е боится? Да?
      -  Да,  -  ответила мама, - но по другой  причине.  Он
боится  ее не потому, что у Леди темная кожа, а потому...  -
Мама  замолчала и пожала плечами. - Он боится  Леди  потому,
что не понимает се.
     Повозив вилкой в тарелке, я обдумал услышанное.
      -  А  почему мэр Своуп не позволяет неграм купаться  в
бассейне?
      - Потому что они цветные, - ответила мне мама. - Белые
не  любят  плавать с цветными в одном бассейне,  вот  в  чем
дело.
      - Но во время наводнения мы были в воде все вместе - и
белые, и негры, - проговорил я.
      -  То  в реке, - ответила мама. - А в бассейне  неграм
никогда купаться не разрешали. В петиции Леди требовала либо
построить в Братоне бассейн, либо позволить неграм  купаться
в  общественном бассейне Зефира. И это одна  из  причин,  по
которым  Клан хочет выгнать Леди из города. - Но она  всегда
жила здесь. Куда она поедет?
     - Не знаю, что и сказать тебе, Кори. Но думаю, что тех,
кто зажег перед домом Леди крест, это меньше всего волнует.
      Мама  нахмурилась, в углах се глаз собрались крохотные
морщинки.
      - По правде сказать, я никогда не думала, что у нас  в
Зефире  тоже  есть  Клан. Отец говорит, что  крест  подожгли
несколько напуганных человек, которые изо всех сил цепляются
за  прошлое.  И еще он сказал, что перед тем  как  все  идет
хорошо, все обычно идет наперекосяк.
      -  А что будет, если Леди не захочет уехать? - спросил
я. - Неужели эти люди поднимут на нее руку?
      -  Боюсь, что они способны и на такое. По крайней мере
они могут попытаться предпринять что-то очень скверное.
      -  Она  не уедет, - твердо сказал я, вспомнив холодную
красоту  зеленых  глаз,  которые я  увидел  на  мгновенно  и
удивительно изменившемся морщинистом лице Леди. -  Эти  люди
не имеют права гнать ее из родного города.
      -  Я с тобой совершенно согласна. Кори, - поднялась со
стула  мама. - И мне бы не хотелось, чтобы с Леди  случилось
что-нибудь плохое. Но бояться за нее нечего, она  сумеет  за
себя  постоять,  в этом я уверена. Хочешь еще  апельсинового
сока?
      Больше  сока  я не хотел и так и ответил.  Тогда  мама
налила  сока  себе, а я занялся яичницей. И через  некоторое
время  задал вопрос, совсем безобидный, но от него  глаза  у
мамы округлились от удивления, и она посмотрела на меня так,
словно  я  просил ни больше ни меньше как денег на полет  до
Луны.
      -  Можно  я  схожу на проповедь преподобного  Блессета
сегодня вечером? - спросил я. - Мне хочется услышать, о  чем
он там будет говорить.
      Мама  сидела  молча и неподвижно,  поражение  на  меня
уставившись.
      -  Он  что-то  собирается рассказать о  той  песне,  -
продолжил  я. - Ну, о той песне, ты помнишь? Я  хочу  знать,
почему он так сильно ненавидит эту песню.
      -  Ангус Блессет ненавидит все и вся, - ответила мама,
когда   к  ней  снова  вернулся  дар  речи.  -  Он  способен
разглядеть   верные  знаки  конца  света  в  паре   грошовых
теннисных туфель.
      -  Песня мне очень понравилась. И мне хочется  узнать,
что преподобный сумел услышать там такое, что не услышал я.
      -  Ну,  с  этим  все ясно. Просто у него тренированный
слух, - чуть улыбнулась мама. - А кроме того, его уши -  это
уши  взрослого человека. Например, то же самое можно сказать
про меня. По мне, так в этой песне тоже нет ничего хорошего,
но  назвать  ее, как преподобный, мусором или взваливать  на
нее  все грехи тяжкие я бы не стала. Никакого зла в ней нет,
это уж точно.
      -  Но  все  равно я хочу его послушать,  -  настойчиво
повторил я.
     Честно говоря, просьба о посещении церковной проповеди,
исходившая  из  моих  уст, действительно  была  необычной  и
достойной  удивления. Никогда раньше я не  проявлял  особого
рвения  в церковных делах, да и никто в нашей семье особенно
не страдал от переизбытка религиозности. После того как отец
вернулся  домой, он в свою очередь тоже попытался отговорить
меня  от  похода  на проповедь преподобного  Блессета.  Отец
сказал, что в преподобном слишком много дурного воздуха, из-
за  чего  Блессет то и дело взрывается от малейшей искры,  и
что  сам он, мой отец, никогда не думал о том, чтобы ступить
под своды Свободной баптистской церкви. Однако после краткой
борьбы   и  проявленной  мною  выдержки  -  а  также  тихого
совещания,  проведенного за закрытыми  дверями  родительской
спальни,   из   которого  я  тем  не  менее   уловил   слова
"любопытство"  и  "пускай разберется во  всем  сам"  -  отец
скрепя  сердце  согласился вести нас  всей  семьей  в  среду
"%g%`., на службу к преподобному Блессету.
      Таким  образом наша семья вместе еще с  сотней  других
людей  оказалась  под душными сводами Свободной  баптистской
церкви, находившейся на Шоусон-стрит, прямо у самого моста с
горгульями.  Сегодняшняя служба не была  торжественной,  как
субботняя:  например,  ни я, ни отец  не  надели  пиджаки  и
галстуки;  то  же  самое  можно было сказать  о  большинстве
присутствовавших, которые явились прямо с работы, с полей, в
грязных  комбинезонах. Я заметил много знакомых лиц.  Прежде
чем  служба началась, в церковь набилось столько народу, что
в  зале  едва-едва  хватало места для  того,  чтобы  стоять.
Пришла даже стайка подростков, которых, судя по выражению их
лиц,  притащили за ухо мрачновато настроенные родители. Было
ясно,   что  истерические  выкрики  преподобного,  а   также
многочисленные  листовки, расклеенные  по  всему  городу,  в
которых   сообщалось,  что  "в  среду  вечером  в  Свободной
баптистской церкви преподобный Блессет раскроет пред  нашими
глазами  планы  Сатаны и спасет наших детей, судьбы  которых
взывают   к  спасению",  -  сделали  свое  дело  и   согнали
страждущих в заведение преподобного.
       Перед  стоявшей  на  возвышении  кафедрой  красовался
новенький проигрыватель и колонки. Не прошло и получаса, как
преподобный Блессет появился на сцене собственной персоной -
облаченный в белый летний костюм и розовую рубашку,  но  уже
совершенно   мокрый  от  пота.  Выбежав  из-за  кулисы,   он
торопливо   направился   к  кафедре   с   черной   виниловой
грампластинкой-сорокапяткой в  одной  руке.  В  другой  руке
преподобный нес за кожаную ручку небольшой деревянный ящик с
отверстиями по бокам, который поставил на пол в  стороне  от
кафедры.   После  этого,  повернувшись  к  собравшимся,   он
выкрикнул  им:  "Привет!"  и "Братья  и  сестры,  вы  готовы
сегодня сразиться с Сатаной?"
      -  Аминь! - закричали со всех сторон в ответ. - Аминь!
Аминь! - И еще раз:
     - Аминь!
     Аудитория была готова к проповеди. Температура была что
надо.
      Свою  проповедь Блессет начал со стандартного  набора:
как   коварно  зло  большого  города,  медленно,  но   верно
крадущееся по улицам Зефира; как кровожаден Сатана, жаждущий
заполучить души наших молодых людей, дабы утащить их к  себе
в  ад; и что жители Зефира денно и нощно должны сражаться  с
дьявольскими  искусами, дабы отведать в конце  концов  даров
вечного  блаженства,  а  не  гореть  веки  вечные  в  геенне
огненной. Вещая, преподобный Блессет носился по сцене  взад-
вперед, махал руками и отчаянно потел, в общем, вел себя как
настоящий  одержимый. Нужно отметить,  что  шоу  он  устроил
отличное:  не прошло и десяти минут, как даже я почувствовал
себя  неуверенно, задумавшись, не прячется  ли  у  меня  под
кроватью кто-нибудь рогатый, со смехом дожидающийся момента,
когда  я тайком раскрою "Нэшнл джиогрэфик", чтобы посмотреть
на фотографии веселых гологрудых африканок.
      Потом, внезапно прекратив бег, преподобный повернул  к
собравшимся  свое блестящее от пота лицо.  Двери  зала  были
`  a/  e-cbk,  но  духота все равно стояла неимоверная;  моя
рубашка  давным-давно липла к спине, а высившийся в  золотом
свете  рампы преподобный просто обливался потом.  Он  поднял
над головой черный диск пластинки.
      -  Так  услышьте же глас дьявольского искуса! - заорал
Блессет.
      Он включил проигрыватель, насадил пластинку на толстый
вал,  запустил  диск  и, приготовив иглу,  задержал  ее  над
первой дорожкой.
      -  Теперь  слушайте внимательно, братья  и  сестры,  -
наказал он нам, - вот он, глас Сатаны.
      С  этими словами преподобный опустил иглу на  диск,  и
динамики наполнились треском статики и царапин.
     Чьи это были голоса - демонов или ангельские? Ох уж эти
голоса!  Я тусуюсь, я тусуюсь и тусуюсь. Из города прочь.  Я
тусуюсь.
       -   Вот  оно!  -  внезапно,  как  заполошный,  заорал
преподобный.  -  Вы слышали это? Только что  прозвучало!  Он
хочет,  чтобы  наши  дети считали,  что  по  другую  сторону
изгороди трава зеленее, чем на нашей стороне! Разве жизнь  в
родном  городе хуже, чем в другом месте? Сатана разжигает  в
неокрепших душах дьявольскую тягу к перемене мест, вот о чем
тут поется!
      Игла  снова упала на пластинку. Когда песня  дошла  до
места,  где говорилось, как здорово иметь машину, на которой
нет  ни одной царапины и которая не грустит о девчонках, что
в ней катались, преподобный Блессет разве что не затрясся от
праведной ярости.
      -  Вот,  вы слышали это? Разве дьяволы не Призывают  к
тому,  чтобы целыми днями носиться по улицам на автомобилях?
Разве  тут  не  слышно  откровенного  намека  на  похоть   и
сомнительные свободные плотские утехи?
      Последние слова преподобный почти что выплюнул  вместе
со слюной.
      -  Задумайтесь  об этом, люди! Ваши сыновья  и  дочери
горят  в  пламени  этого  мусора,  в  то  время  как  Сатана
насмехается  над  нашей  слепотой! Только  представьте  себе
улицы  нашего города, красные от крови наших детей, гибнущих
в  разбитых  машинах, наших беременных дочерей и распаленных
похотью  сыновей!  Вы думали, что такое  возможно  только  в
больших городах? Вы думали, что наш Зефир защищен от  когтей
Князя  Тьмы?  Сейчас  я  дам  вам  еще  послушать  эту   так
называемую музыку, и вы поймете, как вы ошибались!
      Игла  упала  на  пластинку  в  третий  раз.  Звук  был
отвратительным, полным скрипа и треска; я подумал, что, судя
по   "запиленности",  преподобный  Блессет   прокрутил   эту
пластинку раз десять. Лично меня мало трогало то, о  чем  он
твердил: эта музыка была о свободе и счастье, в ней ни слова
не говорилось о том, чтобы разбивать машины на улицах. Слова
песни  и  то,  что говорил о них преподобный, совершенно  не
соответствовали  друг  другу. Мне слышался  в  песне  отзвук
жаркого  вольного лета, где-то между небом и землей; Блессет
же  чувствовал  только запах серы да видел  ухмылку  дьявола
Просто  поразительно  бывает, как человеку  от  Бога,  вроде
/`%/.$.!-.#.,  везде, со всяком слове слышится  зов  Сатаны.
Разве  Бог не правит миром во всех его проявлениях, как  это
сказано  в  Библии? Если так, то почему преподобный  Блессет
так боится за наши души?
      -  Отвратительная похоть! - заорал он, комментируя  ту
часть  песни  "Бич  Бойз",  где  говорилось,  что  не   дело
оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. -
Этому  призыву к насилию не сможет противиться ни одна  юная
душа! Господи, спаси наших дочерей!
      - Этот парень, - шепнул отец маме на ухо, - полоумный,
как рехнувшаяся от жары бездомная дворняга!
      Пластинка  играла  и играла, а преподобный  твердил  о
неуважении  к  закону, о развале семьи, грехе  Евы  и  змее-
искусителе в Райском саду. Он брызгал на первые ряды  слюной
и  исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался,
как бы он не взорвался от скопившегося в нем дурного воздуха
прямо на сцене.
     - "Бич Бой"! - выкрикнул он со смешком. - Знаете ли вы,
кто это такие? Это бездельники, которые не желают работать и
зарабатывать  себе на хлеб насущный честным трудом,  сколько
бы  денег  им ни платили! Их руки не знали ни дня праведного
труда. Целыми днями они валяются на калифорнийском пляже или
носятся по песку с мячом словно дикие звери! День и ночь эти
бездельники манят наших детей на свою сторону! Но мы встанем
стеной на защиту наших детей! Господи, спаси этот мир!
     - Аминь! - выкрикнул кто-то. Толпа начала заводиться.
     - Аминь, братья! - раздались другие бесноватые голоса.
      - Но вы ничего еще по-настоящему не слышали, вот что я
вам   скажу!   -   внезапно  заорал   преподобный   Блессет.
Схватившись  рукой  за  диск,  он  затормозил  его,  да  так
жестоко, что внутренний механизм протестующе взвыл, а иголка
заскрипела, и принялся отыскивать на дорожках нужное место.
     - Послушайте-ка вот здесь!
      Переведя  скорость  на семьдесят восемь  оборотов,  он
опустил  иглу  на  пластинку, а диск  при  этом  запустил  в
противоположную сторону.
      То,  что  в  результате прозвучало из динамиков,  было
похоже на что-то вроде: Даадииистаааарбааа.
     - Вы слышали это? Слышали?
     Глаза преподобного торжествующе блестели; только что он
разгадал великую тайну музыки.
     - "Дьявол спрятался в моем саду!" Вот что они поют:
       "Дьявол  спрятался  в  моем  саду!"  Это  звучит  так
отчетливо, что нет никаких сомнений! Они поют песнь во славу
Сатаны,  им все равно, чьи души после этого будут  гореть  в
геенне  огненной и кто из их юных слушателей попадет  в  Ад!
Эта  песня  звучит  из всех приемников по  всей  стране  уже
несколько  месяцев! Может быть, и сию минуту  кто-нибудь  ее
слушает!  Наши  дети  слушают эту  песню  дни  напролет,  не
сознавая,  что  творится с ними, и не узнают ничего  до  тех
пор,  пока  не  станет  слишком поздно! Поздно  поворачивать
назад! К тому времени дьявол целиком поглотит их души!
      -  Кажется, примерно то же самое в свое время говорили
про чарльстон, - заметил отец маме; я едва расслышал его  за
#`.,./.$.!-k, хором восторженных аминь!
     Так уж устроен мир - люди всегда хотят верить в лучшее,
но  в любой момент готовы поверить самому плохому. По-моему,
если твой слух устроен так, что слышит только то, что желает
услышать, можно взять любую песню, самую невинную,  и  найти
между  ее строк послание дьявола. Песни, в которых говорится
о нашем мире и о людях, живущих в нем, - о людях, даже самые
лучшие  из  которых  отягощены страхами и  сомнениями,  -  в
особенности подвержены критике и слабы перед ней, потому что
правда  о  себе  -  это  то, что всегда  тяжело  слышать.  Я
спокойно  сидел на стуле и слушал, как преподобный кричит  и
заходится  в  ярости.  Я  видел, каким  багровым  стало  его
налитое  кровью  лицо, как горели его глаза и  как  брызгала
слюна  изо  рта.  Он боялся, это было ясно видно,  и  своими
испуганными воплями разжигал в своих слушателях едва тлевшие
уголья страха. Он еще несколько раз ставил иглу на пластинку
и  проиграл  три  или  четыре отрывка песни  задом  наперед,
извлекая на свет то, что мне казалось полной неразберихой, а
ему  -  посланием Сатаны. Я подумал, будь на  то  его  воля,
преподобный проводил бы у проигрывателя дни и недели. Он  бы
запилил  пластинку  вдоль и поперек, отыскивая  сомнительные
кусочки и расшифровывая их смысл, которого там нет и никогда
не  было. И еще я подумал, что преподобному больше всего  на
свете  хотелось  не  защищать, а вести  людей  за  собой.  В
последней области он более всего преуспел; вскоре почти весь
зал  по его указке выкрикивал "Аминь!". Это очень напоминало
крики   болельщиков   высшей  лиги   "Адам-Вэлли",   которые
подбадривают  своего игрока, рвущегося к месту броска.  Отец
покачивал  головой, сидя со скрещенными на груди  руками,  а
мама,  как  мне  казалось, вообще не понимала причины  этого
переполоха.
     Вдруг преподобный, у которого пот капал с подбородка, а
глаза были совершенно дикими, заорал:
      -  А  теперь,  братья и сестры, настала  пора  дьяволу
появиться  перед  нами!  Пускай  потанцует  под  собственную
дудку, верно?
      Откинув дверцу деревянного ящика, он вытащил  из  него
кого-то  живого,  дергавшегося и вырывавшегося.  "Бич  Бойз"
продолжали  петь  -  и преподобный, схватив  конец  поводка,
заставил  существо  на другом его конце отчаянно  прыгать  и
дергаться под музыку как сумасшедшее.
      Это  была  маленькая  обезьянка,  макака,  с  неуклюже
болтавшимися длинными лапами, изогнутым хвостом и сморщенным
злым  лицом.  Она гримасничала и скалила острые зубы  каждый
раз, когда преподобный мучитель дергал поводок то в одну, то
в другую сторону.
      -  Танцуй  же  для нас, Люцифер! - кричал преподобный,
заставляя  обезьянку  выделывать  всякие  штуки,  глас   его
перекрывал музыку ансамбля, зовущего в Калифорнию.  -  Пляши
под свою музыку!
     Люцифер, который перед тем, как его выпустили на сцену,
просидел  в своей коробке бог знает сколько, был не  слишком
настроен  на  забавы  и  всякие  игры.  Обезьянка  шипела  и
подпрыгивала в воздух, ее хвост метался, будто злобная серая
/+%b* , но преподобный все не унимался и орал:
      -  Пляши, Люцифер! Пляши, потому что я повелеваю  тебе
плясать!    -   И   таскал   обезьянку   из   одного    угла
импровизированной сцены в другой.
      Некоторым очень понравилось зрелище: они поднялись  на
ноги, хлопали в ладоши и свистели, стоя между рядами. Какая-
то  толстуха с животом величиной с диванную подушку, стоя на
своих  здоровенных ногах-тумбах, раскачивалась из стороны  в
сторону, рыдала и выла, взывая к Господу словно потерявшийся
щенок.
     - Пляши, Люцифер! - кричал преподобный. Он вошел в раж,
и  я боялся за обезьянку, потому что, казалось, Блессет вот-
вот  начнет крутить ее на поводке у себя над головой, словно
брелок - кроличью лапку на цепочке. Мужчина, стоявший в ряду
прямо перед нами, раскинул руки и принялся выкрикивать  что-
то  вроде  "Господи, помилуй нас" и "Пошли  гром  на  головы
грешников", и вес такое прочес. Я смотрел на его  коричневую
от  загара  шею  и  искал  на  ней  крестообразную  отметину
инопланетян,  потому  что знал, что  без  нее  тут  явно  не
обошлось.
        Свободная   баптистская   церковь   превратилась   в
сумасшедший дом. Взяв маму за руку, отец сказал ей:
      -  Нам  лучше уйти отсюда, пока не поздно! Люди вокруг
хлопали  в  ладоши и прыгали на месте, заходясь  в  экстазе,
немало  поражая меня, потому что я был уверен, что баптистам
не разрешается плясать.
     Преподобный Блессет еще раз сильно встряхнул обезьянку.
     - Пляши, Люцифер! - приказал он под грохот моей любимой
песни. - Покажи нам свое истинное лицо!
      И  тогда,  неожиданно для всех, Люцифер решил  наконец
пополнить то, что его так долго просили.
      Испустив  пронзительный крик, макака, которая  уже  не
могла больше переносить тычки и рывки, одним высоким прыжком
оказалась  у  преподобного на голове.  Длинные  гибкие  лапы
макаки  цепко  ухватились за лицо и волосы  преподобного,  и
Блессет вскрикнул от ужаса и изумления, когда маленькие,  но
острые  обезьяньи  клыки впились в его ухо.  Одновременно  с
этим  Люцифер изверг содержимое своего кишечника, коричневое
и   едкое,   как  соус  "Броско",  прямо  на  белый   костюм
преподобного. Это зрелище мгновенно охладило праведный  гнев
во всех разгоряченных головах; на несколько секунд наступила
полная тишина. Шатаясь, Блессет начал метаться по сцене:  он
пытался   оторвать   от   своей   головы   макаку,   которая
безостановочно  поливала одежду преподобного отвратительными
коричневыми  потоками. Женщина с огромным трясущимся  брюхом
пронзительно  завизжала. Несколько мужчин из передних  рядов
бросились  на помощь преподобному, ухо которого  было  почти
полностью  изжевано. Как только добровольцы  приблизились  к
преподобному,  обезьяна  повернулась  и  злобно  глянула  на
людей,   готовившихся   ее  схватить;   при   этом   из   ее
окровавленной  пасти свисал кусок уха Блессета.  Вереща  по-
обезьяньи  и  бормоча  проклятия  на  неразборчивом   языке,
Люцифер  наконец  отпустил Блессета и  по  головам  прихожан
бросился  наутек,  уворачиваясь от рук и  поливая  остатками
a".%#. "Броско".
      Не желая опозорить да