Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
игаде обычай такой:
пороть брехунов вожжами.
Дед Щукарь тяжело вздохнул, погладил ладонью левую ногу.
- Ты меня, Агафоша, не пужай. Я нынче и так был до смерти выпужанный...
Ну, так вот как оно дело было. Весной призывает меня Давыдов и говорит:
"Бери, дедушка, два мешка овса у кладовщика, себе выписывай харчишек и дуй
на жеребцах прямым ходом в конец Сухого лога. Там наши кобылки пасутся, и
ты туда в аккурат явишься со своими женихами. Пасет табун глухой Василий
Бабкин. Разобьете табун на два косяка, с одним будет Василий, с другим -
ты. Только за призводителей ты будешь в ответе, ты их подкармывать овсецом
будешь". А я, признаться, не знал, что такое призводитель, слова такого не
слыхал. Вот тебе и возникший вопрос. Жеребец - знаю, кобыла - знаю, само
собою знаю, что за штука мерин. Я и спрашиваю: "А что такое -
призводитель?" Он ответствует: "Кто, дескать, призводит потомство, тот и
есть призводитель". Спрашиваю дальше: "А бугая тоже можно называть
призводителем?" Он поморщился и говорит: "Само собою". Я ишо дальше
спрашиваю: "А мы с тобой тоже призводители?" Он засмеялся и говорит: "Тут,
дед, каждый из нас сам за себя отвечает". Одним словом, получается так:
будь ты хоть воробей, хоть какая-нибудь скотиняка, хоть человек, но ежли
ты мужеского пола, - ты и есть самый настоящий, без подмесу, призводитель.
"Очень приятно", - думаю про себя. Опять же вопрос. "А кто хлеб призводит,
это как, призводитель он или кто такой?" - спрашиваю у него. А он вздохнул
и говорит: "Отсталый ты человек, дедушка". Я ему и говорю на это: "Скорее
всего ты отсталый, Семушка, потому что я на сорок лет раньше тебя родился,
а ты тут приотстал". На этом вопрос мы и порешили.
Свистящим шепотом Куприяновна спросила:
- Выходит, что и ты, дедуня, производитель?
- А кто же я, по-твоему? - с гордостью ответил Щукарь.
- О господи! - простонала Куприяновна и больше ничего не могла сказать,
потому что зарылась лицом в передник, и в тишине слышался только ее
сдавленный хрип.
- Ты, дед, не обращай на нее внимания, ты гни свою линию, - ласково
сказал Кондрат Майданников и отвернулся от костра.
- Я на этих баб всею жизню не обращаю никакого внимания, а обращал бы -
может, я бы до таких древних годов ни хрена не дожил, - уверенно ответил
Щукарь.
И продолжал:
- Ну, хорошо, прибыл я к табуну, гляжу вокруг себя, и глаза не
нарадуются! Кругом такой ажиотаж, что век бы оттуда не уезжал! Лазоревые
цветки по степи, травка молодая, кобылки пасутся, солнышко пригревает, -
одним словом, полный тебе ажиотаж!
- А что это такое За слово ты сказал? - поинтересовался Бесхлебнов.
- Ажиотаж-то? Ну, это когда кругом тебя красота. "Жи" означает: живи,
радуйся на белый свет, ни печали тебе, ни воздыханий. Это - ученое слово,
- с непоколебимой уверенностью ответил Щукарь.
- А откуда ты их нахватался, этих слов? - продолжал допытываться
любознательный Бесхлебнов.
- У Макарушки Нагульнова. Мы же с ним огромадные приятели, ну вот он по
ночам англицкий язык изучивает, а я при нем нахожусь. Дал он мне толстую,
как Куприяновна, книжку, называется она - словарь. Не букварь, по каким
детишки учатся, а словарь для пожилых. Дал и говорит: "Учись, дед, на
старости годов пригодится". Вот я и учусь помаленьку. Только ты меня не
перебивай, Акимушка, а то я в один момент с мысли собьюсь. Я вам потом
расскажу про этот словарь. Так вот, прибыл я к месту назначения со своими
призводителями, только ничего толку не вышло, ни из моих призводителей, ни
из ажиотажа... Скажу вам, добрые люди: кто этого Ваську глухого близко не
знает, тот на своем веку лишних десять лет проживет.
Это, то есть, такой пень, что Демид Молчун, ежли сравнять их, самый
разговорчивый человек у нас в Гремячем Логу. Что я из-за его молчания муки
в степи принял - несть числа! Не с кобылами же мне разговаривать? А Васька
молчит сутками напролет, только жрет с хрустом, а остальное время либо
молчаком спит, либо лежит под ватолой, как гнилая колода, и то же самое
молчит. Редко-редко глазами похлопает и опять молчит. Вот какой вопрос он
мне задал, вовсе не разрешимый. Одним словом, прожил я там трое суток, как
на кладбище, в гостях у покойников, и уже начал сам с собою разговаривать.
Э-э-э, думаю, так дело не пойдет! Так недолго и умом тронуться такому
компанейскому человеку, как я.
Уж на что я терпеть ненавижу, когда мой Макарушка Нагульнов на годовые
праздники, то есть на Первое мая и на Седьмое ноября, начнет длинные речи
про мировую революцию запузыривать и всякие непонятные слова из себя
выкидывать, а и того бы я в тот момент сутки напролет слушал бы, как
соловья в саду или кочетиное пение в полуночный час. А что вы думаете,
гражданы, об этом кочетином пении? Это, братцы мои, не хуже, чем в церкви,
когда поют "со святыми упокой" или ишо какую-нибудь трогательную
хреновину...
- Ты нам про любовь без харчей рассказывай, а не про то, как кочета
поют, - нетерпеливо прервал рассказчика учетчик бригады.
- Вы, гражданы, не волнуйтесь, дойдет дело и до разных и тому подобных
любовей, это не вопрос. Так вот, про этого Ваську глухого. Было бы
полбеды, ежли бы он только в молчанку играл, а он к тому же ишо такой
обжористый оказался, что никакого сладу с ним не было. Наварим каши или
галушков из пресного теста, и что же получается? Я - раз ложкой зачерпну
из чугунка, а он - пять раз. Орудует своей огромадной ложкой, как дышло на
паровозе: туда-сюда, туда-сюда, из чугунка в рот, из рота в чугунок, я -
глядь, а каши уже на самом донышке. Встаю голодный, а он раздуется, как
бычий пузырь, ляжет кверху пузом и тогда зачнет икать на всю степь. Часа
два поикает, нечистая, сила, и переходит на храп. А храпит, проклятый сын,
так, что даже кобылы, какие поблизости от нашего шалаша, пужаются и бегут
куда глаза глядят. Спит до ночи, спит не хуже, чем сурок зимой.
Вот какая горькая была там моя жизнь. И голодный, как кобель бездомный,
и от скуки поговорить, ну, разу не с кем... На второй день подсел я к
Ваське, сложил руки трубой и шумлю ему в самое ухо и во всю мочь: "Ты с
чего глухой сделался, с войны или с золотухи в детских годах?" А он мне
ишо резче шумит: "С войны! Красные в девятнадцатом году из четырехдюймовой
пушки с бронепоезда положили возле меня снаряд. Коня под мной убило, а я с
той поры оказался сконтуженный и начисто оглох". Я дальше у него
спрашиваю: "А с чего ты, Василий, жрешь так, как, скажи, ты вовсе без
памяти? Это у тебя тоже от контузии?" А он мне в ответ: "Тучки находят -
хорошо. Дождя зараз край как надо!" Вот и поговори с таким балдахином...
- Ты когда про любовь зачнешь рассказывать? - нетерпеливо спросил
Дубцов.
Щукарь досадливо поморщился:
- Далась вам эта любовь, будь она трижды проклята! Я этой самой любви
всею жизнею избегал, ежли бы покойный мой папаша не принудил - я бы и не
женился вовек, а зараз, изволь радоваться, рассуждай про нее. Тоже вопрос
нашли... А ежли хотите знать, вот что получилось тогда из любви без
харчей...
Прибыл я к месту назначения, разбили табун на два косяка, а женихи мои
на кобылок и не глядят, только травку стригут зубами безо всякой устали...
Круглый ноль внимания на своих невест! Вот это, думаю, дело! Вот это я
влип в срамоту со своими призводителями. Я и овса даю им в полную меру, а
они, один черт, и не поглядывают на кобылок.
День не глядят и второй - тоже. Мне уже возле этих бедных кобылок
ходить неловко, иду мимо и отворачиваюсь от стыда, не могу им в глаза
глядеть, да и баста! Сроду никогда не краснел, а тут краснеть научился:
как только подхожу к косяку, чтобы гнать его на водопой к пруду, и вот
тебе, пожалуйста, начинаю краснеть, как девка...
Господи боже мой, сколько я за трое суток стыда принял со своими
призводителями - несть числа! Вопрос оказался вовсе не разрешимый. На
третий день на моих глазах делается такая картина: молоденькая кобыленка
заигрывает с моим призводителем, - я его Цветком кличу, - с гнедым, у
какого прозвездь во лбу и левая задняя нога в белом чулке. И вот она
вокруг него вьюном вьется, и так и сяк поворачивается, и зубами его
легочко похватывает, и всякую любовь к нему вытворяет, а он ей положит
голову на спину, глаза зажмурит и этак жалостно вздыхает... Вот вам и
Цветок, хуже и не бывает. А я весь от злости трясусь, соображаю: что же
обо мне наши кобылки думают? Небось, скажут: "Привел, старый черт,
каких-то вахлаков", - а может, и кое-что похуже скажут...
И потеряла бедная кобылка всякое терпение, повернулась к моему Цветку
задом да как даст ему со всей силой обеими задними ногами по боку, у него
аж в нутре что-то екнуло. А тут и я подбег к нему, сам плачу горькими
слезьми, а сам кнутом его охаживаю по спиняке, шумлю: "Ежли ты зовешься
призводителем, так нечего и себя и меня на старости годов срамотить!"
Он же, милый мой страдалец, отбег сажен десять, остановился и так
жалобно заиржал, что меня прямо за сердце схватило, и тут уже я заплакал
от жалости к нему. Подошел без кнута, глажу его по храпу, а он и мне на
плечо голову положил и вздыхает...
Взял я его за гриву, веду к шалашу, а сам говорю: "Поедем, мой Цветок,
домой, нечего нам тут без толку околачиваться и лишнюю срамоту на себя
принимать..." С тем запряг их и направился в хутор. А Васька глухой иржет:
"Приезжай, дед, через год, поживем в степи, кашки с тобой похлебаем. К
тому времени и жеребцы твои, ежли не подохнут, в себя придут".
Прибыл я в хутор, доложил обо всем Давыдову, он и за голову схватился,
орет на меня: "Ты за ними плохо ухаживал!" Но я ему отпел на это: "Не я
плохо ухаживал, а вы дюже хорошо ездили. То ты, ваша милость, то
Макарушка, то Андрей Разметнов. Жеребцы из хомутов не вылазили, а овса у
твоего Якова Лукича и на коленях не выпросишь. И кто это на жеребцах
ездит? Раз они призводители, то должны только корм жрать и не работать, -
иначе вопрос будет вовсе не разрешимый". Да спасибо - из станицы прислали
двух призводителей, вы же помните про это, и вопрос с кобылками само собою
решился. Вот что она означает, любовь без положенного корма. Понятно вам,
глупые вы люди? И смеяться тут нечего, раз завелся очень даже сурьезный
разговор.
Оглядев своих слушателей торжествующим взглядом, дед Щукарь продолжал:
- И что вы понимаете в жизни, ежли вы, как жуки в навозе, все время
копаетесь в земле? А я-то по крайней мере каждую неделю, то один раз, то
чаще, бываю в станице. Вот ты, Куприяновна, слыхала хучь разок, как
говорит радио?
- Откуда же я его слыхала бы, ежли я в станице была десять лет назад.
- То-то и оно! А я каждый раз слушаю его сколько влезет. Но и поганая
же это штука, доложу вам! - Щукарь покрутил головой и тихо засмеялся. -
Аккурат против райкома на столбе висит черная труба, и, боже ж мой, как
она орет! Волос дыбом, и по спине даже в жару мелкие мурашки бегают!
Распрягаю я своих цветков возле этой трубы, поначалу слушаю с приятностью
про колхозы, про рабочий класс и про разное другое и протчее, а потом хучь
голову в торбу с овсом хорони: из Москвы как рявкнет кто-то жеребячьим
голосом: "Налей ишо немного, давай выпьем, ей-богу", - и, не поверите,
добрые люди, до того мне захочется выпить, что никакого сладу с собой
нету! Я, грешник, как в станицу мне командироваться, потихоньку у своей
старухи яичков стяну десяток или сколько удастся и, прибывши в станицу,
сразу же на базар. Продам их и сразу же в столовую. Клюну там водочки под
разные песни из трубы, тогда я могу моего товарища Давыдова хучь сутки
ждать. А ежли яичков мне спереть дома не удастся, потому что старуха моя
научилась за мной следить перед отъездом, то я иду в райком и прошу
потихонечку моего товарища Давыдова: "Семушка, жаль моя, пожертвуй мне на
четвертинку, а то мне скучно ждать тебя без дела". И он, ласковая душа,
сроду мне не откажет, и я опять же сразу - в столовую и опять - клюну
маленько и либо сплю в приятности на солнышке, либо попрошу кого-нибудь
приглядеть за моими призводителями, а сам командируюсь по станице
справлять какие-нибудь свои неразрешимые дела.
- А какие у тебя могут быть дела в станице? - спросил Аким Бесхлебнов.
Дед Щукарь вздохнул:
- Да мало ли делов бывает у хозяина? То бутылку керосина купишь, то
серников коробки две-три. Или, скажем, так: вот вы про ученые слова мои
спрашивали, про словарь, а там пропечатано так: одно слово ученое
пропечатано ядреными буквами, их я могу одолевать и без очков, а супротив
него мелкими буковками прояснение, то есть - что это слово обозначает. Ну,
многие слова я и без всяких прояснений понимаю. К примеру, что означает:
"монополия"? Ясное дело - кабак. "Адаптер" - означает: пустяковый человек,
вообче сволочь, и больше ничего. "Акварель" - это хорошая девка, так я
соображаю, а "бордюр" - вовсе даже наоборот, это не что иное, как гулящая
баба, "антресоли" крутить - это и есть самая твоя любовь, Агафон, на какой
ты умом малость тронулся, и так дале. И все-таки понадобились мне очки.
Прибываем в станицу с Давыдовым, и затеялся я очки покупать. Деньги мне на
это великое дело старуха отпустила.
Захожу в одну больницу, а там оказалось вовсе не больница, а
родительский дом; в одной комнате бабы кряхтят и плачут на разные голоса,
в другой - мелкие детишки мяукают, как маленькие котятки. Тут, думаю,
очков я не получу, не туда я вплюхался. Иду в другую больницу, а там сидят
двое на крыльце, в шашки сражаются. Я поздоровался с ними, спрашиваю: "Где
тут можно очки купить?" Они заиржали в две глотки, один из них и говорит:
"Тут тебе, дедушка, такие очки вставят, что глаза на лоб вылезут, тут
вереническая больница, и ты сматывайся отсюда поскорее, а то тебя начнут
силой лечить".
Я, конечно, испужался до смерти и рыском от этой больницы, подай бог
ноги. А они, проклятые, дураки, следом за мной вышли из калитки, один
свистит во всю мочь, а другой орет на всю улицу: "Беги, шибче, старый
греховодник, а то зараз догонят!" Эх, тут я пошел, как хороший рысак! Чем,
думаю, черт не шутит, пока бог спит могут и догнать сдуру, а там
оправдывайся перед этими докторами, как хочешь.
Пока добег до аптеки - сердце зашлось. Но и в аптеке очков не
оказалось. Езжай, говорят, дедушка, в Миллерово или в Ростов, очки только
глазной доктор может тебе прописать. Нет, думаю про себя: на какого шиша я
поеду туда?.. Так и читаю словарь по догадке, вопрос с очками тоже
оказался вовсе не разрешимый.
А сколько в станице разных пришествиев со мной случалось - несть числа!
- Ты, дедушка, рассказывай все по порядку, а то ты, как воробей,
сигаешь с ветки на ветку, и не поймешь, где у тебя начало, а где конец, -
попросил Дубцов.
- Я по порядку и рассказываю, главное дело - ты не перебивай меня. Ежли
ишо раз перебьешь - я окончательно собьюсь с мысли, а тогда понесу такое,
что вы всем скопом не разберетесь в моем рассказе. Так вот, иду я как-то
по станице, а навстречу мне идет молодая и красивая, как козочка, девка,
одетая по-городскому, с сумочкой в руке. Идет на высоких каблуках, только
выстукивает ими: "цок-цок, цок-цок", будто коза копытцами. А я под
старость такой жадный стал до всего нового, что прямо страсть! Я, братцы,
и на велосипеде пробовал кататься. Едет на этой машине какой-то паренек, я
и говорю ему: "Внучек милый, дозволь мне на твоей машинке малость
прокатиться". Он с радостью согласился, помог мне на своей ехалке
угнездиться, поддерживает меня, а я ногами изо всей силы кручу, стараюсь
во всю ивановскую. Потом прошу его: "Не держи ты меня, за-ради бога, я сам
хочу проехаться". И только он меня отпустил, как руль у меня из рук
подвихнулся и я сверзился прямо под акацию. Сколько я себе колючек с
акации во все места, куда надо и куда не надо, навтыкал - несть числа!
Потом неделю их выковыривал, да ишо и штаны порвал об какой-то пенек.
- Ты, дед, давай про девку, а не про свои штаны, - строго прервал его
Дубцов. - Ну, подумай сам, на черта нам твои штаны нужны?
- Вот и опять же ты меня перебиваешь, - грустно отвечал ему дед Щукарь.
Но все же решился продолжать. - Стало быть, идет эта размилая козочка,
ручкой помахивает, как солдатик, а я, грешник, думаю: как бы мне с ней
хучь самую малость под ручку пройтиться? В жизни я ни с кем под ручку не
ходил, а в станице часто видал, как молодые таким манером ходят: то он ее
под руку тянет, то она его. А спрошу я вас, гражданы, где бы я мог такое
удовольствие получить? В хуторе у нас так ходить не положено, засмеют, а
иначе где?
И тут возникший вопрос: как с этой красавицей пройтиться? И вдарился я
на хитрость: согнулся колесом, стонаю на всю улицу. Она подбегает,
спрашивает: "Что с вами, дедушка?" Говорю ей: "Захворал я, милушка, до
больницы никак не дойду, колотье в спину вступило..." Она и говорит: "Я
вас доведу, обопритесь на меня". А я беру ее со всей смелостью под руку,
так мы с ней и командируемся. Очень даже приятно. Только доходим мы до
раймагазина, и начинаю я помалу распрямляться, и, пока она не опомнилась,
я ее с ходу чмокнул в щеку и рыском побег в магазин, хотя делать мне там
было вовсе нечего. У нее глазенки засверкали, шумит мне вдогон: "Вы,
дедушка, фулюган и притворщик!" А я приостановился и говорю: "Милушка моя,
от нужды и не такое ишо учинишь! Поимей в виду, что я сроду ни с одной
раскрасавицей под руку не ходил, а мне уже помирать вскорости придется".
Сам правлюсь в магазин, думаю - чего доброго, она ишо милиционера
покличет. Но она засмеялась и пошла своим путем, только каблучки
поцокивают. А я пока на рысях вскочил в магазин и дух не переведу.
Продавец спрашивает: "Ты не с пожара, дед?" Задыхаюсь вчистую, но говорю
ему: "Ишо хуже. Дай-ка мне коробочку спичек".
Дед Щукарь еще долго продолжал бы свое нескончаемое повествование, но
усталые после рабочего дня слушатели стали расходиться. Тщетно старик
умолял их выслушать хоть еще несколько рассказов, - возле угасшего костра
вскоре не осталось ни одного человека.
Донельзя огорченный и обиженный, Щукарь побрел к яслям, улегся в них,
натянув зипунишко и зябко ежась. В полночь на землю пала роса. Дрожа от
озноба, Щукарь проснулся. "Пойду к казакам в будку, а то тут выдрогнешь,
как щенок на морозе", - порешил он.
Цепь злоключений продолжала медленно, но неотвратимо разматываться...
Еще с весенней пахоты памятуя о том, что казаки спали в будке, а женщины
снаружи, спросонок не соображая, того, что за два месяца кое-что могло
измениться, Щукарь тихонько вполз на четвереньках в будку, снял чирики,
улегся с краю. Тотчас же уснул, согретый жилым теплом, а через некоторое
время проснулся оттого, что почувствовал удушье. Нащупав у себя на груди
чью-то голую ногу, с превеликой досадой подумал: "Ведь вот как безобразно
спит пакостник! Закидывает ногу так, будто верхом на коня садится".
Но каков же был его ужас, когда он, желая сбросить с себя живую
тяжесть, вдруг обнаружил, что это вовсе не мужская нога, а оголенная рука
Куприяновны, а рядом со своей щекой услышал ее могучее дыхание. В будке
спали одни женщины...
Потрясенный Щукарь несколько минут лежал не шевелясь, обливаясь от
волнения потом, а затем схватил чирики и, как нашкодивший кот, тихонько
выполз из будки и, прихрамывая, затрусил к линейке. Никогда еще не
запрягал он своих жеребцов с таким невид