налить из своей бутылки.
     - По-заграничному чокнемтесь! - проговорил генерал.
     - Именно по-заграничному!  -  подхватил Янсутский, очень довольный, что
генерал становится с ним на заграничную ногу.
     - Скажите,  -  продолжал тот вполголоса,  когда им и Янсутским еще было
выпито по  стакану вина,  -  эта  Олухова овдовела и  вышла  снова  замуж за
какого-то доктора?..
     - Все,  что  случалось с  молодыми  женщинами,  генерал  всегда  ужасно
интересовался узнавать до самых мельчайших подробностей.
     - Вышла замуж!.. - отвечал Янсутский с злой усмешкой.
     - Но такая партия для нее, мне кажется, очень иньебильна.
     - Прежняя связь! - объяснил Янсутский.
     Генерал сделал удивленные глаза.
     - Que me dites vous la?..* А Бегушев как же? - спросил он.
     ______________
     * Что вы мне говорите?.. (франц.).

     - И при нем еще это существовало... Нынче женщины менее трех любовников
в одно и то же время не имеют!.. - произнес Янсутский.
     - Но она,  мне сказывали,  сделалась после мужа миллионеркой, - заметил
генерал.
     - Эти миллионы пока еще в  воздухе!  -  воскликнул Янсутский.  -  Очень
может быть, что эти миллионы пообрежут у ней.
     - Пообрежут?.. - переспросил генерал.
     - И очень сильно!..  Тут такой казус вышел: госпожа Домна Осиповна сама
имеет свое состояние тысяч в триста, но она приняла наследство и после мужа,
а   муж,   приявший  наследство  после  деда,   оказывается  несостоятельным
должником...  Следовательно,  госпожа  Олухова  все,  что  не  доплатится по
конкурсу, должна пополнить своими денежками.
     - Ах, бедная!.. - произнес генерал с искренним чувством сожаления. - Но
правда ли, что она очень красива собой?
     - Была,  а теперь тряпка,  вымытая в соляной кислоте:  подмазывается...
румянится.
     После обеда генерал и  Янсутский перешли вместе в  говорильную комнату,
велев себе туда подать шампанского. Там они нашли Долгова, читающего газету,
который обыкновенно,  за  неимением денег платить за обед,  приезжал в  клуб
после своего, более чем скромного, обеда, в надежде встретить кого-нибудь из
своих знакомых и потолковать по душе. Янсутский, взглянув на Долгова, сейчас
припомнил, что он видел его в Собрании ужинающим вместе с Бегушевым.
     Когда  подано  было  шампанское и  генерал с  Янсутским выпили  еще  по
стакану, то сей последний начал беседу с Траховым совершенно как с ровней.
     - А  в  Москве,  ваше превосходительство,  нельзя так  приятно провести
время, как в Париже! - говорил он.
     - Нельзя, - подтвердил генерал.
     - Припомните Клеманс!.. Что за прелесть девочка!..
     Генерал приподнял глаза к  небу,  и  у  него  вырвался из  груди легкий
вздох.
     Чтобы скрыть волнующие его чувствования,  он начал усиленно курить свою
дорогую сигару. Жена последний год решительно объявила ему, что он - русский
человек  и  потому  должен  жить  в  России.  Напрасно генерал  жаловался на
ожирение сердца, на подагру. Татьяна Васильевна на все отвечала ему: "Вздор,
ты  совсем здоров!"  -  и  простым механическим способом не  давала генералу
денег на  поездку за  границу.  Ссориться же с  ней окончательно из-за этого
генерал не хотел, да и было бы это для него очень нерасчетливо: оставшись на
одном жалованье, хорошо не покушаешь!
     Вспомнив о заграничной,  или, правильнее сказать, парижской, бульварной
жизни и  сравнивая ее  с  настоящей своей жизнью,  генерал впал  в  грустное
настроение духа  и,  молча  прислушиваясь к  своему  пищеварению,  продолжал
сосать сигару,  так что Янсутский,  не  любивший ни на минуту оставаться без
какой-нибудь деятельности, обратился с разговором к Долгову.
     - Есть что-нибудь интересное в газете? - спросил он.
     Долгов чрезвычайно обрадовался его вопросу, рассчитывая поговорить.
     - Очень многое!  -  отвечал он с повеселевшим взором.  -  В Герцеговине
восстание, - это начинающийся пожар!
     - Читал про это восстание!  -  воскликнул,  в свою очередь,  Янсутский,
разваливаясь на диване. - Но только пожара пока еще не видать.
     - Пожар!.. - повторил громогласным голосом Долгов.
     - Почему вы так уверены в  этом?  -  спросил его генерал мягко вежливым
тенором и  в  то  же  время,  налив и  пододвинув Долгову бокал шампанского,
присовокупил: - Не угодно ли вам вина?
     - Благодарю!  -  сказал тот и залпом выпил вино, не разбирая даже того,
что он пьет. - С кем имею я честь говорить? - прибавил он.
     - Я - Трахов, а это - господин Янсутский! - отрекомендовал генерал.
     - А я -  Долгов!  - воскликнул Долгов. - Пожар оттого... - продолжал он
без перерыва, - теперь Герцеговина... Там Черногория... Сербия... Румыния!..
Словом, весь славянский мир с Россией во главе...
     - Но зачем же России тут ввязываться? - перебил его Янсутский.
     - Для того,  -  закричал уже Долгов,  -  что это историческое призвание
ее!..  Пришло время резко определяющих себя народностей:  славяне, германцы,
романские племена, англосаксы. Это выдумал Наполеон III и предугадал.
     - Черт с  ним,  с  его  предугадыванием!..  Он  лучше бы  предугадал не
драться с  немцами,  и Франция не поплатилась бы миллиардами...  -  возразил
Янсутский.
     - Я сам Наполеона всегда ненавидел и говорил, что он ничтожество, что в
нем капли нет крови Наполеона Первого,  но  в  этом он  прав:  Россия должна
обособить славянский мир! - кричал Долгов.
     - Позвольте-с!  -  тоже воскликнул не  тише его Янсутский.  -  Какую же
выгоду Россия получит через это?
     - Выгоду торжества духа! - воскликнул Долгов.
     - Это верно!.. - поддакнул ему генерал.
     - Но еще восторжествуем ли мы?..  Бабушка надвое сказала:  либо дождик,
либо снег, либо будет, либо нет!.. - не уступал Янсутский.
     - Восторжествуем!..  Турция  -  гнилой,  разлагающийся  труп!..  Страна
невежества...  деспотизма... страна узаконенного распутства! - валял на всех
парах Долгов.
     - А мне так это узаконенное распутство очень нравится,  -  подзадоривал
его Янсутский.  - А вы как, ваше превосходительство, полагаете? - отнесся он
к генералу.
     Тому не совсем понравился этот вопрос.
     - Полагаю,  что  многоженство есть  одно из  величайших зол  Турции,  -
проговорил он явно недовольным тоном.
     - Но почему, - я не вижу! - воскликнул Янсутский.
     - Да потому,  -  старался придумать генерал, - что оно отнимает у турок
время,  расслабляет их умственные способности,  наконец,  беспокоит их этими
каждодневными, вероятно, ссорами в серале между женами.
     - Армия турецкая голодна, не обута, не одета... солдаты их возбуждаются
только опиумом и  водкой,  а  в  душе  они  все  трус на  трусе,  хвастун на
хвастуне!..  -  кричал между тем Долгов,  не  слышавший даже разговора своих
собеседников, как совершенно не входящего в кругозор его собственных мыслей.
     - Это  неправда!..  Совершенная  неправда!  -  начал  уж  покрикивать и
генерал.  -  Я  с  турками  сам  в  Севастопольскую кампанию дрался,  это  -
храбрейшие солдаты!..
     - То было прежде, а теперь в Турции все деморализовано и все расшатано!
- не унимался Долгов.
     - Но откуда вы это знаете?..  Вы были в Турции?.. Путешествовали там? -
допрашивал его Янсутский.
     "Был!.." - чуть было не хватил Долгов, но удержался.
     - Я не был там, но я читал это и слышал от множества достоверных людей!
- сказал он.
     - Ну-с,  а я был в славянских землях и в Турции и скажу вам достовернее
ваших достоверных людей,  что турки -  честный народ,  а славяне, по большей
части, плутишки.
     У Долгова от последней фразы Янсутского голос даже перехватило.
     - Нет, вы не были там!.. Вы это врете, - произнес он совершенно низовой
октавой.
     Янсутский действительно врал:  он  не  был  в  Турции и  только однажды
проехал по железной дороге славянские земли, и то ночью.
     - Вру не  я,  а  вы врете!..  -  говорил он,  уже вставая и  озлобленно
засмеявшись.
     Генералу все  более и  более начинала становиться неприятною эта сцена:
он ожидал, что, чего доброго, спорящие договорятся до дуэли.
     - До  свиданья,   ваше  превосходительство!   -  сказал  ему  Янсутский
фамильярно.
     - Прощайте!..  - ответил генерал и в протянутую руку Янсутского положил
только два пальца.
     С Долговым Янсутский совершенно не поклонился и ушел.
     - Всех  этих  рациональников и  близоруких консерваторов народ  русский
должен был бы растерзать на части! - вскрикнул ему вслед Долгов.
     Генерал усмехнулся: хоть все, говоримое Долговым, было совершенно то же
самое,  что говорила и  Татьяна Васильевна,  -  чего генерал,  как мы знаем,
переносить равнодушно не  мог,  -  тем  не  менее Долгов ему понравился;  он
показался генералу поэтом, человеком с поэтической душой.
     - Когда жена переедет в  Москву,  я попрошу вас познакомиться с ней,  -
она очень рада будет с вами побеседовать! - сказал он ему.
     - Благодарю... непременно! - отвечал Долгов.
     Генерал поднялся, чтобы уехать.
     Долгов проводил его до передней.
     - Au revoir!..* - простился с ним генерал, приветливо кивнув головою.
     ______________
     * До свиданья!.. (франц.).

     - Я явлюсь к вашей супруге! - повторил еще раз Долгов, не спросив даже,
когда супруга генерала переедет в  Москву и  где она будет жить;  а затем он
пошел бродить по залам клуба, высматривая себе кого-нибудь в слушатели.


                                  Глава V

     Трахов  прямо  из  Английского  клуба  проехал  к  Бегушеву.  Прокофий,
отворивший ему  дверь,  обрадовался генералу.  Он  любил,  когда  барина его
посещали знатные особы.
     - Дома?.. - спросил Трахов.
     - У себя-с... пожалуйте!.. - поспешно ответил Прокофий.
     Генерал пошел было.
     - У  нас же живет и Аделаида Ивановна,  -  счел за нужное присовокупить
Прокофий.
     - Ах,  я очень рад, что увижу кузину, - говорил генерал, идя в знакомую
ему диванную.
     Бегушева он застал играющим в  шахматы с  графом Хвостиковым,  который,
как и на железной дороге,  хотел было удрать,  увидав Трахова; но удержался,
тем более что генерал,  поздоровавшись или,  лучше сказать, расцеловавшись с
Бегушевым,  поклонился и графу довольно вежливо. Граф, с своей стороны, тоже
ответил ему, с сохранением собственного достоинства, почтительным поклоном.
     Все уселись.
     - А с вами,  кузен,  живет и кузина Аделаида Ивановна? - сказал генерал
Бегушеву.
     - Со мной!.. - проговорил тот.
     - Как ее здоровье?
     - Так себе, ничего!.. Скрипит.
     - Мы нынче все скрипим кое-как!..  - произнес генерал, проведя рукой по
животу своему,  и при этом парижские бульвары припомнились ему во всей своей
прелести.
     - Именно  все  скрипим!..   -  подтвердил  граф  Хвостиков,  не  могший
удержаться,  чтобы не заговорить с Траховым;  а потом,  говоря правду,  он и
скрипел более,  чем кто-либо,  - денежные обстоятельства его были даже более
обыкновенного плохи:  издание газеты с Долговым окончательно не удалось;  та
газета,  где он  фельетонствовал,  отказала ему за  то,  что он очень сильно
налгал в одном из фельетонов, и его даже тянули в суд за оскорбление.
     - Как  поживает ваша  жена?  -  спросил  Бегушев,  чтобы  о  чем-нибудь
заговорить с кузеном.
     - Благодарю!..  - отвечал генерал. - Она нынешнюю зиму думает месяца на
два, на три совсем переехать в Москву.
     - Это ради чего? - воскликнул Бегушев.
     - Ради того,  что  она  в  Петербурге очень скучает!..  Ей  там  дышать
нравственно нечем! - объяснил генерал.
     - А Тюменев опять стал бывать у вас?  -  проговорил Бегушев с некоторой
насмешкой.
     - Редко!.. Камешек раздора с той и другой стороны брошен.
     - Чем же в Москве будет нравственно жить Татьяна Васильевна?  - пожелал
узнать Бегушев.
     - Тем,  чему я  сейчас был  свидетелем в  Английском клубе:  тут  такой
горячий спор шел о  славянах и  о  Турции,  а теперь в этом,  как выражается
Татьяна Васильевна, вся поэзия ее жизни...
     - Между кем был спор?.. - полюбопытствовал уже граф Хвостиков.
     - Между Янсутским и Долговым!
     - Долгов, конечно, был за славян? - подхватил граф.
     - Долгов за славян, а Янсутский за турок!
     Граф Хвостиков пожал плечами.
     - Только такой человек,  как Янсутский,  может быть за турок,  - сказал
он.
     - Это  тоже  в  каком  смысле,  -  заметил генерал.  -  Долгов говорит,
например,  что турки -  трусы; это вздор; а Янсутский уверяет, что славяне -
плуты...
     - Охота вам повторять,  что говорят Янсутские,  да и Долгов, пожалуй! -
произнес с досадой Бегушев.
     - Это так:  сегодня я убедился вполне,  что Янсутский болтун и сплетник
большой...  Про  эту  бывшую madame Олухову он  таких мне  невероятных вещей
насказал... - говорил генерал.
     При имени Олуховой Бегушев немного вспыхнул.
     - Каких же именно невероятных? - спросил граф Хвостиков.
     - Он утверждал,  что она должна разориться совершенно:  она там... я не
понял даже хорошенько...  приняла какое-то  наследство после мужа,  а  тот -
банкрот, и ей придется отвечать за его долги.
     Граф Хвостиков хотел было что-то  такое возразить генералу,  но  в  это
время по дому раздалось беганье,  затем шлепанье башмаков и в заключение лай
по крайней мере пяти собачьих голосов.
     - Qu'est се que cela?* - сказал генерал.
     ______________
     * Что это такое? (франц.).

     - Это сестра приехала с  своими собаками из  старушечьего маскерада,  -
отвечал Бегушев.
     - А,  понимаю! - произнес генерал. - Милая Аделаида Ивановна до сих пор
не утратила своей страсти к собакам?
     - За неимением других страстей, хранит пока эту!.. - сказал Бегушев.
     Вскоре в диванную предстала Маремьяша - красная, пылающая и издающая из
себя легкий пар,  пропитанный запахом березовых веников.  Она доложила,  что
Аделаида Ивановна,  узнав,  что  у  Александра Ивановича кузен  их,  генерал
Трахов, умоляет его прийти к ней, чтобы поскорей на него взглянуть.
     Генерал на это приглашение немедля отправился в сопровождении Маремьяши
в отделение Аделаиды Ивановны,  которое,  чем долее жила в нем старушка, все
более и  более принимало оригинальный или  почти исторический характер:  оно
состояло  из  маленького,  крытого  шатром  и  освещаемого  цветным  фонарем
прохода,  потом  очень  большой комнаты,  из  которой одна  дверь,  красного
дерева,  вела в спальню Аделаиды Ивановны, а другая, совершенно ей подобная,
прикрывала  собой  шкаф,  хранящий  маленькую  библиотеку  m-lle  Бегушевой.
Библиотека эта  исключительно состояла  из  книг  духовного содержания и  из
множества альбомов,  в которых были и стихи,  и проза, и наклеенные засохшие
цветки,  и рисунки акварелью,  карандашом,  пером.  Мебель вся была во вкусе
ренессанс и довольно покойная.  Запах одеколона наполнял всю комнату.  Стены
почти  сплошь  были  увешаны картинами в  потускнелых золотых рамах.  Прежде
всего кидался в глаза огромный портрет покойной императрицы Марии Федоровны,
когда-то  из  своих рук возложившей на Аделаиду Ивановну,  при выпуске ее из
Смольного монастыря,  шифр  первой ученицы.  Далее -  тоже  довольно большой
портрет  сурового  на  вид  старика  в  генеральском  екатерининских  времен
мундире,  с подзорной трубкой в руке и с развернутою перед ним картою, - это
был прадед Бегушевых. Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны
- дамы с необыкновенно нежным цветом лица и с буклями на висках,  а налево -
головка совершенно ангелоподобной девочки; то была сестра Аделаиды Ивановны,
умершая в детстве.  Над диваном, на котором старушка по преимуществу сидела,
красовался,  почти в натуральную величину, фотографический снимок Александра
Ивановича,  очень похожий на него,  но в то же время весь какой-то черный, а
также виднелись:  зимний русский пейзаж,  изображающий,  как  отец Бегушева,
окруженный крепостными охотниками,  принимал медведя на рогатину,  и другой,
уже летний пейзаж,  представляющий их главную,  родовую усадьбу с  садом,  с
рекой,  с  мельницей и  церковью вдали.  Все  это  Аделаида Ивановна отчасти
привезла с  собой,  а  частью собрала из других комнат братнина дома.  Кроме
картин,  она  перетащила  к  себе  много  и  других  вещей,  дорогих  ей  по
воспоминаниям;  так, например, на подзеркальном столике, выложенном бронзою,
помещались у  нее  стариннейшие сфероидальной формы часы с  стоящим над ними
Сатурном, под ногами которого качался маятник; несколько выступов изразцовой
печи были уставлены фарфоровыми куколками пастушков,  пастушек, французского
гренадера,  опирающегося на ружье,  босоногого францисканца и  даже русского
мужичка с балалайкой в руке.
     При  появлении генерала  произошел весьма  пустой  случай,  но  который
ужасно сконфузил Аделаиду Ивановну: едва только Трахов переступил порог, как
сидевший в клетке попугай тарарахнул ясным и отчетливым образом: "Дурак!"
     Генерал сначала попятился было назад, но потом сообразил:
     - Это ваш попка так меня приветствует, - сказал он.
     - Ах,  он пренесносный;  я велю скоро его продать,  - говорила Аделаида
Ивановна, не знавшая, что делать и куда глядеть.
     - Дурак! - повторил еще раз попугай, когда хозяйка и гость уже уселись.
     Маремьяша,  чтобы заставить замолчать глупую птицу,  поспешила накинуть
покрышку на клетку попугая.
     - Извините меня,  мой друг,  хоть вы  и  видите,  какая я,  -  говорила
Аделаида Ивановна,  собравшаяся несколько с  духом и показывая на себя:  она
действительно была в спальном капоте,  ночном чепце и пылала не меньше своей
горничной. - Но мне так хотелось вас видеть! - проговорила она.
     - И я,  кузина, желал вас видеть! - говорил генерал. - А вы тут отлично
поместились,    -    присовокупил   он,   невольно   обратив   внимание   на
семейно-историческое убранство комнат Аделаиды Ивановны.
     - Ах,   как  отлично,   как  бесподобно!..  -  полувоскликнула  она.  -
Александр,  вы знаете,  он хоть и серьезен,  но ангел доброты!..  Одно,  что
хвораю я все последнее время; брату уж и не говорю, а хвораю!
     - За границу бы вы, кузина, съездили и полечились там, - посоветовал ей
генерал,  полагавший,  что как только пустят человека за  границу,  так он и
выздоровеет непременно, - что лично с генералом в самом деле и случалось.
     - Не на что, cousin*, состояние мое совершенно расстроилось, - отвечала
Аделаида Ивановна.
     ______________
     * кузен (франц.).

     - Каким образом? - спросил генерал с удивлением.
     - Деньги все  выпросили у  меня  мои  друзья,  а  теперь мне  и  платят
понемножку!.. - посмягчила было свое положение Аделаида Ивановна.
     - Ничего вам,  сударыня,  не платят!  -  уличила ее Маремьяша, стоявшая
около Аделаиды Ивановны и намачивавшая ей по временам одеколоном голову.
     Генералу немножко не понравилось вмешательство в разговор горничной.
     - Но кто ж именно эти друзья ваши? - отнесся он к Аделаиде Ивановне.
     - Первый  -   князь  Мамелюков!..   Вы  знаете,   cousin,  какая  почти
родственная любовь существовала между нашими семействами, я его воспринимала
от купели,  хотя и  была еще молоденькой девушкой!..  Как мне совестно тогда
было...  -  И  старушка,  махнув рукой,  еще более покраснела,  а  Маремьяша
поспешила налить ей на голову целую пригоршню одеколона.  - Князь мне должен
сорок тысяч и не платит - мне это так удивительно!
     Генерал нахмурился.
     - И мне тоже: князь - богатый человек!.. - проговорил он.
     - Очень богатый!..  Брат схлопотал было,  чтобы с  князя взыскал суд...
каково мне это было, посудите, кузен!.. Князь точно что очень испугался суда
и уехал за границу...
     Генерал продолжал быть нахмуренным.
     - Все это тем более неприятно слышать,  что князь у  меня и  служит,  -
проговорил он.
     - О,  тогда, cousin, попросите его, чтобы он хоть часть мне заплатил...
vous comprenez*,  что  мне тяжело же  жить все и  во  всем на  счет брата...
Конечно,  Александр -  ангел: он мне ни в чем не отказывает;