаженный,  с  бородой a  la  Napoleon III  и  в
безукоризненно модной сюртучной паре.
     - Как же,  chere amie*,  ты  это утверждаешь!..  -  говорил он  (даже в
русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское).  - Как женщина,
ты не можешь даже этого понимать!..
     ______________
     * дорогой друг (франц.).

     - Я,  может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это
одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.
     - Как,  вздор?  - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у
него в  руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот:  он только что перед
тем пил с дочерью шоколад.
     - Так,  вздор,  - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно
сначала первое дело покончить.
     - Но оно уже кончено...  с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... -
сказал с уверенностью граф.
     - А  если  кончено,  так  и  прекрасно!..  А  другое предприятие,  Петр
Евстигнеич говорит, надобно подождать...
     - Для тебя,  chere amie,  каждое слово твоего Петра Евстигнеича...  Oh,
diable*...  от  одного отчества его  язык переломишь!..  Тебе он,  по  твоим
чувствам к нему,  представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные
истины, но другие, может быть, понимают его иначе!
     ______________
     * О, черт... (франц.).

     Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись
ее  ветреностью и  тем,  что  она  осталась вдовою,  -  и  сделал это не  по
какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est
une  affaire  avantageuse  -   предприятие  не  безвыгодное,   а   выгодными
предприятиями граф в последнее время бредил.
     - В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши!
- присовокупил он вполголоса.
     - Пожалуйста,  папа,  не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю
этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.
     Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.
     - Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.
     - А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.
     Граф замолчал.
     Вскоре затем  приехала Домна  Осиповна.  Елизавета Николаевна очень  ей
обрадовалась.
     - Ах,  вот  кто это!  -  воскликнула она,  увидав входящую подругу,  и,
вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
     Граф Хвостиков тоже сейчас встал и  поклонился гостье;  при этом случае
нельзя не  заметить,  что  поклониться так вежливо и  вместе с  тем с  таким
сохранением собственного достоинства,  как сделал это граф,  вряд ли  многие
умели в Москве.
     - Ты,   однако,  -  начала  Елизавета  Николаевна,  перестав,  наконец,
целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!
     - Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет,
что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.
     - Постой,  постой!  -  останавливала между тем Мерова приятельницу,  не
давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног.  -  Но знаешь, ma chere*,
платье это тяжело на тебе сидит.
     ______________
     * моя дорогая (франц.).

     - Я  не нахожу этого,  -  отвечала Домна Осиповна,  не совсем,  видимо,
довольная этим замечанием.
     - Тяжело,  -  повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к
отцу.
     Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.
     - "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.
     - Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете
иметь!  -  отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна.  - Скажите, тяжело это
платье?
     - Pardon,  madame,  je ne comprends pas ce que cela signifie*:  тяжело!
Тяжело только то,  что трудно поднять,  но вам,  я надеюсь, не тяжело носить
ваше платье, а приятно.
     ______________
     * Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).

     Граф хотел этим что-то такое сострить.
     - Даже очень приятно,  оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила
Домна Осиповна.
     - Но  оно  не  платье,  ch