торжествующий вид.
     - Будет!  -  сказал  он  лаконически,  так  как  стеснялся присутствием
Аделаиды Ивановны.
     - Благодарю! - отвечал ему лаконически и Бегушев.
     Но у старушки не прошли мимо ушей эти фразы.  Она почти догадывалась, о
ком они были сказаны.
     Аделаида Ивановна давно интересовалась узнать об  отношениях ее брата к
m-me Олуховой,  и когда ее Маремьяша, успевшая выведать у людей Бегушева все
и  про  все,  сказала ей,  что  Александр Иванович рассорился с  этой дамой,
Аделаиде Ивановне было это чрезвычайно неприятно: она очень не любила, когда
люди ссорились!


                                 Глава XII

     Перед балом в Дворянском собрании Бегушев был в сильном волнении.  "Ну,
как  Домна Осиповна не  будет?"  -  задавал он  себе вопрос и  почти в  ужас
приходил от  этой мысли.  Одеваться на  бал  Бегушев начал часов с  семи,  и
нельзя  умолчать,   что  к  туалету  своему  приложил  сильное  и  давно  им
оставленное старание: он надел превосходное парижское белье, лондонский фрак
и  даже  слегка  надушился  какими-то  тончайшими духами.  Графу  Хвостикову
Бегушев объявил, чтобы тот непременно был готов к половине девятого.
     - Но зачем же так рано? - возразил было граф.
     - Я  всегда люблю рано приезжать!  -  сказал ему сурово Бегушев;  но  в
сущности он спешил быть в собрании, чтобы не прозевать Домны Осиповны, а то,
пожалуй, он разойдется с ней и не встретится целый вечер.
     Приехав с  графам Хвостиковым в собрание,  Бегушев остановился в первой
же со входа комнате и сел на стул около самых входных дверей.
     - Ты  тут  останешься?  -  спросил его граф,  начинавший догадываться о
тайной мысли Бегушева.
     - Тут! - отвечал тот.
     Граф в  своем освеженном туалете пошел бродить по совершенно еще пустым
залам.  Публика начала съезжаться только в конце десятого часа.  Бегушев все
это  время глаз не  спускал со  входных дверей и  еще издали увидал входящую
Домну Осиповну в сопровождении Янсутского.  Одета она была к лицу, со вкусом
и  богато.  Бегушев поспешил пройти в  большую залу  и  встал около колонны,
опять потому же, что Домна Осиповна непременно должна была пройти мимо него.
Она действительно прошла и  уже под руку с  Янсутским,  шедшим гордо и почти
презрительно смотревшим на  всю  публику.  С  Бегушевым Домна  Осиповна была
несколько мгновений почти лицом к  лицу и вначале заметно взволновалась,  но
потом  сейчас  же  овладела  собой  и  взглянула  в  сторону.  Янсутский  не
поклонился Бегушеву;  тот  ему  тоже не  пошевелил головой.  Затем Янсутский
что-то такое шепнул Домне Осиповне. Она сделала при этом небольшую гримасу и
ничего ему не ответила. Бегушев по-прежнему оставался у колонны и принял как
бы  спокойный вид;  его  порадовало весьма  маленькое обстоятельство:  Домна
Осиповна, отойдя довольно далеко, обернулась и очень пристально взглянула на
него.
     Подан был сигнал к  началу танцев.  Перед Бегушевым неожиданно предстал
вырвавшийся из тесной толпы граф Хвостиков.
     - Она здесь! - произнес он радостно-задыхающимся голосом.
     - Я  видел  ее!  -  отвечал  Бегушев,  стараясь  по-прежнему оставаться
спокойным.
     - Я  приглашу ее сейчас,  на кадриль и  повыспрошу!  -  объяснил граф и
опять юркнул в толпу.
     Бегушев затем все внимание и зрение свое устремил на танцующих,  потому
что посреди их заметил Домну Осиповну.  Она танцевала с  Янсутским и ходила,
как гордая пава,  что было несколько смешно,  но  Бегушеву не показалось это
смешным. Во время пятой фигуры сзади его раздался голос:
     - Александр Иванович, вот где я вас встречаю!..
     Бегушев оглянулся.  Это говорил молодой русский художник,  с  закинутой
назад гривой волос и во фраке, из которого он заметно вырос.
     - Ту  картину мою,  которую вы  видели у  меня  в  Риме и  одобряли,  я
кончаю!..  -  говорил художник, простодушно воображавший, что весь мир более
всего озабочен его картиной.  -  Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть
на нее... Я помню, какие прекрасные советы вы мне давали.
     - Если будет время, - заеду! - отвечал ему сухо Бегушев.
     Ему  ужасно было  досадно,  что  художник,  стоя перед ним,  совершенно
закрывал ему  своею  косматою головой Домну Осиповну;  но  тот,  разумеется,
этого не понимал и продолжал ласково смотреть на Бегушева.
     - Какое у  вас  прекрасное лицо,  Александр Иванович!  -  сказал он.  -
Сколько в нем экспрессии...  Вот если бы вы когда-нибудь позволили мне снять
с вас портрет, - какое бы это удовольствие для меня было!
     Бегушев молчал.
     Художник,  наконец,  поотодвинулся с своего места и дал ему возможность
снова наблюдать Домну Осиповну, хоть и ненадолго, так как танцы кончились, и
ее не видать стало.  В продолжение всего своего наблюдения Бегушев заметил к
удовольствию своему,  что Домна Осиповна почти не разговаривала с Янсутским,
но в ту сторону, где он стоял, вскидывала по временам глаза.
     Следующую  кадриль  Домна  Осиповна  танцевала  с  графом  Хвостиковым.
Бегушев видел,  что граф со своей,  хотя несколько и  старческой,  ловкостью
немедля начал занимать Домну Осиповну.  Она внимательно прислушивалась к его
словам,  что же означало выражение лица ее, определить было трудно. Кажется,
оно  более  всего  дышало грустью;  словом,  надежды моего пятидесятилетнего
героя  все  более  и  более  росли,  но  вдруг  ему  кинулся в  глаза доктор
Перехватов, стоявший на противоположной стороне боковой эстрады в щегольском
фраке,  в белом галстуке,  туго натянутых белых перчатках,  - и к нему прямо
направилась Домна Осиповна. Увидав ее, Перехватов, спустившись с двух - трех
ступенек эстрады,  подошел к  ней и  подал ей руку.  Затем они ушли в другие
залы.  Все это точно ножом кольнуло Бегушева в сердце.  Утомившись, наконец,
стоять,  он опустился на одну из ближайших красных скамеек и потупил голову.
Ему припомнилось,  что в этой же зале и он когда-то ходил с Домной Осиповной
под руку,  ходил бы,  может быть,  и до сей поры,  если бы сам все,  в своем
бешеном безумстве, не разломал и не исковеркал!
     Граф  Хвостиков между  тем  на  средине освободившегося от  толпы  зала
разговаривал с каким-то господином, совершенно седым, очень высоким, худым и
сутуловатым,  с глазами как бы несколько помешанными и в то же время с очень
доброй и приятной улыбкой. Господин этот что-то с увлечением объяснял графу.
Тот тоже с увлечением отвечал ему; наконец, они оба подошли к Бегушеву.
     - Все идет отлично! Оставайся непременно ужинать, - шепнул прежде всего
граф  Бегушеву,  а  потом  присовокупил,  показывая на  товарища  своего:  -
Господин Долгов желает возобновить свое старое знакомство с вами!
     Бегушев,  как  ни  расстроен был,  но  узнал  Долгова,  своего  старого
товарища по пансиону и по университету.
     - Здравствуйте! - сказал Бегушев, приветливо пожимая его руку.
     Он  любил Долгова за  его  хоть и  бестолковое,  но  все-таки постоянно
идеальное направление.  Долгов  в  каждый  момент своей  жизни  был  увлечен
чем-нибудь возвышенным:  видел ли  он,  как  это  было с  ним  в  молодости,
искусную танцовщицу на  сцене,  -  он  всюду кричал,  что это не женщина,  а
оживленная статуя греческая;  прочитывал ли какую-нибудь книгу,  пришедшуюся
ему по вкусу,  -  он дни и ночи бредил ею и даже прибавлял к ней свое,  чего
там вовсе и  не  было;  захватывал ли во Франции власть Людовик-Наполеон,  -
Долгов приходил в отчаяние и говорил,  что это узурпатор, интригант; решался
ли у нас крестьянский вопрос, - Долгов ожидал обновления всей русской жизни.
В  искренность всех этих увлечений Долгова Бегушев верил,  но в силу -  нет:
очень их было много и чрезвычайно они были разнообразны!  Долгов сел рядом с
Бегушевым на  скамейку,  а  граф опять к  кому-то  убежал.  Долгов,  подобно
Бегушеву, также склонил свою голову; видимо, что жизнь сильно помяла его.
     - Вы  в  деревне живете?  -  спросил Бегушев:  он давным-давно не видал
Долгова.
     - Жил  было  в  деревне,  -  отвечал тот,  -  хотел  настоящим фермером
сделаться, сам работал - вон мозоли какие на руках натер! - И Долгов показал
при этом свои руки, действительно покрытые мозолями. - Но должен был бросить
все это.
     - Отчего?
     - Семья подросла! Семью надо было воспитывать.
     - А велика?
     - Слава  богу,   четыре  сына  и   три   дочери;   но   средства  очень
ограниченные...  Мне  бы  весьма  желалось приехать к  вам  и  побеседовать,
знаете, этак по душе, как прежде беседовали.
     - Приезжайте! - сказал Бегушев.
     Снова явившийся граф Хвостиков прервал их беседу.
     - Надо  ужинать идти!..  Наши  знакомые отправились!..  -  сказал он  с
ударением.
     Бегушев понял его и поднялся с своего места.
     - Пойдемте, поужинаем вместе! - отнесся он к Долгову.
     - Хорошо! - согласился тот.
     Когда Бегушев пришел в столовую,  то Домна Осиповна,  Янсутский, доктор
Перехватов,  а  вместе с  ними и  Офонькин сидели уже за отдельным небольшим
столом.
     Граф Хвостиков тоже потребовал,  чтобы и для их компании дали отдельный
стол.
     Когда они разместились, то мимо их прошел волосатый художник.
     - Присядьте к нам ужинать!  -  сказал ему Бегушев, желавший его немного
вознаградить за свою недавнюю сухость к нему.
     Художник несколько замялся: у него ни копейки не было в кармане денег.
     - Это  Александр Иванович дает  ужин  своим друзьям!..  -  поспешил ему
пояснить граф Хвостиков, очень хорошо ведавший на себе эту болезнь.
     Художник сел к столу.
     Нельзя вообразить себе  людей,  более  непохожих между собою,  как  те,
которые сидели с Домной Осиповной,  и те,  которые окружали Бегушева: они по
нравственному складу как будто бы были существами с разных планет,  и только
граф  Хвостиков мог  витать между  этими планетами и  симпатизировать той  и
другой.
     Вскоре в  столовой желающих ужинать все более и  более стало прибывать;
некоторые из них прямо садились и  начинали есть,  а другие пока еще ходили,
разговаривали,  и  посреди всего  этого  голос  Янсутского раздавался громче
всех. Он спорил с Офонькиным.
     - Русские женщины,  уверяю вас,  - самые лучшие в мире!.. - говорил он,
мельком взглядывая на Домну Осиповну.
     - Есть еврейки очень хорошенькие!..  - возражал ему тот с любострастной
улыбкой.
     - Подите вы с вашими еврейками!  Особенно они хороши у нас в Виленской,
Ковенской губернии:  один вид их  так -  брр!..  (Этим сотрясением губ своих
Янсутский хотел  выразить чувство омерзения.)  У  нашей  же  русачки глаза с
поволокою,  ресницы длинные!  -  говорил он,  опять-таки взглядывая на Домну
Осиповну,  у которой в самом деле были ресницы длинные, глаза с поволокой. -
Румянец... - натуральный, вероятно, он предполагал сказать, но остановился.
     - Вероятно,  во  всех  странах  есть  хорошенькие женщины и  дурные!  -
выразила свое мнение Домна Осиповна.
     - Да!.. Да! - подтвердил Офонькин.
     Бегушев,  сверх  обыкновения ничего  почти  не  евший,  исподлобья,  но
беспрерывно взглядывал на Домну Осиповну. Она тоже ничего не кушала и только
прихлебывала несколько раз  вина  из  рюмки.  Болтовню  Янсутского,  который
перешел уж  на  неблагопристойные анекдоты,  она  не  слушала и  очень часто
обращалась с  разговорам к  сидевшему рядом с  ней  доктору.  Хоть слова ее,
почти все долетавшие до  Бегушева,  были совершенно пустые,  но ему и  то не
понравилось.
     Перед жареным,  когда на  том  и  другом столе было  подано шампанское,
Хвостиков наклонился к Бегушеву и шепнул ему:
     - Я предложу тост за дам;  ты встань,  подойди к Домне Осиповне и выпей
за ее здоровье!
     - Я  тебя убью,  если ты  сделаешь это!  -  произнес почти со скрежетом
зубов Бегушев.
     Граф  Хвостиков мысленно пожал  плечами:  Бегушев  ему  казался  робким
мальчишкой...  школьником;  да и  Домна Осиповна была ему странна:  когда он
говорил с  нею в  кадрили о Бегушеве или,  лучше сказать,  объяснял ей,  что
Бегушев любит ее до сих пор без ума, она слушала его внимательно, но сама не
проговорилась ни в одном слове.
     К концу ужина Янсутский,  как водится,  значительно выпил и, забыв, что
он не поклонился даже Бегушеву, подошел к нему и, подпершись обеими руками в
бока, сказал:
     - А мы с вами, Александр Иванович, разве не разопьем бутылочку?
     - Нет, не разопьем! - проговорил тот.
     - Почему?
     - Я не пью вина! - отвечал Бегушев.
     Янсутский перед тем только видел, что он пил вино.
     - Гм!  -  произнес язвительно Янсутский и,  повернувшись на одной ноге,
отправился на прежнее место.
     - Шампанского! - крикнул он.
     Домна Осиповна что-то негромко, но строго ему сказала.
     - Не могу! Я сегодня в экзальтированном состоянии, - отвечал Янсутский.
     Домна Осиповна насмешливо улыбнулась.
     - А вам смешно это? - спросил ее Янсутский.
     - Не смешно,  а удивляюсь только!  -  отвечала, слегка пожимая плечами,
Домна Осиповна.
     - И мне тоже удивительно, - подхватил злобно Янсутский.
     При всем этом разговоре доктор на лице своем не выражал ничего; он даже
встал из-за стола и направился к Бегушеву.
     - Начали, наконец, и вы немножко развлекаться? - сказал он ему.
     - Если вы находите, что быть в этой духоте и толкотне наслаждение, так,
пожалуй,  я  развлекаюсь!..  -  отвечал резко и  насмешливо Бегушев:  он  на
доктора еще более злился, чем на Янсутского.
     Перехватов после  того  отошел  от  него  и  стал  ходить по  столовой,
встречаясь, здороваясь и перекидываясь словами со множеством своих знакомых.
     Домна Осиповна смотрела то  на  него,  то  на Бегушева,  у  которого за
столом начался между Долговым и молодым художником горячий спор.
     - Микеланджело гигант!..  Великан!..  - восклицал Долгов, разгоряченный
вином, которого обильно ему подливал граф Хвостиков.
     - Я согласен,  что он гигант, но не для нашего времени! - возражал ему,
тоже горячась, молодой художник.
     - Для всех времен и для всех веков!  - восклицал Долгов. - Вот это-то и
скверно в нынешних художниках: они нарисуют три - четыре удачные картинки, и
для них уж никаких преданий, никакой истории живописи не существует!
     - Нет,  существует,  -  петушился не менее его художник,  -  скорее для
таких судей,  как вы, не существует школы современных художников, потому что
вы ничего не видали!
     - Я все видел! - закричал было Долгов и остановился, потому что Бегушев
в это время порывисто встал из-за стола.  Никто не понимал, что такое с ним.
Дело в том,  что доктор,  пройдя несколько раз по столовой,  подошел опять к
Домне Осиповне и сказал ей негромко несколько слов.  Она в ответ ему кивнула
головой и поднялась со стула.
     - Разве вы не со мной едете? - спросил ее громко на всю залу Янсутский.
     - Нет, я еду с Перехватовым.
     - Предпочтение!..  Доколотить хотите меня!  -  проговорил со злобою и с
перекошенным ртом Янсутский.
     - Не очень,  я  думаю,  этим доколочу вас!  -  сказала Домна Осиповна и
пошла.
     Доктор последовал за ней.
     Бегушев,  как бы не дающий себе отчета в том,  что делает,  тоже шел за
ними.
     В  той комнате,  где раздают платье,  он  увидел,  что Домна Осиповна и
доктор вместе потребовали свои  шубы,  и  затем у  надетого Домною Осиповною
капора,  который к ней очень шел,  Перехватов завязывал ленты,  и она ему за
это улыбалась ласково!..
     Если бы  Бегушев не прислонился в  эту минуту к  стене,  то наверное бы
упал,  потому что  у  него вся кровь бросилась в  голову:  ему все сделалось
понятно и  ничего не оставалось в  сомнении.  Домна Осиповна,  обернувшись и
увидав Бегушева,  в  свою очередь вспыхнула,  как будто ей  сделалось стыдно
его;  с лестницы она стала спускаться медленно.  Доктор следовал за ней;  на
лице его виден был чуть заметный оттенок насмешки.  Сев в карету с доктором,
Домна Осиповна вся спряталась в угол ее и ни слова не говорила.  Доктор тоже
молчал и только у самого почти ее дома спросил ее:  "Вы,  кажется,  нехорошо
себя чувствуете?" -  "Немножко!" -  отвечала она,  и, когда карета, наконец,
подъехала к  крыльцу,  Перехватов еще  раз  спросил Домну Осиповну:  "Вы  не
позволите к вам зайти?" - "Нет! - проговорила она. - Я очень устала!" Доктор
пожал торопливо поданную ему Домною Осиповною руку и  уехал.  Она же  быстро
поднялась по  лестнице,  прошла через все парадные комнаты в  спальню свою и
бросилась на диван.
     - Маша,  дай мне ножницы!.. Поскорей!.. Меня очень душит!.. - вскричала
она.
     Испуганная горничная прибежала с ножницами.
     - Разрезывай мне  платье и  корсет!  -  продолжала задыхающимся голосом
Домна Осиповна.
     Горничная дрожащими руками то  и  другое частью расстегнула,  а  частью
разрезала,  так что платье, вместе с корсетом, спало с Домны Осиповны, и она
осталась в  одном  белье.  Накладные волосы  прически Домна  Осиповна своими
руками сорвала с головы и бросила их.
     - Ступай,  оставь меня! - приказала она горничной; та, не убрав ничего,
ушла.
     Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она
подошла к  своему письменному столу,  взяла  лист  почтовой бумаги и  начала
писать:  "Мой  дорогой Александр Иванович,  вы  меня еще  любите,  сегодня я
убедилась в этом,  но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше
вашей любви..."  Написав эти строки,  Домна Осиповна остановилась.  Падавшие
обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
     - Нет,  -  сказала она,  закидывая рукою  свои  красивые распустившиеся
волосы.  О,  как в этом виде всегда любил ее Бегушев! - Нет, я не буду с ним
совершенно откровенна!..  Он очень оскорбил мое самолюбие,  когда я еще ни в
чем не была перед ним виновата!..


                                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


                                  Глава I

     С  наступлением великого  поста  Аделаида Ивановна каждый  день  начала
ходить к заутрене и к обедне. В старом салопчике, старом капоре, ведомая под
руку  Маремьяшей,  она  часов  в  шесть  утра  направлялась по  грязной,  но
подмерзшей мостовой в  свой  приход.  Сухой великопостный звон раздавался по
всей Москве; солнце в это время уже всходило, и вообще в воздухе становилось
хорошо;  по  голым  еще  ветвям  деревьев сидели,  как  черные кучи,  грачи.
Бегушев,  не спавший ночи почти напролет, наблюдал все это из окна. Как он в
эти  минуты завидовал сестре и  желал хоть день прожить ее  безыскусственною
жизнью!
     В  одно  утро  Аделаида  Ивановна,  выходя  со  своей  половины,  чтобы
отправиться к  заутрене,  вдруг  увидала Бегушева совсем  одетым  и  даже  в
бекеше. Старушка перепугалась.
     - Что это, друг мой, ты так рано поднялся? - спросила она.
     - Я с тобой отправляюсь в церковь, - отвечал Бегушев.
     - Ах,  это  хорошо!..  Очень  хорошо!..  -  подхватила с  удовольствием
Аделаида Ивановна:  ей  одно только не  нравилось в  брате,  -  что он  мало
молился.
     Церковь  в  приходе Бегушева была  маленькая,  приземистая.  Она  точно
присела и  поушла в  землю;  при входе во внутрь ее надобно было перешагнуть
ступеньку  не  вверх,   а  вниз;   иконостас  блистал  сусальным  золотом  и
ярко-малиновым цветом бакана{218}.  Стенная живопись,  с  подписями внизу на
славянском языке,  представляла,  для  Бегушева по  крайней  мере,  довольно
непонятные изображения:  он только и  узнал между ними длинную и  совершенно
белую  фигуру  воскресающего  Лазаря{218}.   Заутрени  наши   состоят  почти
исключительно из чтения.  Псаломщик,  в пальто, стриженый и более похожий на
пожилого приказного,  чем на причетника, читал бойко и громко; но уловить из
его чтения какую-нибудь мысль было совершенно невозможно: он точно с умыслом
останавливался не на запятых,  выкрикивал слова ненужные и проглатывал те, в
которых был главный смысл, и делал, кажется, это, во-первых, потому, что сам
плохо понимал,  что читал,  а  потом и  надоело ему чрезвычайно это занятие.
Маремьяша,  стоявшая около Аделаиды Ивановн