ула его сильнее. Плач перешел в визг. - Так ты у меня поплачешь!
   Она поволокла его  в  кухню,  где  над  зловеще-красной  горелкой  дрожал
горячий воздух. Младенец дрожал, продолжая  завывать  и  сучить  ногами.  Не
нужен ей этот маленький ублюдок! Не нужен ей Лорд Джек! Никто ей  не  нужен!
Она заставит Барабанщика перестать плакать, заставит его  слушаться,  а  то,
что останется, бросит свиньям и этой бабе по имени Лаура Клейборн. Потом она
снова уйдет в подполье, глубокое подполье, где  ее  никто  не  тронет,  и  в
последний раз повернется спиной к мечте идиота о любви и надежде.
   - Плачь! - заорала она. - Плачь! Плачь! Она стиснула  затылок  ребенка  и
ткнула его лицом в раскаленную горелку.

***

   Лаура прислушивалась в  темноте,  биение  сердца  и  громкое  дыхание  ее
выдавали.
   "Уходи отсюда, - сказала она себе. - Ты здесь чужая. Ты забралась  далеко
от дома и слишком далеко зашла".
   Если в доме Беделии Морз шарит грабитель, то это его дело. Но она не ушла
и стала нашаривать пальцами выключатель. Рука что-то  зацепила,  оно  весело
зазвенело, и Лаура подпрыгнула на целый фут. Чертова глиняная подвеска.  Она
наделала шума больше, чем полковой оркестр.
   Лаура нащупала выключатель и зажгла свет.
   По шее дохнуло  теплом.  Она  обернулась  и  оказалась  лицом  к  лицу  с
человеком, который стоял у нее за спиной. Ее рот раскрылся для крика. Рука в
черной перчатке метнулась быстрее, чем голова кобры, и зажала ей рот раньше,
чем оттуда вылетел звук.
   Лицо ребенка почти касалось пламени. Он упрямо вопил, и Мэри подобралась,
готовясь услышать крик агонии. Крик раздался.
   - НЕТ!
   Кто-то схватил ее сзади, отталкивая от раскаленной горелки,.
   - Нет, о Господи, нет!
   Не выпуская Барабанщика, Мэри двинула  локтем  назад  и  услышала  чей-то
сдавленный выдох, когда во что-то попала. Рыжеволосая женщина выдирала у нее
Барабанщика, и Мэри не знала ее лица. Женщина повторяла:
   - Мэри, не надо! Не надо! Пожалуйста, не надо! Ее руки снова вцепились  в
ребенка, и Мэри крепко приложила эту рыжую спиной о стену. Это ее ребенок, и
она может с ним делать все, что ей заблагорассудится. Она  рискнула  жизнью,
чтобы добыть этого ребенка, и никто у нее  его  не  отберет.  Женщина  опять
стала драться с ней за Барабанщика, позади ярко-красно  светилась  плита,  и
ребенок выл.
   - Послушай меня! Послушай, - умоляла женщина,  хватая  Мэри  за  плечи  и
повисая на ней. Мэри видела ее белое горло, видела место, куда надо ударить,
чтобы сломать трахею.
   - Не трогай ребенка, Мэри! Не надо! - быстро говорила  женщина,  все  еще
повиснув на ней. - Мэри, посмотри на меня! Я Диди! Я Диди Морз!
   Диди Морз? Мэри отвела взгляд от уязвимого горла женщины и  взглянула  на
тяжелоскулое лицо с глубокими морщинами.
   - Нет, - сказала Мэри, перекрывая плач Барабанщика. - Нет. Диди Морз была
красивая.
   - Я сделала пластическую операцию. Помнишь, я тебе рассказывала! Не  губи
ребенка, Мэри! Не губи Барабанщика!
   Пластическая операция.  Диди  Морз  с  лицом,  изуродованным  скальпелем,
силиконовыми вставками и молотом, который сломал ей нос.
   "Я ее сделала, когда залегла на дно, - рассказывала она Мэри и Эдварду. -
Один хирург, который работал на многих, желавших исчезнуть".
   Фактически Диди заплатила за то, чтобы себя  обезобразить,  и  хирург  из
Сент-Луиса, который был участником  военизированного  подполья,  сделал  эту
работу. Диди Морз, с теми же зелеными глазами и рыжими волосами,  но  ужасно
изменившаяся. Стоит и просит ее не губить Барабанщика.
   - Губить... Барабанщика? - прошептала Мэри. - Моего ребенка?
   Слезы хлынули на глаза. Она слышала плач Барабанщика, но этот звук больше
не резал бритвой, это был крик невинного существа, которому нужна помощь,  и
Мэри, прижав к себе Барабанщика, всхлипнула, осознав, к чему чуть не привела
ее ярость.
   - О Боже мой. Боже  мой,  Боже  мой!  -  стонала  она,  прижимая  к  себе
дрожащего ребенка. - Я больна, Диди, Господи, как я больна!
   Диди выключила горелку. Болела ключица, в которую угодил локоть  Мэри,  и
Мэри ей чуть не сломала спину, когда швырнула о стену.
   - Пойдем сядем, - сказала Диди. Она хотела увести Мэри  прочь  от  плиты.
Зрелище женщины, готовой сунуть младенца лицом в плиту, - это  был  ужас,  в
который невозможно поверить. Она осторожным движением взяла Мэри под руку. -
Пойдем, сестра.
   Мэри  позволила  увести  себя  с  кухни.  Слезы  струились  по  ее  лицу,
судорожные всхлипы терзали легкие.
   - Я больна, - повторила Мэри. - У меня что-то  испортилось  в  голове,  я
схожу с ума. О Господи! О Боже! Да я ни за что не причинила бы  вреда  моему
милому Барабанщику!
   Она крепко прижимала его к себе, и его плач стал ослабевать. Они сидели в
номере Мэри в "Камео Мотор Лодж". Диди и Мэри приехали  туда  от  Эдварда  в
восемь часов и распили бутылочку-другую, разговаривая о прежних  днях.  Мэри
разложила для Диди раскладной диван, и там она и спала, когда услышала,  как
Мэри выходит из спальни и идет на кухню. Мэри потом  вернулась  за  плачущим
ребенком, и едва удалось предотвратить то, что могло случиться.
   Мэри села на стул и принялась укачивать Барабанщика, слезы блестели на ее
лице, глаза покраснели и опухли. Мальчик успокаивался и начинал засыпать,  и
она пересела на скомканную постель, ее нервы все еще дергались.
   - Я люблю моего ребенка, - сказала Мэри. - Разве ты не видишь, что я  его
люблю?
   - Да, - ответила Диди. Но видела она только безумную женщину с украденным
ребенком на руках.
   - Мой, - шепнула Мэри. Она поцеловала ребенка в лоб и подула на  короткие
завиточки волос. - Он мой. Только мой.

***

   Столбнячная улыбка.
   Одна сторона лица мужчины застыла открытой в  кошмарном  оскале,  обнажая
сточенные до самых корней зубы. "Как в столбняке", - подумала  Лаура,  когда
рука в перчатке схватила ее лицо. Щека  с  ухмыляющейся  стороны  ввалилась,
нижняя челюсть искривлена и выдается, как у барракуды. У  него  были  темные
глаза, и тот, что на поврежденной стороне лица, запал  и  остекленел.  Окопы
шрамов тянулись от угла его рта по ввалившейся щеке. В его  горло  был  вшит
разъем телесного цвета под три штырька.
   Зрелище было ужасающее,  но  у  Лауры  не  было  времени  ужасаться.  Она
размахнулась монтировкой с силой отчаяния, и удар пришелся ему  вскользь  по
левому плечу.  Но  вышел  достаточно  сильным:  человек  отшатнулся,  открыл
изуродованный рот и издал шипящий звук боли, как разорванная паровая труба.
   И снова налетел на нее, целясь в горло. Лаура шагнула  назад,  освобождая
себе место, и опять взмахнула  монтировкой.  Мужчина  поднял  руку,  отбивая
удар, и их предплечья столкнулись так резко,  что  рука  Лауры  онемела,  но
монтировку не выпустила. Зато ее противник выронил то, что  держал  в  руке.
Маленький фонарик упал на пол и закатился под кухонный стол.
   Мужчина схватил Лауру за запястье, и они  стали  драться  за  монтировку.
Мужчина был высок и жилист, в черной одежде и в  черной  шерстяной  шапочке.
Лицо его было бледным как луна. Он ударил Лауру о кухонную полку,  зазвякала
падающая керамика. Взлетело колено, ударив ее между ног, и боль заставила ее
вскрикнуть, но она сжала зубы и намертво вцепилась в монтировку.  Их  мотало
по кухне, они налетели на стол и свалили его. Мужчина одной рукой ухватил ее
за подбородок и запрокинул ей голову, пытаясь перехватить шею. Лаура  бешено
вцепилась ногтями ему  в  глотку,  процарапывая  борозды.  Ее  пальцы  нашли
разъем, и она рванула его.
   Мужчина отступил, схватившись за  горло,  из  хищно  оскаленной  пасти  с
визгом рвалось дыхание. Лаура бросилась на  него  с  бешеными  глазами.  Она
занесла монтировку для очередного удара: ее целью было вышибить  ему  мозги,
пока он ее не убил. Он издал грудной  рычащий  звук,  который  мог  означать
ярость, и бросился раньше, чем она успела замахнуться. Он  поймал  ее  руку,
извернулся и швырнул ее через всю кухню, как мешок муки. Она  грохнулась  на
правое плечо и с шумом выдохнула от страшного удара об пол.
   Время дергалось и вертелось, выбитое из ритма. Во рту был вкус  крови.  В
правом плече пульсировала боль,  монтировка  из  руки  выпала.  Когда  Лаура
собралась с силами настолько, что  смогла  сесть,  она  была  одна  в  кухне
Беделии Морз. Задняя дверь была  широко  распахнута,  ветер  задувал  в  дом
опавшие листья. Лаура сплюнула на пол красную ленту, и ее язык нащупал  рану
с внутренней стороны щеки, где она прокусила ее зубами.  "Все  нормально,  -
подумала она. - Все нормально". Но теперь, когда человек  с  оскалом  смерти
исчез, ее стало неудержимо трясти и тандемом навалились тошнота и страх. Она
еле успела выбраться из кухни, как ее вырвало рядом с одной  из  абстрактных
скульптур. Ее рвало до тех пор, пока ничего не осталось внутри, и тогда  она
села на землю рядом с собственными  извержениями  и  набрала  полные  легкие
морозного воздуха. Между ее бедрами пульсировала  боль.  Она  почувствовала,
как там расходится теплая влага, и поняла со злостью,  что  этот  сукин  сын
снова порвал ей швы.
   Она встала и  прошла  обратно  в  кухню.  Фонарика  не  было.  Монтировка
осталась. Ее неудержимо подмывало заплакать, и она чуть не  поддалась  этому
жестокому другу - плачу. Но она не доверяла себе, что сможет перестать, если
начнет, и она стояла, прижав руки к глазам, пока это желание не прошло,  Шок
отступил на задний план сознания, дожидаясь своей очереди, чтобы  навалиться
на нее. Сейчас ничего нельзя было сделать, только вернуться к машине и ехать
обратно в "Дейз-Инн". Правое плечо превращалось  в  сплошной  черный  синяк,
спина болела там, где пришелся удар о кухонную полку.
   Но она не дала себя убить. Она выстояла против него, кем бы он ни был,  и
осталась в живых. До всей этой истории она бы  сжалась  в  комок  и  плакала
навзрыд, но теперь все было иначе. Сердце  стало  жестче,  взгляд  холоднее.
Насилие внезапно и необратимо стало частью ее жизни.
   Придется  рассказать  об  этом  Марку.  Человек  с  разъемом  на   горле,
расспрашивавший соседа напротив о Диане Дэниеле. Кто он и каково его место в
картине?
   Лаура налила себе воды из-под крана, сплевывая кровь  в  раковину.  Время
уйти из света и снова  броситься  в  темноту.  Она  подобрала  монтировку  и
подождала, чтобы унялась дрожь. Она не унималась.  Лаура  отмела  в  сторону
видение притаившегося человека с оскалом, который ждет  ее  где-то  снаружи.
"Ну и пусть", - сказала она себе. Потом она выключила свет, закрыла дверь  и
пошла к своей далекой машине. Никто за ней не шел, хотя она подпрыгивала при
каждом звуке - воображаемом или нет, - и пальцы крепко сжимали монтировку.
   Лаура залезла в "БМВ",  включила  зажигание  и  фары.  Тогда  она  это  и
увидела. Перевернутые, как  в  зеркале,  буквы,  вырезанные  стеклорезом  на
ветровом стекле. Два слова:
   ЕЗЖАЙ ДОМОЙ Она замерла, опешив, глядя на эту надпись, которую восприняла
как предостережение. Домой. Это где?  Здание  в  Атланте,  где  рядом  живет
посторонний по имени Дуг? Место, где живут родители,  опять  готовые  охотно
распоряжаться ее жизнью?
   Езжай домой.
   - Только с моим сыном, - поклялась  Лаура,  вывела  машину  на  дорогу  и
поехала по направлению к Энн-Арбор.

Глава 3

ТАЙНА

   - Иногда, - сказала Мэри, держа на руках спящего Барабанщика, -  я  бываю
не в себе. Почему - не знаю. Болит голова, не могу ясно думать. Может  быть,
так со всеми бывает?
   - Может быть, - согласилась Диди, но она в это не верила.
   - Да, точно! - Мэри улыбнулась сестре по оружию - буря безумия  пока  что
миновала. - Я так рада тебя видеть, Диди, я даже не могу тебе сказать, как я
рада. То есть.., ты теперь совсем другая, и вообще, но мне тебя не хватало.
   Мне не хватало вас всех. И ты правильно сделала, что не пришла к Плачущей
леди. Ведь это могла быть и западня?
   - Верно.
   Именно поэтому Диди и приехала на остров Свободы в полдень с одолженным у
своего соседа Чарльза Брюера биноклем. Она заняла  позицию  для  наблюдения,
откуда можно было видеть сходящих с парома пассажиров, и она узнала Мэри,  а
Эдварда Фордайса не узнала, пока он не подошел к Мэри. Она ехала за ними  от
острова Свободы, видела, как они входили в  дом,  и  позвонила  в  квартиру,
принадлежащую Эдварду Ламберту. Коричневый "форд" она взяла напрокат, а свою
машину - серый полуфургон "хонда" - поставила  на  автостоянке  в  аэропорту
Детройта.
   - Куда ты отсюда? - спросила Диди.
   - Не знаю. Наверное, в Канаду. Опять залягу на дно. Только в этот раз  со
мной будет мой ребенок.
   До сих пор разговор не касался трудной темы. Теперь Диди спросила:
   - Зачем ты взяла его, Мэри? Почему не приехала сама по себе?
   - Потому что, - ответила Мэри, -  он  -  это  дар  Джека.  Диди  покачала
головой, не понимая.
   - Я везла Барабанщика Джеку. Когда я увидела объявление,  я  думала,  что
оно от него. Вот почему привезла Барабанщика. Для Джека. Понимаешь?
   Диди  поняла.  Она  тихо  вздохнула  и  отвела  глаза  от  Мэри   Террор.
Сумасшествие Мэри было очевидно, как короста. Да,  правда,  Мэри  оставалась
все так же хитра - как зверь, за которым охотятся,  -  но  испытания  многих
лет, незримая одиночная камера сгрызли ее до самых костей.
   - Ты везла ребенка к Джеку, а он не появился. - Теперь проявление  ярости
Мэри стало более понятным, но его объяснение было само по себе  сумасшедшим.
- Я тебе сочувствую.
   - Не нужен он мне! - огрызнулась Мэри. - И  не  надо  мне  сочувствовать!
Никак не надо! У меня теперь все хорошо, раз мой ребенок со мной!
   Диди кивнула, вспоминая раскаленную горелку.  Не  окажись  ее  здесь,  от
головы младенца остался бы обгорелый череп. Однажды ночью - и может быть,  в
очень недалеком будущем - Мэри проснется в судорогах безумия,  и  никого  не
окажется рядом, чтобы  спасти  ребенка.  Диди  знала,  что  много  страшного
натворила в своей жизни. По ночам к ней приходили призраки, исходя кровью  и
стонами. Они заполняли  ее  сны,  они  ухмылялись  и  бормотали,  когда  она
отложила бритву и сунула запястья в горячую воду. Она делала страшные  вещи,
но никогда не трогала детей.
   - Может быть, тебе не стоит везти его с собой, - сказала Диди.
   С лицом, будто высеченным из камня, Мэри тяжело смотрела на Диди.
   - С ребенком ты не сможешь так быстро ехать,  -  продолжала  Диди.  -  Он
будет тебя задерживать.
   Мэри молчала, качая на руках спящего ребенка.
   - Ты можешь оставить его в церкви. С запиской, кто он такой.  Они  вернут
его матери.
   - Его мать - я, - сказала Мэри. "Опасная территория", - поняла Диди.  Она
вступила на минное поле.
   - Ты же не хочешь, чтобы Барабанщик пострадал? Что ты будешь делать, если
тебя обнаружит полиция? Может пострадать Барабанщик. Об этом ты подумала?
   - Конечно. Если свиньи меня найдут, я  сначала  застрелю  ребенка,  потом
прихвачу с собой столько легавых, сколько получится. - Она пожала плечами. -
Разумно.
   Диди ошеломленно моргнула, и в этот момент ей открылась  тьма  души  Мэри
Террор.
   - Я не могу дать им взять нас живьем, - сказала Мэри. Улыбка вернулась на
ее лицо. - Мы теперь вместе. Мы умрем вместе, если это нам суждено.
   Диди поглядела на свои сцепленные на  коленях  руки.  Это  были  руки  от
матери-земли. Широкие ладони и крепкие пальцы. Она  подумала  о  входящих  в
тела пулях из оружия, зажатого в одной из этих рук. Она вспомнила новости по
телевизору, как показывали уходящую из больницы в  Атланте  мать  ребенка  с
истерзанным тревогой лицом и согнутой под неимоверной тяжестью  спиной.  Она
подумала о тайне,  о  которой  подозревала  уже  пять  лет.  Жизнь  ее  была
извилистой, предательской дорогой. Она убила своих родителей, доведя мать до
алкоголизма, а отца до сердечного приступа, убившего его в семьдесят третьем
году. Ферма пропала - ее забрал банк. Мать жила в приюте,  бормоча  слюнявым
ртом и мочась под себя. Для Беделии Морз старая пословица обернулась горькой
истиной - нельзя вернуться в родной дом.
   Объявление она увидела в январском выпуске "Мамы Джонс". Сперва она никак
не собиралась ехать восемнадцатого февраля к статуе  Свободы,  но  мысль  об
этом продолжала ее грызть. Диди не знала точно,  почему  она  решила  ехать.
Может быть, из чистого любопытства, или же потому, что Штормовой Фронт и был
ее настоящей семьей. Она купила билет туда и обратно в "Америкэн эйрланз"  и
в четверг вечером вылетела из Детройта.
   Обратный самолет в Детройт вылетал в днем в полвторого. Она не собиралась
ночевать в мотеле у Мэри, но там было чище, чем в отеле на  Пятьдесят  пятой
западной в Манхеттене, где она  остановилась.  Теперь  она  была  рада,  что
осталась с Мэри - из-за ребенка. И куда меньше была рада, что  заглянула  во
внутренний мир Мэри Террор, хотя сообщение в новостях о гибели агента ФБР от
настороженного ружья было достаточным предупреждением. Диди  вертела  в  уме
свою тайну, как кубик Рубика.
   Мэри заметила отсутствующий взгляд Диди.
   - О чем ты думаешь?
   - О книге Эдварда, - солгала Диди. Под саркастическим нажимом Мэри Эдвард
рассказал Диди,  о  чем  он  пишет.  -  Я  не  уверена,  что  Джеку  бы  это
понравилось.
   - Он велел бы казнить Эдварда, - сказала Мэри. - Предателям  нет  пощады.
Так он всегда говорил.
   Диди поглядела на ребенка в руках Мэри. Невинное существо. Ему  здесь  не
место.
   - Ты сказала, что.., что хотела привезти Джеку ребенка.
   - Я хотела принести ему дар. Он всегда хотел сына.  Тот  дар,  который  я
носила для него в себе в ту ночь, когда меня ранили.
   Это правда или нет? Она не могла припомнить точно.
   - Значит, ты опять заляжешь на дно?
   Щелк. Щелк. Щелк.
   Мысленный кубик Рубика за работой.
   -  Завтра,  когда  выясню  с  Эдвардом.  А  потом  двину  в   Канаду.   С
Барабанщиком.
   Диди поняла, что она собирается убить  Эдварда.  И  долго  ли  до  нового
приступа, когда она изувечит или убьет ребенка? Щелк.  Щелк.  Новые  кусочки
поворачиваются, вставая на место. Может быть, Эдвард и  заслуживает  смерти.
Но он был братом по оружию, разве это чего-нибудь не стоит? Ребенок точно не
заслуживает уготованной ему участи. Щелк. Щелк. Диди поглядела на свои  руки
от матери-земли и поняла, что снова людская глина отдана на ее милость.
   - Мэри? - тихо позвала она.
   - Что?
   - Я... - Она осеклась.  Тайна  так  долго  была  тайной,  что  не  хотела
выходить на свет. Но две жизни - Эдварда и младенца  -  зависели  сейчас  от
этого решения. - Я, кажется, догадываюсь.., где сейчас Джек.
   Мэри сидела неподвижно, ее рот приоткрылся.
   - Я не уверена. Но мне кажется, что Джек может быть в Калифорнии.
   Мэри не реагировала.
   - В Северной Калифорнии, -  продолжала  Диди.  -  Городок  под  названием
Фристоун. Примерно в пятидесяти милях к северу от Сан-Франциско.
   Мэри пошевелилась: трепет возбуждения, словно по ее жилам вновь  побежала
кровь.
   - Я знаю этот дом, - произнесла она сдавленным напряженным голосом. - Дом
Грома.
   Диди никогда не бывала в Доме Грома, но знала  о  нем  от  других  членов
группы. Дом Грома был расположен над Сан-Франциско, спрятанный в лесах возле
бухты Дрейке. Здесь родился Штормовой Фронт, когда первые его  члены  кровью
подписали договор верности  Делу.  Диди  знала,  что  это  охотничий  домик,
заброшенный уже лет тридцать, и что его название  произошло  от  постоянного
грохота волн, разбивающихся об иссеченные скалы бухты Дрейке. Дом Грома  был
первой  штаб-квартирой   Штормового   Фронта,   мозговым   центром,   откуда
организовывались теракты на всем Западном побережье.
   - Фристоун, - повторила Мэри. -  Фристоун.  -  Ее  глаза  вспыхнули,  как
спиртовые лампы. - Почему ты думаешь, что он там?
   - Я - член клуба "Сьерра".  Пять  лет  назад  в  нашем  бюллетене  прошло
сообщение о группе людей, которые подали в суд на Фристоун за выброс  мусора
возле птичьего заповедника. Была их фотография на заседании местного совета.