зг внезапно блеснула крупная
чешуя  в  коричневых  разводах, и  кто-то  истошно  завопил:
"Змея!"  В  следующее  мгновение этот  человек  под  напором
могучего течения опрокинулся на спину и стал тонуть.  Мистер
Стэлко,  менеджер  из  "Лирика", постарел  на  десяток  лет,
когда,   пытаясь  найти  тонувшего  под  водой,  с   испугом
обнаружил,  что его ладонь легла на скользкое,  стремительно
несшееся  мимо  него  в  вихрях  взбесившейся  воды   гибкое
вытянутое  тело  диаметром не менее  бревна.  Мистер  Стэлко
онемел  и одновременно испражнился жидким в штаны, но  когда
он  наконец  нашел в себе силы исторгнуть  из  легких  крик,
чудовищное  земноводное уже исчезло, унесенное  разливом  на
c+(fk Братона.
      Где-то  рядом  с нами раздался женский  крик,  и  мама
сказала мне:
     - Обожди.
     Кто-то приближался к нам с громким плеском, неся высоко
над  головой  масляную  лампу.  Капли  дождя,  ударявшие   в
раскаленное стекло лампы, с шипением превращались в пар. Это
была женщина, негритянка.
     - Помогите мне, умоляю! - крикнула нам она.
      -  В  чем  дело? - торопливо спросила мама и направила
фонарь,  которым снабдил нас док Пэрриш, прямо в  испуганное
лицо  молодой  негритянки  с  широко  распахнутыми  в  ужасе
глазами. Я впервые видел эту женщину, но мама узнала ее:
     - Нила Кастиль? Это ты?
     - Да, миссис, это я, Нила. А вы кто?
      -  Ребекка  Мэкинсон. Когда-то я читала  твоей  матери
книги.
      Должно  быть,  это  было задолго  до  моего  рождения,
сообразил я.
      -  С  моим отцом несчастье, миз Ребекка! - запричитала
Нила Кастиль. - Должно быть, у него сдало сердце.
     - Где он?
     - В нашем доме! Вон там!
      Нила, вокруг талии которой бурлила вода, указала рукой
в темноту.
     - Он не может подняться!
     - Я поняла, Нила. Успокойся.
      Моя  мама,  воплощение ужаса перед  силами  природы  в
человеческом облике, мгновенно и удивительно превращалась  в
само   спокойствие,  как  только  находился   кто-то,   кого
требовалось  успокаивать.  Это, насколько  я  понимал,  было
частью существа любого взрослого, но уразуметь это мальчишке
было  не  дано.  В  минуты  опасности  мама  могла  проявить
качества,  которых нет и не было в деде Джейберде: храбрость
и отвагу.
       -   Веди  нас,  Нила,  -  сказала  моя  мама  молодой
негритянке.
      Вода  уже  врывалась в двери домов Братона.  Дом  Нилы
Кастиль,   как  и  большинство  других  домов   в   Братоне,
представлял  собой  вытянутую в  длину  одноэтажную  щитовую
лачугу. Мы медленно продвигались вслед за Нилой. Вокруг  нас
бурлила вода. Как только мы вошли в дом, Нила позвала:
     - Гэвин! Я вернулась!
      В  свете  масляной  лампы Нилы и  маминого  фонаря  мы
увидели  чернокожего  старика,  бессильно  раскинувшегося  в
кресле,  с ногами по колени в воде. Вокруг плавали газеты  и
журналы.  Худющие руки старика сильно стискивали рубашку  на
груди  возле  сердца,  его черное,  как  эбонит,  лицо  было
искажено  болью,  а  глаза были плотно  зажмурены.  Рядом  с
креслом,  держа  старого  негра  за  руку,  стоял  маленький
мальчик, лет семи-восьми, тоже темнокожий.
     - Мама, дедушка плачет, - сообщил он Ниле Кастиль.
      -  Я  знаю, Гэвин. Папа, я привела людей. Нила Кастиль
поставила лампу на столик, стоявший рядом с креслом.
     - Ты слышишь меня, папа?
      -  0-о-ох-х-х, - застонал старый негр. - На  этот  раз
меня крепко прихватило.
      -  Сейчас мы поможем вам подняться. Оставаться в  доме
опасно, нужно выбираться наружу.
     - Нет, дорогуша.
     Старик покачал головой:
     - - Ноги.., отказали.
      - Что же нам делать? - спросила Нила, в ужасе взглянув
на мою мать, и я увидел, как в глазах у нее блестят слезы.
      Река  уже  вовсю  осваивалась в домике  Нилы.  Снаружи
грохотал  гром,  и  комната  то и дело  озарялась  вспышками
молний. Если бы это представление было частью телевизионного
шоу,  сейчас  наступало  самое  время  для  рекламы,  Но   в
настоящей жизни нет места паузам.
      -  Нам нужно инвалидное кресло-каталка, - сказала  моя
мама. - Где нам его раздобыть?
      Нила  ответила, что у них кресла-каталки нет,  но  они
несколько  раз брали кресло взаймы у соседей  и,  она  почти
уверена, оно стоит у них на крыльце.
      -  Кори, ты остаешься здесь, - сказала мама и  вручила
мне масляную лампу. Наступил мой черед быть храбрым, хотел я
этого или нет. Мама и Нила ушли я унесли с собой фонарь, а я
остался в комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным
стариком.
     - Я Гэвин Кастиль, - сказал негритенок.
     - А я Кори Мэкинсон, - ответил я.
      Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в
бурлящей  коричневой воде и мигающий свет  жалкой  лампы  не
может разогнать тьму в углах.
     - А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, - объяснил
мне  Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. -  Ему
нездоровится.
     - Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?
      -  Потому, паренек, - ответил мне мистер Торнберри,  с
трудом приподнимая голову, - что это мой дом. Мой дом.  И  я
не испугаюсь какой-то проклятой реки.
      -  Но  все  ушли  из своих домов, -  заметил  я.  Все,
находившиеся в здравом уме, хотел сказать я.
      - За всех я не отвечаю, они могут драпать, если им так
хочется, - отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то
же  необъяснимое  и  непробиваемое упрямство  мула,  которым
отличался мой дед Джейберд, Сказав это, старик скривился  от
нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои
темные  слезящиеся  глаза  и уставился  на  меня.  Его  лицо
казалось черепом, таким было оно худым.
      -  В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь.  И  я
тоже  не  собираюсь отправляться умирать в больницу к  белым
людям.
      -  Но  ведь  вы т собираетесь умирать?  -  с  тревогой
спросил я его.
     Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.
      -  Я  хочу умереть в своем собственном доме, - наконец
ответил он.
      -  Вода  вес  прибывает, - проговорил  я.  -  Если  не
поторопиться, то можно утонуть.
     Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на
маленькую черную ручку внука, сжимавшую его ладонь.
      -  Деда водит меня на мультики! - сообщил мне стоявший
уже  по  горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной
руке. - Обычно мы смотрим "Веселые мелодии".
     - Багса Банни, - подхватил старик. - Мы любим ходить на
старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью.
Верно, внучок?
      - Верно, сэр, - отчеканил Гэвин и улыбнулся. - И скоро
мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда?
      Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался
отпускать его руку ни за что.
      И  тогда  я  понял, что такое настоящая смелость.  Это
когда ты любишь кого-то больше самого себя.
      Вскоре  вернулись  мама  и  Нила  Кастиль  с  креслом-
каталкой.
      -  Тебе  просто  нужно пересесть в  него,  папочка,  -
принялась  упрашивать старика Нила. - Мы отвезем тебя  туда,
куда,  говорит  миз  Ребекка,  приезжает  грузовик  и   всех
забирает.
       Мистер  Торнберри  глубоко  и  натужно  вздохнул,  на
несколько секунд задержал вдох и только потом выдохнул.
      -  Проклятие. - прошептал он. - Старый мотор у старого
дурня.
     На последнем слове его голос чуть дрогнул.
      -  Сейчас  мы вам поможем, - сказала ему мама.  Мистер
Торнберри кивнул.
     - Ладио, - проговорил он. - Пора смываться, верно? Мама
с  Нилой  пересадили  мистера  Торнберри  в  кресло-каталку.
Одного  этого хватило, чтобы и мама, и Нила Кастиль  доняли,
что  хоть  мистер Торнберри и казался с виду  состоявшим  из
одних  костей, но в нем было немало весу и катить кресло,  в
котором  он  сидел,  предстояло против  сильного  и  бурного
течения,  преодолевая напор. Кроме того, я  видел  и  другое
серьезное  затруднение  - на улице,  высоко  залитой  водой,
Гэвину  наверняка будет с головой. Течение мгновенно  унесет
его,  словно кукурузный початок. Кто поможет ему  удержаться
на плаву?
      -  Сначала  мы  отвезем твоего  отца,  Нила,  а  потом
вернемся  за  мальчиками, - приняла решение  мама.  -  Кори,
встаньте  с  Гэвином  вот на этот стол,  ты  будешь  держать
лампу.
      Столешницу уже омывали волны паводка, но пока  на  ней
можно  было  стоять, не замочив ног. Я послушно забрался  на
стол  и  помог  залезть Гэвину. Там мы застыли  рядом,  я  с
масляной  лампой  в  руках  - два мальчугана  на  деревянном
островке посреди взбесившейся реки.
      - Вот так, отлично, - сказала мне мама. - Кори, отсюда
ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти, не дождавшись меня, то  я
тебе  на  заду живого места не оставлю, устрою такую  порку,
что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?
     - Да, мэм.
      -  Гэвин,  мы  сейчас вернемся, -  напутствовала  Нила
Кастиль своего сына. - Только отвезем дедушку туда, где  ему
помогут другие люди. Ты понял меня?
     - Да, мэм, - отозвался писклявым голосом Гэвин.
     - Ребятишки, слушайтесь своих мам, - подал голос мистер
Торнберри.  В  горле у него что-то хрустело и скрежетало  от
боли. - Не будете слушаться - я отхожу по попам вас обоих.
      -  Слушаюсь,  сэр, - хором ответили мы с Гэвином.  Мне
показалось,  что  мистер Торнберри потерял охоту  умирать  и
решил пожить еще немножко.
      Навалившись на ручки, мама и Нила Кастиль,  каждая  со
своей   стороны,  принялись  толкать  кресло  против  потока
коричневой  жижи,  втекавшей в комнату  через  дверь.  Мама,
кроме  того,  еще  освещала  путь фонарем.  Кресло  пришлось
наклонить  назад, и голова мистера Торнберри  откинулась  на
спинку  так,  что на его тощей шее натянулись  все  жилы.  Я
слышал, как мама кряхтит от напряжения.
.   Медленно,   но  верно  кресло-каталка  продвигалась   по
направлению к двери, где уже заходилась водоворотами река. У
деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи, ему
в лицо то и дело летели брызги.
     Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот
раз  течение помогало им толкать их груз. Я никогда не думал
о  маме  как о физически сильном человеке. Думаю, вы и  сами
знаете,  что никогда нельзя узнать, на что человек способен,
до тех пор, пока он это сам не докажет.
      -  Кори?  -  позвал меня Гэвин, как только  мы  с  ним
остались вдвоем.
     - Что, Гэвин?
     - Я не умею плавать.
      Он  крепко  прижался  ко мне. Теперь,  когда  рядом  с
Гэвином  больше  не  было дедушки и ему  не  для  кого  было
храбриться, он задрожал.
      -  Не  беспокойся, - ответил я. - Тебе и  не  придется
никуда плыть.
     Я так надеялся.
     Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама
и  Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала  мои
размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не  знает  ли
он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз
знает  песню "На макушке старой трубы", которую тут же запел
тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.
     Пение Гэвина - на самом деле больше напоминавшее плач -
привлекло  чье-то  внимание, кто-то отчаянно  заплескался  в
дверном проеме - у меня перехватило от страха дыхание,  и  я
поспешно направил туда фонарь.
       В   воде  бултыхалась  небольшая  рыжая  собака,  вся
измазанная  в грязи. В свете лампы глаза пса дико  блеснули.
Хрипло  дыша,  он  немедленно поплыл в  нашу  сторону  через
комнату,  среди  журналов, газет и всякой  всячины.  Дыхание
собаки  было  настолько громким, что отдавалось под  сводами
комнаты.
       -  Давай,  приятель,  я  тебя  подхвачу!  -  принялся
подбадривать  я  псину, которая явно  выбивалась  из  сил  и
-c&$  +  al  в помощи. - Держи лампу! - крикнул я  Гэвину  и
отдал ему фонарь.
      Через  дверь прокатилась новая волна; собака  тихонько
заскулила,   когда   вода   приподняла   и   опустила    ее.
Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.
      -  Давай, приятель, поднатужься! - снова крикнул  я  и
наклонился, чтобы подхватить пса, бившего лапами по воде.  Я
поймал  одну  из  его передних лап. Собака заглянула  в  мои
глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень
розовым  -  должно быть, так новообращенный  христианин  мог
взывать к Спасителю.
       Я   уже   поднимал  пса  за  передние   лапы,   когда
почувствовал, как под моими ногами заколебался стол.
     Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла.
     Одновременно с этим раздался отчетливый хруст.
     И все.
     Вот так быстро.
     Сразу же после этого передняя половина туловища собаки,
увлеченная моими руками, вырвалась из воды, ровно  половина,
без  задних  лап  и хвоста, без всего того,  что  шло  после
половины  спины;  ничего,  только  ужасный  красный  срез  с
болтавшимися  лохмотьями мяса, крови и обрывками  дымившихся
кишок.
      Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько
раз  дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица -  и
эту  агонию,  которой я был свидетель,  я  запомнил  на  всю
жизнь.
      Я  заорал  -  что  в точности я в тот  момент  кричал,
конечно  же,  не  помню - и уронил то, что только  что  было
целой  собакой,  а теперь стало жутким обрубком,  обратно  в
воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с
глаз  под  воду  и снова всплыли, причем передние  лапы  по-
прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной  что-
то прокричал Гэвин: нтовататаковатаббыыы? - ничего другого я
не  расслышал.  Вокруг  трупа собаки,  внутренности  которой
тянулись   за  ней  наподобие  страшного  хвоста,   внезапно
забурлила  вода,  и я увидел, как на поверхности  показалось
чье-то огромное продолговатое тело.
      Существо  было  покрыто  чешуей,  формой  напоминавшей
бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого,  ярко-
пурпурного,    сочно-золотого    и    зеленовато-коричневого
оттенков.  Все  цвета реки тоже были здесь:  от  водоворотов
тинной охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую
поросль  мидий,  прилепившихся к  бокам  чудовища,  глубокие
борозды   старых  шрамов  и  несколько  застрявших   крупных
рыболовных  крючков, уже заржавевших. Я  видел  перед  собой
туловище  толщиной не меньше ствола старого  дуба,  медленно
переворачивавшееся в воде и явно получавшее удовольствие  от
приятного  купания. Я был почти парализован  этим  зрелищем,
несмотря  на  то что рядом вопил от ужаса Гэвин.  Я  отлично
знал,  кого  вижу  перед  собой. Хотя  мое  сердце  отчаянно
колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха.  И  тогда,  и
сейчас мне кажется, что Божьей твари прекрасней я никогда не
видел и не увижу.
      Потом мне вспомнился зазубренный клык, глубоко ушедший
в  кусок  дерева, что показывал мне мистер  Скалли.  Был  ли
Мозес  красив  или нет, но собаку он располосовал  надвое  в
считанные мгновения.
      Он явно был голоден. Так быстро, что мое сознание даже
не успело это зафиксировать, громадные челюсти разошлись - и
в свете лампы блеснули клыки, на один из которых был нанизан
старый  башмак,  а  на другой - еще трепетавшая  серебристая
рыба. С громким сопением пасть Мозеса засосала в себя вместе
с  потоками бурлящей воды плававшую на поверхности половинку
несчастной  собаки,  после его зев  закрылся  гораздо  более
осторожно,  чем до этого распахнулся, и знакомо  задвигался,
словно  главный обитатель Текумсы сидел сейчас в "Лирике"  и
наслаждался  лимонным  леденцом. На миг  я  поймал  на  себе
взгляд  зеленоватого спокойного рыбьего  глаза  величиной  с
бейсбольный  мяч, тут же прикрывшегося тонкой полупрозрачной
пленкой.  Сразу же вслед за этим Гэвин позади меня  сорвался
со  стола  и шлепнулся в воду. Лампа, которую он  держал,  с
шипением погасла.
     Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но я и не думал
о том, что боюсь.
     Я не умею плавать.
       Это   было  все,  что  вертелось  у  меня  в  голове.
Обернувшись, я прыгнул со стола туда, куда только что нырнул
Гэвин, где расходились круги на месте его падения. Вода была
густой  от ила и стояла на уровне моих плеч, и это означало,
что  Гэвину  было  как раз по ноздри.  Он  уже  вынырнул  на
поверхность,  отчаянно барахтаясь и крича. Когда  я  схватил
его  за  ремень штанов, он чуть не вырвал мне руку с корнем,
потому что решил, что его сцапал Старый Мозес.
      -  Гэвин!  Это  я, прекрати рваться!  -  крикнул  я  и
приподнял его лицо над водой.
      -  Уг-ыг-уг, - ответил он сквозь вырывавшиеся изо  рта
пузыри.
      Казалось,  внутри Гэвина работает машина, высасывавшая
остатки топлива из бака.
      Позади  меня,  где-то в насквозь  промокшей  и  темной
комнате  послышался тихий шум. Словно кто-то  поднимался  из
воды.
     Я быстро обернулся. Гэвин икнул и обеими руками схватил
меня за шею так, что я едва мог продохнуть.
      Я увидел то, что являет собой Старый Мозес - огромный,
ужасный, от вида которого захватывало дух, он поднимался  из
воды   как   растущее  на  глазах  дерево.  У  Мозеса   была
треугольная и плоская, как у змеи, голова, но я все-таки  до
сих  пор  уверен,  что  он  был не просто  змеем,  поскольку
впереди  на  его  туловище, прямо  под  шеей,  имелась  пара
небольших лап с острыми когтями. Я услышал, как хвост Мозеса
с  громким стуком крепко ударил под водой в стену  так,  что
затрясся  весь дом. От того, что Гэвин стискивал мне  горло,
мое лицо стало наливаться кровью.
      Не видя глаз Мозеса, я полагал, что он смотрит на нас,
ведь  под  водой он мог заметить карася в кромешной  илистой
тьме:
     Я чувствовал, как он поднимается над нами, - и ощущение
это   было   подобно  виду  грозно  нависшего  над   головой
острейшего тесака. Мне хотелось верить, что мы с Гэвином  не
слишком напоминали пару сцепившихся собак.
     От Старого Мозеса исходил такой же запах, как от реки в
полдень,  - он пах болотом, туманом и густотой жизни.  Нужно
отметить, что рассказы о внушающем суеверный страх обитателе
реки   сильно  преуменьшали  его  подлинный  облик.  Я   мог
гордиться  тем, что он явился мне, этим мог похвастать  мало
кто  из  смертных. Хотя в тот момент я желал только  одного:
оказаться  где  угодно, пусть даже в  школе,  но  только  не
здесь.  По  правде сказать, у меня не было времени  особенно
предаваться размышлениям и копаться в своих желаниях: голова
Старого   Мозеса   качнулась  вниз  и   стала   стремительно
опускаться  к  нам  с  Гэвином,  напоминая  острие  огромной
лопаты,  и  я  услышал, как с шипением стали отворяться  его
челюсти.  Попятившись, я крикнул Гэвину, чтобы он сделал  то
же самое, но тот держал меня мертвой хваткой. На его месте я
бы  поступил  точно  так  же и ни  за  что  бы  не  отпустил
спасительную опору. Голова Старого Мозеса метнулась к нам. Я
отпрянул  назад,  туда,  где оказался  узкий  коридорчик,  о
котором  я  в  тот момент и понятия не имел, - и зазубренные
зубы  вонзились  в  обе притолоки справа  и  слева  от  нас.
Неудача  взбесила  Мозеса. Он попятился, снова  бросился  за
добычей  и  опять с тем же самым успехом, хотя на  этот  раз
дверной  косяк треснул. Гэвин на моей спине плакал,  издавая
звуки  вроде  хнык-хнык-хнык, и волны, поднятые  неугомонным
Мозесом,  то  и дело заплескивали мне в нос и в рот.  Что-то
уперлось  мне в левое плечо. От неожиданности  и  ужаса  мое
сердце  чуть  не  выскочило из груди, а  по  спине  побежали
мурашки.  Протянув руку, я нащупал в темноте черенок  метлы,
плававшей среди всякого мусора.
      Старый  Мозес испустил рык, подобный тому, что  издает
паровоз,  у  которого готов взорваться котел. Я увидел,  как
устрашающая   тень   его  головы  начала   продвигаться   по
коридорчику,  и  вспомнил Тарзана Гордона Скотта,  с  копьем
сражающегося с гигантским питоном. Я схватил метлу, и  когда
зубы  Старого  Мозеса  снова с треском  вгрызлись  в  косяк,
вонзил ее прямо в зияющую разверстую глотку этого пожирателя
беззащитных собак.
      Уверен,  вы  отлично знаете, что случается,  когда  вы
надавл